«В канун революции 1905 года а также и в период революции»

Владимир Пасько

«Село Недбайки в канун революции 1905 года насчитывало свыше семисот дворов. По своему имущественному состоянию считалось самым богатым селом на весь Пырятинский уезд. Пахотной земли в селе было свыше пяти тысяч гектар. Сенокоса (болота) восемьсот гектар. Леса девяносто гектар. Кому же принадлежала эта земля, сенокос и лес? В пяти километрах от села жил богатый казак Падалка Яков Федорович, который имел пахотной земли тысячу сто гектар, леса десять гектар.

В селе жили братья Петренки Яков и Иван, они имели по двести гектар каждый пахотной земли, по пять гектар сенокоса и по три гектара леса. Братья Савоцкие Иван и Яков имели пахотной земли по сто пятьдесят гектар каждый, сенокоса (болота) по четыре гектара и леса по три гектара. Некоз Захарко имел пахотной земли сто шестьдесят гектар, сенокоса тридцать гектар и леса пять гектар. Некоз Иван и Пустовар Дмитро имели пахотной земли по сто пятьдесят гектар, сенокоса по три гектара и леса по два гектара. Таких хозяйств, которые имели землю от пятнадцати гектаров до ста насчитывалось до ста тридцати. Приблизительно же столько имели от пяти до пятнадцати гектаров. Дворов до двухсот было таких, что имели 1 — 2 — 3 гектара. А дворов двести пятьдесят было таких, что земли совсем не имели. К этой группе принадлежали и мои родители…»

— Тоби, внученьку, это ничего не напоминает? — тень в кресле шелохнулась, ярче загорелся огонек папиросы.

— Да будто ничего.

— А ваше разделение на паи колхозов?

— Оно здесь при чем? — сгоряча спросил Шеремет. Однако, раскумекав суть вопроса, удивленно округлил глаза. — А вы откуда об этом знаете?

— «Мне сверху видно всьо, ты так и знай» — удовлетворено хмыкнул Дед.

— Ты что же думаешь, что мы все, кто до вас на земле были, как после в нее легли — так и все? Тю-тю? Я тоже так думал, когда таким, как ты был. И с религией борьбу вел. Однако вышло, что все много сложнее, чем я думал. Там, оказывается, тоже жизнь есть. Хотя и своеобразная, конечно, но — есть.

— Где — там? — Удивленно переспросил Шеремет.

— Там. — Многозначительно поднял вверх палец Дед. — Откуда я сюда пришел. Так что мы связь с Землей не теряем. И о том, что вы здесь вытворяете, знаем достаточно хорошо.

— Да я уж вижу… — озадачено молвил Шеремет. — Однако чем же она вам не по нраву, наша нынешняя аграрная реформа, наше вот это разделение на паи колхозов?

— А тем, что в Недбайках когда-то также у всех всего было если не поровну, то близко к тому. По крайней мере земли. Все козаки ее имели, всем хватало. А затем? Ты же читал…

— Начнем с того, что землю продавать по закону пока еще нельзя, да и что будет через сотню лет — того не предусмотришь. Предохранительные механизмы какие-то попридумывают, еще что-то.

— Наивный ты человек, внученьку, сразу видно, что на асфальте живешь. Ведь в вашем нынешнем селе не только кулаки, но и помещики уже давно есть. Только и того, что скрытые. Под всяческих арендаторов и разного рода агропредпринимателей замаскированные. А простой люд у них давно в батраках ходит, хотя сам еще того не сообразил. Ну да ничего, скоро прозреет…

— Почему Вы так думаете?

— Читай дальше, увидишь.

«… Чем же жили эти безземельные бедняки, как они добывали себе кусок хлеба? Часть из них батрачила у Падалки лето и зиму, часть батрачила у сельских кулаков, а часть становилась жнецами.

А что это за вид заработка — быть жнецом у богатого кулака? А вот что. Рано весной бедняк со всей своей рабочей семьей идет к кулаку и ежедневно работает у него до глубокой осени. За этот труд тот ничего бедолаге не платит, а в период сбора хлеба отводит ему определенную часть хлеба, которую тот должен скосить и составить в копны. И тогда кулак с накошенного жнецом хлеба отбросит ему десятый или двенадцатый сноп. Вот и будет заработок бедняка за то, что он работал на кулака со всей своей семьей с ранней весны и до поздней осени.

Когда бы кулак дал жнецу косить хлеба столько, сколько тот мог бы скосить за жатвенный период, то жнец мог бы заработать немало хлеба. Но кулак так не сделает. Он сам какую-то часть скосит, а часть отдаст кому-то скосить за деньги, потому что это ему выгоднее. А раз так, то жнец- бедняк много хлеба не заработает. Он мог бы потребовать у кулака, чтобы дал ему больше скосить хлеба, тогда он больше и заработал бы, но боится разгневать кулака, потому что на следующий год тот не примет его в жатву. Следовательно выходит, что как бы бедняк не старался работать, будучи жнецом, а заработать хлеба так, чтобы хватило прокормить семью, он не сможет. Потому бедняк зимой берет цеп и идет к тому же кулаку молотить хлеб, чтобы заработать какую-то коробку ржи, потому что кроме того, что нужно на пищу, еще же нужно и продать какой-то пуд — выторговать на сапоги, да и подушное заплатить. Вот ему и нужно идти в зиму крутить цепом, а женщина, недосыпая ночей, целую зиму прядет и ткет кулакам, чтобы заработать миску пшена на кашу или бутылку масла, чтобы было чем заправить борщ.

Вот так и жили безземельные люди: работали что было мочи, а ели не вдоволь. Ходили оборванные и зачастую спали в нетопленом доме. А чем дольше, тем положение бедняков еще ухудшалось. С развитием капитализма в России и международной торговли в селах стало появляться много сельскохозяйственного инвентаря и разных сельскохозяйственных машин. Кулаки стали покупать хорошие плуги, культиваторы, сеялки, жатки, конные и паровые молотилки, а потому им уже не нужно было много наемных рук. Машины замещали ручной труд, жнецов уже совсем не принимали и беднякам села приходилось брать суму и идти куда-то искать работу. Большинство из них шло в Крым, на Кубань и другие места. Следовательно, чем дальше, тем жизнь бедных крестьян безземельных становилась нестерпимо тяжелой…»

Шеремет отложил невеселое чтение. Действительно тем бедолагам не позавидуешь. Но то было сотню лет назад, при абсолютистской монархии, а теперь у нас — демократия, до такого никто не допустит. Хотя уверенности в этом своей надежде не чувствовал — слишком уж много их было разбито за последние годы, тех надежд.

Дед будто заглянул в его мысли:

— Сколько у вас сейчас на земле народа живет, в сельском хозяйстве занятого населения?

— Миллионов семнадцать, по-видимому, точно не помню.

— Правильно, близко того. А в Америке сколько на земле сидит? Всемеро меньше. А населения в шесть раз больше. Понял?

— Пока достигнем такой технической вооруженности агрокомплекса — рак на горе свистнет.

— Ой, не говори! Как только тот новый кулак или помещик на земле укрепится, убедится, что землицу у него никто не отберет — тогда он вывернет кожуха тем, кто на него работает. Здесь тебе будет и эксплуатация, и интенсификация — все вместе. Он найдет и трактора, и комбайны, и все, что нужно. Только не «ХТЗ» и «Нивы», а «Катерпиллеры» и «Джоны Диры». Что хотя и дорого, так было бы за что платить, и быстрее возвратят затраты. А при такой технике людей много на земле не нужно. Вот и получится, что история идет по спирали…

— И откуда Вы, Деду, это все знаете? Как у нас сейчас, как у них…— Не мог опять сдержать удивления Шеремет.

Предок в ответ лишь хмыкнул:

— Ты что, не понял? У нас же пополнение от вас постоянное. Да и сами иногда к вам на землю спускаемся, незримо, так сказать, присутствуем временами, коль очень уже приспичит глянуть, что и как у вас здесь творится.

— И куда же, по Вашему мнению, нас историческая спираль и выведет?

— Читай, внученьку, читай .

«… Вот при таком тяжелом состоянии и встречали недбайковские бедняки революцию в 1905 году. Поскольку село расположено вдалеке от городов и железнодорожных станций, то сюда не ходили такие люди, чтобы могли объяснить крестьянам, как протекает революция. А газет, кроме попа и учителя, никто не выписывал. Поэтому крестьяне, особенно бедняки, мало были осведомлены, что делается в стране. Но в это время в Недбайковской школе работал учитель Тенянко. Кто он был по своим политическим убеждениям — никто не знал, но по вечерам собирал по домам крестьян, читал им газеты и объяснял, что делается по стране. Бедняки этим заинтересовались и уже начали шуметь о том, нельзя ли бы разделить землицу Падалки, да и кулацкую. О такой болтовне услышали кулаки и Падалка и донесли становому приставу. Пристав не замешкался, скоро приехал с пятью стражниками. Остановився он во дворе дяка Форостовского. Стражников послал искать Тенянка, а сам пошел в дом дьяка. Бедняки услышали об этом скоро и за короткое время собралось во дворе дяка до сотни человек, и здесь начали выкрикивать, что мы Тенянка не дадим, убирайся, пузатый чорте, домой, пока живой. Пристав начал говорить с ними, угрожать им, но бедняки не унимались, кричали на него, угрожали цепами и т.д. Пристав увидел, что он ничего здесь не добьется. Тенянка они не нашли и так поехали из села, а бедняки руганью проводили их».

— Кричали, угрожали цепами, проводили руганью. «Смешно сказать», как говорят некоторые украинцы из Одессы. Да наши нынешние «стражи» порядка им бы в момент кожуха вывернули, а самих в бараний рог скрутили. Поэтому разве странно, что оно в конце концов рухнуло, вот такое «кровавое самодержавие»? Имея таких защитников правопорядка?

— Ты не спеши с выводами, это еще не конец. К сожалению. — Отозвался из своего угла Дед.

«Но через три дня пристав вернулся уже не со стражниками, а привел с собой сотню казаков. Согнали к зборне всех крестьян-мужчин, оцепили, чтобы никто не убежал, и по указке кулаков начали пороть бедняков плётками. Особенно здорово побили Макаренко Архипа, Бровка Ивана и Зинченко Тихона. Мало того, что их хорошо побили, их забрали в уездный город Пырятин, посадили в тюрьму, где они и просидели по два года без суда, потому что судить их было не за что.

После такого истязания, конечно, крестьяне утихли и сидели молча. А если кто-то начинал говорить о землице, то кулаки доносили приставу, а пристав забирал в свой стан. А там хорошо отпорют плетками и пустят, чтобы этот человек рассказал и другим, как дают землицу. Тенянко убежал из села и больше в село не возвращался. Так в Недбайках происходила революция в 1905 году. Беднота села жестоко поплатилась за свой революционный порыв, а жизни своей не улучшила.»

Революционный порыв бедноты… Шеремету трудно было представить себе нынешнего своего соотечественника, который бы активно требовал чего-то от власти, а тем более крестьянина. Данные социологических исследований, проведенных разными организациями в последнее время, убедительно свидетельствовали: наш земляк в затруднении сочтет лучшим из глины блины научиться печь, чем на улицу выйдет с какой-то акцией протеста. И всевозможные пикетирования и палаточные городки последних лет своей малой численностью и результативностью лишь подтверждали какую-то биологическую пассивность нынешних украинцев в отношении к общественным делам. Его прежний начальник, генерал Чалый, мыслящий человек, называет это «синдром поротой задницы». Если вдуматься, определенный смысл есть. Потому что ягодицу бедному украинцу порют действительно на протяжении веков, от варягов в десятом веке и вплоть до коммунистов в двадцатом. Через татар, литвинов, поляков, немцев с австрийцами и россиян. Да и нынешние свои доморощенные «стражи порядка» палками орудуют не хуже, чем царские городовые и казаки «плётками».

«…Кулачество, придушив революционный порыв сельской бедноты, мстило им за то, что они пытались посягнуть на барскую и кулацкую землицу. Невмоготу тяжелая жизнь бедняков заставляла их искать выход из такого состояния. А где его найти? Часть бедняков ехали на переселение за Урал, часть шла на заработки в Крым, на Кубань, а часть должна была гнуть спину у своих же кулаков и у помещика Падалки.»

Что-то о Столыпине Дед ничего не пишет, никаких упреков в его адрес не делает. Странно. В советское время ругать и его лично, и начатые им реформы считалось хорошим тоном. Действительно, это по его инициативе резко усилился процесс классового расслоения на селе и десятки, если не сотни тысяч бедноты из украинских сел, целыми валками-эшелонами потянулись на Урал и далее — в Сибирь, на Дальний Восток и даже в Среднюю Азию.

— Деду! А почему Вы здесь о Столыпине ни слова не пишете? О его «реакционной роли»?

— Столыпин? А что — Столыпин? То, что он революцию 1905 — 1907-го годов душил — это, конечно, плохо. А его аграрная политика — так то политика крупной буржуазии. Он понимал, что если этот «гордиев» узел не разрубить, безземельное крестьянство из сел куда-то не поубирать, не разредить, то новой революции не избежать. Вот он и организовал то переселение. И правильно с точки зрения его классовых интересов сделал. Иное дело, как люди на это шли…

— А как, интересно?

— Интересного здесь мало — со слезами. Потому что край свой каждый тогда любил, никто не хотел никуда уезжать. Но бедность таки вынудила…

Вынудили… Однажды в семидесятые годы Шеремет сам встретил среди своих учеников фамилию «Шереметов». На вопрос, откуда родом, тот гордо ответил: «Мы сибиряки». Тронул глубже. Оказалось, дед этого «сибиряка» и до сих пор разговаривает на украинском, как и другие старые люди, село называется Богуславка, а учредили его выходцы из Полтавщины. Однако нынешнее поколение о своих украинских корнях предпочитает не вспоминать: «мы не хохлы, мы люди русские». Как будто украинцы — клеймо позорное…

«…Эксплуатируя бедноту села, кулачество богатело и начало тянуться к образованию. Оно обратилось к министерству народного образования с просьбой, чтобы у Недбайках построить школу. Царское правительство шло навстречу кулакам, потому что оно опиралось на кулачество в борьбе против революции, потому в селе в 1906 году была построена школа, что называлась «Двуклассное училище министерства народного просвещения». В этой школе срок учебы был пять лет, а потому в ней учились дети богатых родителей, а дети бедняков в ней почти не учились. Потому что детям бедняков в таком возрасте нужно было помогать родителям зарабатывать на хлеб, батрачить, а не учиться.»

Нынешние дети бедных не батрачествуют, по крайней мере пока еще, а вот разница в образовании уже чувствуется: одни учатся в элитных гимназиях и лицеях, другие — в обычных школах, в которых, бывает, по полгода не читается какой-то предмет, потому что учителя нет. Такое даже в городе не редкость. В самом Киеве вон четыреста учителей не хватает, мэр жалуется. О селе уж нечего и говорить. Тем более, о высшей школе. «Новые украинцы» знают цену образованию, не хуже, чем дедовы «эксплуататоры». Только у этих, нынешних, возникла новая мода: они отправляют своих детей в зарубежные университеты — хоть и не в столичные, а провинциальные, зато — американские или европейские. Свои же, даже столичные — это уже на крайний случай. Потому что — нежелательно, непрестижно. Для бедноты же — институты и колледжи, созданные на базе прежних техникумов, даже в райцентрах. И то если еще денег удастся наскрести…

«…В этом бурном революционном периоде, который я описываю, я в Недбайках не жил. А описываю его так, как мне рассказывали участники этих событий…»