«Место, где жили мои предки, как жили, чем занимались и как добывали себе кусок хлеба»

Владимир Пасько

«На живописном левом берегу небольшой реки Сулей расположено село Недбайки. На юго-западной околице села простирался зеленый луг, среди которого протекала река Сулей. Весной луг покрывался водой из талого снега, а потом вода стекала, а луг покрывался ковром зеленой травы.

На отдельных холмиках рос разнопородный лес. Эти лески каждый в частности имели свои названия: Якимивщина большая, Якимивщина малая, Длинное, Чернещина заводная, Чернещина сухая. По другую сторону села на несколько километров простиралась степь — хорошая плодородная земля. Собственно село, расположенное на присулейной низменности, все утопало в зелени. Здесь росли зеленые роскошные ивы, клены и тополя, а также разные фруктовые деревья и разные овощи. Природа всем одарила село. Это и была родина моих предков.»

Шеремета будто что притягивало к прадедовской Земле. Прежде чем лечь в госпиталь на операцию, он посетил и место, где сам родился — село в Галичине, на Западе Украины, и место, откуда происходили его козацкие корни. Правда здесь теперь тяжело было опознать то, что было описано дедом. Извилистая река с роскошными ивами и ивняком по берегам героическими усилиями советских мелиораторов давно была преобразована в достаточно широкую канаву, которая рассекала землю словно сабельный шрам тело человека. Живописный луг был осушен и распахан по самую канаву, которая, правда, все же сохранила свое название — река Сулей. От лесков не осталось и следа, бескрайнее поле с геометрической прямотой исчеркали лесополосы, о которых в те времена никто и мысли не имел. Село. Оно действительно утопало в зелени. И в грязище. Как сто с лишним лет назад. Потому что единственной улицей, которая имела твердое покрытие, был участок автодороги, по которой нынешние недбайковцы имели возможность выбраться в свет широкий. Поэтому дедового восхищения относительно Недбаек Шеремет не разделял. Или, может, причина в другом? Что оно не было для него таким родным? По-видимому, последнее. Так как дед видел его душой, всем своим естеством, а он — лишь глазами. Поэтому сравнивать их — все равно как человека с полноценным зрением и дальтоника.

«Село Недбайки старое давнее казачье село. По преданиям, оно берет свое начало еще с первых годов ХVІІ столетия. Учредил его будто бы некий казак Иван Недбай, откуда и название села. Население по сословию считалось козаками, а слово козак значит — свободный».

«…Козак — значит свободный.» В своей жажде воли предки за ценой действительно не стояли, платили сполна. Недавно Шеремет случайно натолкнулся на упоминание о дедовом селе в исторической литературе. Он с удивлением узнал, что его односельчане в составе Переяславского полка активно участвовали в освободительной войне под проводом гетмана Богдана Хмельницкого. Через каких-то двенадцать лет после той войны опять взялись за оружие на защиту своей свободы, теперь уже не от польских панов, а от российских «господ» — восстали против пророссийской политики гетмана Ивана Брюховецкого. Поэтому странно ли, что российское правительство не забывало о мятежном полке и использовало его в военных кампаниях при любой возможности, в т.ч. и в затяжной Северной войне, на берегах холодного Балтийского моря?

«Поскольку на то время школы в селе не было, то почти все они были необразованными. Грамоте если кто-то и учился, то это только у сельского дьячка, потому что церковь была, какая построена на средства крестьян в 1857 году».

Погоди! Как это — все они были «необразованными»? Но даже путешественники из чужестранцев еще в семнадцатом веке с удивлением отмечали почти поголовную грамотность в казацком крае. И что школы были по всем большим селам. Так куда же оно все делось за двести лет «благотворного влияния русской культуры», как об этом не перестают напоминать в настоящее время российские культуртрегеры всевозможных мастей? И как это оно произошло, что от почти поголовной грамотности гетманской Украины XVII ст. дошли до такой же поголовной неграмотности «Юго-Западного края Российской империи» в XIX ст.?

Кроме того, почему церковь только в 1857 году построена? В старом казачьем селе? Странно. Правда, не менее странно и то, что церковь построена на средства крестьян. В нынешние времена бурного перехода от тотального атеизма к не менее всеобъемлющей религиозности, церкви также растут, словно грибы. Но в значительной мере на средства не столь самих верующих, сколь всевозможного уровня властей и «новых украинцев». Зачем это нужно последним — понятно, зачем первым — не совсем. Яркое свидетельство сомнительности подобной благотворительности для одних за счет всего народа и без его ведома — возобновление Свято-Успенского собора в Киево-Печерской лавре. Который вместо того, чтобы стать символом единения нации стал еще одним «яблоком раздора». Но если бы этот пример был единственен…

«Предприятий в селе не было никаких, кроме маслодельни, где давили масло дубом, а потому основным занятием жителей было сельское хозяйство. Поскольку козачье население пользовалось правом собственности на землю наравне с господами, то есть, каждый козак имел право продавать свою землицу или купить себе, а раз так, то в селе были такие козаки, которые продавали свою землю, а были такие, что покупали, а потому село постепенно дифференцировалось, то есть: одни продавали свою землицу и беднели, а другие скупали землицу и богатели. Село постепенно расслаивалось: на крупноземельных богатых козаков (кулаков) и малоземельных козаков (середняков), и совсем безземельных козаков — батраков бедняков. Вот к последней группе крестьян, бедняков козаков и принадлежали мои предки, то есть мой дед Киндрат.»

Подожди, остановил себя Шеремет. А до деда Киндрата кто же был? Разве никого? Это просто дед Грицько, по-видимому, не захотел углубляться в детали. Потому что Шеремет помнит, как тот сам рассказывал, что род их пришел в это село с Рязанщины. Что они там делали? Кто его точно знает, через сотни лет. Как Шеремет теперь понял из тогдашних осторожных намеков деда, их далекий предок, значковый казак Горич, пошел за гетманом Мазепой. Со всеми последствиями.

Это уже теперь Шеремет разобрался, кто тогда мог соблазнить предка на борьбу за вольности козацкие, против российского господства. Недбайки хотя и были селом козацким, но в начале XVIII век дворов свыше тридцати в нем принадлежали бунчуковому товарищу, а затем генеральному бунчужному Федору Мировичу, верному помощнику Ивана Мазепы. Умел сиятельный господин гетман Украины и друзей, как Мирович, уважать, и изменников, как Искра с Кочубеем, карать на горло. (смертью – прим. В.П.)

Впрочем, потом пути Мировича и Горича, видно, разошлись. Потому что один закончил свои дни в эмиграции, в Крыму, продолжая начатое дело уже как соратник гетмана Пилипа Орлика, а другого судьба занесла в противоположную сторону. Очевидно, козацкую хитрость имел добрую — спрятался от противника в его же стане. Правда, потом все равно в Украину захотелось. Но вернуться домой удалось лишь в старости.

«…Наряду с козачьим населением здесь жили и господа дворяне. Было этих господ немного, всего четыре семьи: Дзюбы, Савичи, Честные и Китлярские. У этих дворян были крепостные крестьяне — крепостные, не помногу, всего по десять-двенадцать семей. Как же жилось этим крепостным у своих крепостников господ? Обычно, плохо. Господа своих крепостных не считали за людей. Меняли их, продавали как скот. Пан Дзюба был рьяным охотником и конечно любил охотничьих собак. Так он Мойсивскому пану Волховскому променял своего крепостного Оврама Подлого на охотничью собаку, а когда освободили крестьян от крепостной зависимости, то Подлый вернулся в Недбайки к своей семье. Работать он устроился у попа Ясона, ему и кличку дали: попов Оврам-собака. Этот пример уже характеризует жизнь крепостного населения. Если среди козачьего населения тяжело жилось крестьянам-беднякам, то еще хуже жилось крепостным крестьянам у своих панов-крепостников.

Выше я писал, что природа всем одарила село, казалось бы, что в этом селе всем жилось хорошо, но оно в действительности было далеко не так. Часть этого населения жила хорошо, а часть бедствовала благодаря тем порядкам, которые существовали на то время».

Шеремет болезненно шелохнулся на кровати. Дзюба, Савич, Честный, Китлярский — тоже мне, паны… Да такие же козаки-украинцы, только и всего, что не за Мазепой тогда пошли, как Мирович с Горичем, а за назначенным царем Петром гетманом Иваном Скоропадским. Вот и разделили между ними конфискованные у Мировича имения. Потому что кому же тогда его тридцать с лишним дворов достались? Все сходится. Или другой путь к такому «панству» этой четверки: были когда-то мелкой старшиной и в царском войске до офицерских чинов дослужились, дворянство по чину или ордену добыли как награду за верную службу «белому царю». Видно, это наше национальное проклятие, нам надзирателей не нужно — сами своих братьев замордуем, была бы воля. А если еще и приказ, тогда…

«…В 1861 году крепостных крестьян освободили от крепостной зависимос-ти, им дали землицы по три гектара на семью, конечно, не бесплатно, а за деньги на пятьдесят лет на выплату. Бывшие крепостные крестьяне стали свободными, но их к козачьему обществу не приписывали, потому что те мол козачье сословие, а бывшие крепостные — это сословие крестьянское. А потому крестьяне — бывшие крепостные, образовали свое крестьянское общество и с этого времени у Недбайках стало их два — общество козачье и общество крестьянское. Козачье было большим, насчитывало до шестисот дворов, крестьянське же — маленькое, всего дворов сорок.

Кем и как руководствовалось село? Для руководства делами села каждое общество в частности избирало себе на сельском сходе старосту. Таким образом в селе были два старосты и один писарь. Следовательно эта троица и руководила делами села.

Господа, бывшие крепостники, кроме Китлярского, скоро исчезли из села. Землицу они попродавали через банк богатым козакам, а сами куда-то повыехали. Богатые козаки, выкупив барскую землицу, еще больше разбогатели. Крестьяне же, выйдя на волю, жили не совсем хорошо, потому что паны дали им землицу не самую хорошую да и не много, а потому они материально жили недостаточно…»

Что-то в этих словах Шеремету показалось знакомым. Но это же почти совсем так, как сейчас в газетах пишут о разделении на паи колхозных земель! Если кто захочет не на бумажке, а в действительности, в натуре свой пай получить, тогда ему, такому шустрому, — и «землицу не самую хорошую», чтобы слишком близко и удобно не было, да и вообще чтобы жизнь такому «кулаку-единоличнику» после этого медом не показалась. Да чтобы для других не дай Бог привлекательным не было.

«В целом после реформы 1861 г. экономическое развитие села шло медленно, но чем дальше, тем сельскохозяйственные орудия улучшались. Вместо деревянных плугов появлялись железные, а также и другие орудия. Все это способствовало повышению урожайности, и вообще темпы развития ускорялись. Одновременно шел процесс расслоения села. Козачье население пользовалось правом собственности на землю, а потому в селе происходила ее купля и продажа. Многоземельные козаки, раскупившие барскую землю, быстро богатели, а чем больше развивались хозяйства богатых козаков, то тем сильнее они жали на слабые малоземельные хозяйства. А потому малоземельные хозяева разорялись и продавали богатым козакам свои клочки земли, сами же ехали в поисках счастья на Кубань, в Ставропольский край, Акмолинскую область, на Амур и в другие места».

Ехали в поисках счастья… Шеремет встретил как-то в литературе, что из Полтавской губернии, к которой тогда принадлежали Недбайки, лишь за семь лет, за 1894 – 1900 годы, выехали за Урал «для освоения нетронутых человеком земель» свыше 17500 семей. Ввиду того, что семьи были тогда немаленькими, выходило, что если не 250 тысяч человек, как писалось в той статье, то по крайней мере тысяч восемьдесят народа выехало. И это лишь из Полтавщины. А со всей Украины? А с 1861 г. до 1991 г.? Жутко даже сосчитать.

Хотя — по неофициальным данным, в нынешние времена, независимое, демократическое и правовое Украинское государство только из небольшой Тернопольской области покинуло до 75 тысяч работоспособных мужчин и женщин. Чтобы батрачить по всей Европе и в России. А всего, говорят, миллионов семь набирается. Правда, эти едут преимущественно одиночками и временно. Но не так от желания вернуться на Родину, как оттого, что Европа не очень охотно к себе принимает. Однако вернемся к теме, к Недбайкам.

«Следовательно, если по сословию все жители села считались козаками, то по поместному состоянию они разделялись на многоземельных кулаков козаков, на малоземельных середняков и на совсем безземельных батраков бедняков. А потому, несмотря на хорошие природные условия, не все люди здесь жили хорошо. Часть жила хорошо, а часть бедствовала. Вот такими моментами характеризуется жизнь села Недбайки в далеком прошлом.

Записал я это из рассказа старых людей, которые жили в тот период, о котором я коротко написал. Так что за правдивость этих фактов я ручаться не могу. Если старые люди рассказывали правдиво, то это хорошо, а если они врали, то и я вместе с ними.»

Шеремет на минутку остановился, собственные детские воспоминания вмешивались в дедов рассказ. В памяти всплыло: он еще совсем малый, собираются вдвоем с дедом на бахчу, за село, в степь.

— А то далеко, дедусь? — спрашивает на всякий случай малый Володя.

— Да не очень, внученьку, сразу возле ватр.

— Ватр? Что такое ватры?

— Ватры — то специальные костры были когда-то, с курным черным дымом. На сторожевых постах козацких далеко за селом, в степи. Их зажигали, чтобы извещать о нападении татар. Это чтобы люди успели кто к отпору подготовиться, а кто немощный — спрятаться или в лесок какой-то убежать.

Он не придал тогда большого значения тому свидетельству человеческой памяти, а понял в полной мере лишь теперь. Это ведь тому названию местности — «Ватры», — было на то время никоим образом не меньше, чем 250 лет! Потому что вероятнее всего именно тогда исчезла опасность наездов татар. Так что версия деда об основании села — начало ХVІІ века — вполне вероятна.

«…Что касается нашей семьи, то поскольку у деда собственной земли не было, жил он с того, что мог зарабатывать у местных кулаков. У деда был брат Мартын. Вот они вместе и ходили к богачам работать, зарабатывать на хлеб. Однажды вечером они шли домой после того, как целый день молотили цепами хлеб у одного богатого козака. Шли домой с цепами. Навстречу им ехал пан Дзюба. Когда они с ним поравнялись, то нужно было бы снять шапку и поклониться пану, но дед этого не сделал. Дед считал, что он не крепостной, а козак и что шапку ломать перед паном ему не годится. Дзюбу это здорово задело. Он соскочил со своей брички с кнутом в руке и неожиданно, не сказав ни слова, несколько раз что было мочи ударил деда кнутом. Дед не стерпел такого издевательства, развернул свой цеп и врезал обнаглевшему пану по ногам. Тот упал и поднял такую шумиху, что сбежались люди спасать пана, а дед пошел себе домой. Дзюба, конечно, не мог простить такой моральной и физической обиды и завел на деда судебное дело. А судил же кто? Те же паны. Они и осудили его к Сибири, откуда он больше и не вернулся, там и умер. А брата его отдали в солдаты на 25 лет. Вот так нищенски жил мой дед и погиб из-за барского своеволия…»

Шеремет с улыбкой шатнул головой. Это здесь дед так деликатно пишет — «врезал цепом пану по ногам, пошел домой». А ему рассказывал, что помолотили братья пана все же сильно, отходил долго. Мартын в конце концов вернулся в село, но уже напрочь обрусевшим хоть по языку, хоть по виду, чем и запомнился тогда малому Грицьку.

Тот дедов рассказ имел для Шеремета неожиданное продолжение, через несколько лет, когда он сам уже был на военной службе. И один из товарищей обозвал его «хохлом» с интонациями, которые не оставляли сомнений относительно намерения. Оскорбленный, он тогда так взял обидчика за грудки, что у того и пуговицы отлетели: «Запомни, я не хохол. Я — украинец. И моих предков на барской конюшне не пороли.

Дед Киндрат, конечно, и рисковал, и заплатил значительно больше, чем его потомок, но здесь генетическая основа самого поступка, по-видимому, более важна, нежели фактическая плата за него…

«…Когда осудили деда к Сибири, то баба Лукия осталась с двумя детьми — моим отцом Демидом и дядей Пилипом. Нищая жизнь скоро подорвала здоровье бабушки, и она умерла. Осталось двое сирот: мой отец и дядя. В это время отцу было одиннадцать лет, а дяде тринадцать. Дядя как большенький, так пошел батрачить, а отца сельский староста да писарь устроили в ремесленную школу учиться на казенный счет.

Что же это за школа и какие здесь условия учебы?

В это время в селе Журавка Пырятинского уезда Полтавской губернии была небольшая ремесленная школа с четырехлетним сроком учебы. Здесь учились и дети, у которых были родные, и дети-сироты.

Родные платили определенную плату за своих детей, а сирот принимали на таких условиях: когда ребенок закончит учебу, то он приобретет какую-то профессию и тогда дирекция школы составляет соглашение с тем, кому нужен такой специалист, на несколько лет, чтобы этот специалист работал, а школа будет получать его заработок, аж пока не выберет ту сумму, что нужно было уплатить школе за право учебы.

При таких условиях отец и проучился в этой школе четыре года. Закончил он ее хорошо и приобрел профессию кузнеца-каретника. После этого дирекция школы наняла отца в огород Переяслав к пану Вороне, у которого была каретная мастерская, сроком на шесть лет. Вот таким образом отцу пришлось учиться в школе, а после учебы шесть лет работать, отрабатывать за право учебы».

Интересный подход. Не лишне бы нынешним соответствующим должностным лицам о чем-то подобном подумать. А то носятся без дела по улицам городов целые стаи детей и подростков, сирот настоящих и сирот при живых родителях, пробавляются нищенством и мелкими кражами, нюхают клей, употребляют алкоголь и наркотики — и никому фактически до них дела нет. Все делают вид, будто проблемы не существует. Но их до 150-ти тысяч, вот таких беспризорных в Украине детей, которые живут за пределами человеческих законов, с отравленным токсинами и наркотиками мозгом, обезображенной психикой и моралью. Они же когда-то вырастут. И что, станут законопослушными тружениками, как тот сирота — прадед Демид? Вряд ли, а их ведь — целая армия.

«Пока отец успел отработать за право учебы, то подошла пора идти в солдаты, а служить в солдатах нужно было десять лет. Этот пан Ворона предложил отцу такое: как поработаешь у меня три года бесплатно за пищу, то я отстою тебя на призывной комиссии, так что тебя в солдаты не возьмут.

Конечно, чем идти в солдаты на десять лет, то лучше уже отработать три года на «благодетеля» задаром. Таким образом, отцу пришлось по окончанию школы проработать у пана Вороны девять лет».

Минуло уже лет сто пятьдесят, армия из царской стала советской, теперь украинской, а проблемы справедливости призыва на срочную службу так и остались актуальными. Хотя и длительность службы уменьшилась до смешного за эти тринадцать лет независимости…

«После девятилетнего труда в Переяславе у пана Вороны отец вернулся в Недбайки, откуда он родом. Но там у него ничего уже не было. Огородик и плохенький дом, которые остались от родителей, были проданы старостой и писарем, а деньги пропиты. А потому отец остановился у своего брата Пилипа.

А как же жил мой дядя Пилип? У дяди Пилипа сложилось положение совсем по-другому, чем у моего отца. Когда умерла баба Лукия и дядя пошел батрачить, то ему повезло в жизни. Батрачил он у козака Драгули. У того Драгули было семь гектаров земли, хороший огород. Семья у него была: он, жена и две девочки, обеих звали Ганнами. Старшая из них была калекой, хромая на ногу. Дядя работал хорошо, а потому понравился хозяевам. Вот он уже вырос, можно уже и жениться, а дочери у этого хозяина тоже подросли, можно бы и замуж отдавать. Вот старые и надумали: Пилип сирота, батрак, кто за него пойдет замуж? А у них дочь калека, так кто ее возьмет? Отдать бы ее за Пилипа, и пусть бы они здесь хозяйничали, а меньшую Ганну можно отдать замуж на сторону. Предложили они Пилипу свое мнение. Пилип согласился, потому что это же он был батраком, а теперь станет зятем этого хозяина, а умрут старики, так он станет хозяином этого двора, а что жена хроменькая, так это полбеды.

Сделали они обручение по тем обычаям, которые существовали на то время, и начали готовиться к свадьбе. Неожиданно молодая заболела и вскоре умерла. Ну что же делать? Дочь, увечная, умерла, а здоровая живая и старики решили: пусть Пилип берет меньшую дочь. Мы к нему привыкли, а он к нам, пусть себе живут дети. Отгуляли свадьбу и мой дядя из батрака превратился в хозяина»

…Семь гектаров — и уже хозяин, счастье привалило… В нынешнее время же у бывших колхозников земельный пай от трех до десяти гектаров, в зависимости от местности, на семью выходит еще больше, чем у того Драгули, а кто себя счастливым чувствует? Хозяином на своей земле? Что-то не слышно о таких. Вернее — слышно, но не о тех. Теперь если «хозяин», то он уже не на семи гектарах, а на семистах — председатель какой-то агрофирмы или что-то подобное. Остальные же крестьяне — просто «люди», приложение к «своей — не своей» земле, о которых такой «благотворитель» гордо заявляет: «Я их кормлю». Потому что он -_арендатор земли лишь юридически, фактически же он является работодателем для людей — владельцев арендованной им же земли. Однако это тема отдельного и большого разговора — аграрная реформа в постсоветской Украине…

«Конечно, когда мой отец приехал к нему как к брату, то дядя принял его хорошо, как положено, но гостем быть долго нельзя и отец решил: жениться и жить, как и все люди живут. Женился отец на моей матери — Ульяне Владимировне Козярин. Мать по сословию козачка, но из бедной козацкой семьи. Поскольку отец по профессии был кузнец, а в Недбайках такой работы не нашлось, то он переехал в село Бырливка к господину Благомыслову, у которого был винокуренный завод, и здесь устроился работать по своей профессии. У Благомыслова отец работал шесть лет, а дальше случилось несчастье: он что-то там делал при ремонте завода и ему засыпало вапном (известью – прим. В.П.) глаза, а после этого появилась болезнь глаз — трахома, потому работать кузнецом, смотреть на огонь не стало возможности. Потому отец должен был оставить такой труд и вернулся в Недбайки. Здесь он купил маленькую усадьбу, построил домик, да и остался навсегда. Поскольку отцу заниматься трудом кузнеца возможности не было, то он добывал себе кусок хлеба как мог: то работал жнецом у богатых козаков, то зимой молотил цепом хлеб у тех же богачей. Мать ткала полотна богатым козакам и, конечно, жизнь была бедной, нищей. Следовательно, когда отец переехал у Недбайки, то здесь стало две семьи Горенкив: моего дяди Пилипа и отца Демида. Но дядя Пилип был хозяином, что имел семь гектаров земли и считался хорошим середняком, а семья моего отца — это бедняки, которые не имели ничего, кроме своих рук.

Вот я и описал, хоть вкратце, о нашем происхождении (родословии). Все эти сведения я пишу из рассказа моей матери, потому что от отца я ничего не мог услышать, поскольку отец умер, когда я был еще малым…»

Шеремет отложил на минуту рукопись. Н-да… Невесело жили его предки на их благословенной земле, где в метр чернозема. И нелегко свой кусок хлеба добывали. Он читал подобное множество раз в художественной литературе, видел в кино. Но одно дело — книжка или фильм о чужих тебе людях и совсем другое — когда это твои единокровные, твоя родня.

Среди молодежи его поколения среднего образования не имели и книжек не читали разве что крайне обленившиеся или неспособные. И, читая о прошлом, они поневоле отождествляли себя с образованным средним слоем того времени, забывая, что те вряд ли были их предками. Тех было слишком мало и по ним слишком жестоко прошлась судьба в более поздние времена. Так что настоящие предки нынешних банкиров и промышленников, земледельцев (как деликатно-стыдливо называют себя нынешние помещики), предпринимателей и правительственных чиновников, генералов и профессоров, писателей и журналистов, — это преимущественно именно такие бедолаги, как вот эти, описанные его дедом. А не хрестоматийные аккуратные господа и барышни в «вышиванках» или карикатурные толстобрюхие сельские дяди и тети, из которых, кажется, поставь их на солнце — сало потечет… Потому что из тех, в действительности родных, текли преимущественно пот и слезы. Это зарубка для тех нынешних «новых украинцев», кто забыл, откуда он на свет появился. Или не желает знать. Но ищет свою родословную если не среди гетманов, то по меньшей мере среди сотников—отаманов—шляхты—дворян и т.п. Потому что неудобно как-то признавать, что прадед от голода был, словно жердь, а правнуку диабет и подагра от хронического переедания жить не дают, наслаждаться богатством мешают.

Хотя в этом тех, «новых», можно понять, богатство — оно благородного исторического обоснования-обрамления требует, когда укрепится. Легитимности не только перед налоговиком или, не дай боже, следователем прокуратуры, но и перед широким обществом и себе подобными. Мол, я не потому такой богатый, что нахальнее других, еще до недавнего времени равных мне «простых советских людей», а потому, что гены предков сработали — благородных и одаренных, не ровня другим, безродному простонародью… Ситуация не нова, об этом еще хоть Мольер, хоть Островский и Старицкий писали. В иных местах и временах также можно множество примеров найти, достаточно только поинтересоваться. Ну да Бог им судия, тем «новым»… Взглянем лучше, что там у нашего деда дальше.