Кто есть кто и что есть что?

Владимир Пасько

Тень в кресле зашевелилась, Шеремет почувствовал, как она вся словно подтянулась — так напрягается всадник в седле, враз становясь на стремена в жестокой схватке.

— Спрашивай, раз надумал! Чего медлить? До петухов не так уж и далеко, поспешай.

— В таком деле, Деду, нужно обстоятельно. Потому как знаете, о чем хочу спросить — как так сложилось, что и власть Советов добыли, и землю, а Украину — потеряли? Точнее — задавили? Сами же свое государство в угоду иноплеменным властителям?

— Задавили, говоришь? Сами же свою державу? — Огонек папиросы зловеще вспыхнул, в голосе послышались угрожающие нотки. — Что же, пусть будет так. А можно и я тебе сразу также вопрос задам? Хоть это и не очень вежливо, понимаю. Однако я все же старший, да и мое положение учти.

— Конечно. Какие могут быть возражения? Я готов.

— Вопрос хотя и один, но триединый. Я бы хотел, чтобы сначала ты мне рассказал, как это у вас так вышло, что вы и добытую нами такой дорогой ценой власть Советов фактически потеряли, и землю, всенародное достояние и собственность утратили-разбазарили, и Украины настоящей не добыли?

— Что значит, власть Советов потеряли? Советы у нас как были, так и есть — от местных, которые вы когда-то создавали, и вплоть до Верховного. Так что здесь все в порядке.

— Это только тебе и таким, как ты так кажется. Потому что все те Советы у вас — карманные. А кое-кого, и даже многих, именно такая ситуация и устраивает. Разве что Верховная Рада может что-то там значит, да и то — как скажут ваши олигархи-собственники партий, так и будет, подёргаются-погомонят, да и присядут, никуда не денутся. Что же касается других ваших «представительских органов власти» на местах, «народных избранников», как они у вас любят себя называть, то сидят они тихесенько перед своим «главой держадминистрации», словно мыши под веником, когда добрый кот у хозяина есть.

— Вы нашу демократию уж совсем никудышней изображаете.

— Так это же ваш первый президент так сказал — «что имеем, то имеем». Точнее, вы имеете, потому что мне уже как-то это безразлично. Единственное, о чем сожаление — это о Земле. О земельке нашей. Так она обильно потом, кровью и слезами дедов-прадедов наших политая, так густо костями человеческими засеянная — а вы ее опять в ту же трагическую круговерть кинули. Не смогли, не сумели с умом, как следует, распорядиться тем, что мы с таким трудом сделали — и опять засеяли ее семенами раздора. А жаль! И усилий, жертв наших тогдашних, а еще больше людей нынешних, потомков наших беспечно-неудачных, кто сейчас с той земельки живет.

— Вы о чем, Деду? Я что-то не очень понял. Вы о ликвидации колхозов?

— Не говори мне того, не терзай сердце, хоть оно уже двадцать год как остывшее. На эту тему давай поговорим в другой раз. Отдельно. А между тем я немного с мыслями соберусь да духом окрепну. Потому что слишком уж оно то мне тяжело. Хорошо?

Шеремет, смущенный, утвердительно кивнул головой:

— Какие вопросы! Конечно, согласен. Да и вообще, если уж так тяжело и остро — так, может, лучше совсем прекратим?

— Э, нет, дорогой! Сначала ты мне дашь ответ на мой третий вопрос.

— Это какой же?

— Как вы, развалив все то, что мы с таким трудом построили, разрушив его будто бы во имя независимой, демократической, правовой и еще кто там знает какой, но прекрасной, хотелось бы думать, Украины — как вы умудрились за почти пятнадцать лет не только не сделать ее хотя бы приличным государством, хотя бы не хуже соседних, а даже кое-где превратить ее в посмешище? Это же какой срам, что в одной из прежних социалистических стран, «братьев по соцлагерю», славянском, кстати, государстве, в общественных местах, появились объявления: «Вход с собаками и украинцам воспрещен»?

— Вы такое скажете…— Недовольно зашевелился Шеремет. — Я лично нигде и ничего не разрушал. Ни в СССР, ни в Украине. От СССР или Российской Федерации я по-тихому учтиво отошел, никого ничем не оскорбив. Напротив — учтиво поблагодарил за гостеприимство. В Украине же даже построить кое-что смог. Причем не для себя – для государства. Это, во-первых. Во-вторых, недостатков у нас, конечно, хватает, но не все ведь так уж плохо — ведь и достижения определенные уже есть, сдвиг к лучшему, в экономике рост очевидный…Что же касается «Вход… воспрещен» — то такая надпись свидетельствует не столько о нас, украинцах, сколько о них, тех кто такое писал и допустил.

— Писал…допустил… А пословицу такую — дыма без огня не бывает, ты слышал? То-то… Достижения определенные, говоришь, есть. А совесть у вас, у нынешних, есть? Или вы о таком понятии как слышали в девяносто первом году в последний раз, так больше ни разу и не встречали?

— При чем тут совесть? Не нужно, Деду, здесь сейчас этих абстракций.

— Абстракций, говоришь… А то, что в девяностом вас было почти пятьдесят два миллиона, а теперь сорок восемь едва наберется — это абстракция, как ты говоришь? Четыре миллиона душ, которые вымерли и не родились? Минус целое государство, скажем Эстония или Албания! А то, что вы из развитой страны, где производилось почти все, скатились на какое-то в числе сотых мест в общечеловеческом измерении — это также абстракция?! И производите лишь сырье и полуфабрикаты! Где ваши телевизоры, велосипеды, машины? Не говорю уже о другой сложной современной технике, я ее толком не знаю. Где оно — ваше?

— Зачем же так резко. Производство возобновляется. Ракеты продолжаем строить, самолеты пытаемся, танки наши покупают, другое вооружение. Экспорт растет.

— То-то и оно — именно возобновляется ваше производство. Как после войны. А какое возобновляется? Вывозите ли вы что-то? Разве что продукцию, которую они не хотят производить у себя, потому что это вредно для их людей и их природы? Где ваше наукоемкое производство? Танки? Так этот вид вооружения — давно вчерашний день. Ракеты? Самолеты? Так то разработки еще советских времен, пятнадцатилетней давности и больше. Продадите их, а где новые? Где ваши собственные, а не остатки от СССР? Доедите крошки интеллектуального пирога, выпеченного еще при «тоталитарном режиме», а что дальше? Где собственное?

— Хватит, Деду, то не моя парафия — экономика, политика. Мой удел — честно делать свое дело, воспитывать молодых офицеров хорошими специалистами и патриотами своей Родины. Потому я и интересуюсь, что и как у нас раньше было. Чтобы на будущее ошибок не допускать.

— Так ты, выходит, из такого благородного любопытства обвинил меня, что мы тогда, в революцию, Украину потеряли?

— Да не обвинил, а просто — разобраться хотел, выяснить для себя — как так вышло? Что Вы, украинец, осознающий свое происхождение, патриот по крайней мере своей малой Родины, без которой и большой не бывает — и пошли против Украины, против ее независимости?

— А кто тебе сказал, что я был «против»? Скорее — «за». Однако ты спроси — была ли тогда Украина?

— «Не понял», как говорят наши братья-россияне — свел брови Шеремет. — Как это — «была ли»?

— Да очень просто. Особенно в сознании простого крестьянина и учитывая, что восемьдесят процентов сельского населения были неграмотны вообще — крестиком расписывались. Ни радио, ни тем более телевидения не было. Что знал тот крестьянин? Что от деда-прадеда дошло, поп в церкви сказал да чему сельский учитель в школе начальной научил. Для крестьянина весь мир умещался в его волости, самое большее в уезде. Это немного больше, чем нынешний район. А уезд входил в губернию — Киевскую, Харьковскую, другую. А губерния — куда? В Российскую Империю. Не в Украину, а в Россию. Раскумекал? Откуда и где тот крестьянин о самостийной Украине слышал? Тем более, что она такой никогда не была.

— А Хмельниччина, а Гетманщина?

— Так разве то была самостоятельность? То же была автономия. А тем более, что после отмены Гетманщины саму память о той автономии и само понятие «Украина» таким тщательным образом вытравливали, что…

— А Шевченко? А Каменяр-Франко? А Леся? Они и сотни других сыновей и дочерей, настоящих патриотов! Разве не было их? И разве молчали они? За сотню лет до наших Акта и референдума! Поэтому, кто хотел услышать — тот услышал!

— Не только хотел, но и мог, я же тебе уже говорил, какой образовательный уровень у крестьян был. А потому даже тех, кто хотя бы что-то в том украинстве соображал, — даже таких было слишком мало. Очень уж сильное давление тогда было со стороны царского правительства, да и россиян в целом. Нет украинцев — «есть малороссы, а это те же русские, только разговаривающие на испорченном языке, на своём наречии». И все, точка. Весь тебе национальный вопрос. Людей в вышитых рубашках и блузах, однако, барского вида стало больше, хотя что они хотели тем сказать, своими вышиванками, никто из крестьян не понимал. Да и они сами вряд ли чтобы четко себе представляли. За украинский язык, книжку, песню — да. А спроси, чего он дальше хочет, особенно наш крестьянин — так он толком и не скажет…

— А Грушевский, Винниченко, Петлюра, другие их соратники?

— Так когда о них слышно стало? Аж в семнадцатом году. Да и то не очень громко. Так, может, в Киеве, но не в селе. Ты помнишь учителя Тенянка? Я о нем вспоминал в связи с 1905-м годом. Так он за что агитировал? За национальную идею, за самостоятельность Украины? Да даже не вспоминал. Он за социалистическую идею, за землю агитировал. А как его в 1905-ом году из села шуганули — так там до 1917-го года никто рта не мог открыть. Да и некому было, если по правде, даже слова путевого сказать. Потому как — «необразованность тёмная», как молвил наш известный персонаж.

— То есть, вы считаете, что главная причина утраты нами независимости тогда, в 1920-ом, это прежде всего наше недостаточное национальное сознание и организованность, а не российско-большевистская агрессия?

— Я ничего не считаю и не хочу считать, тем более в нынешнем своем положении. Просто помозгуй сам. Ты знаешь, сколько украинцев воевало в Российской армии в Первую мировую войну? За царя-батюшку?

Шеремет лишь красноречиво пожал плечами.

— Так знай: почти четыре миллиона. А сколько было поляков? Семьсот тысяч. Запомни эти цифры. А заодно еще одну — в австро-венгерской армии служило до трехсот тысяч украинцев. Как это, если в целом — мало или много?

— Скорее второе, чем первое.

— Правильно. А сколько за самостийную нэньку-Украину оружие в руки взяли? Из тех четырех миллионов?

Шеремет несколько смущенно молчал, осознавая, что дед загоняет его в угол.

— Не знаю, как-то не запомнилось.

— Ты и не мог запомнить, потому что таких данных точных нет. Но хорошо известно, что в армии УНР во времена наибольшего ее могущества воевало около 80 тысяч человек. Причем половина из них — то были западные украинцы, так называемая Украинская Галицкая армия — УГА. То есть из наших было самое большее сорок тысяч. Понял?

Шеремет молчал, не зная что сказать. Потому как что же тут скажешь? Ведь все понятно и без комментариев: если Империю защищали четыре миллиона украинцев, то есть, один из девяти, то родную нэньку-Украину — лишь один процент от того, или один из девятисот. В сто раз меньше!!!

— Ты правильно меня понял. А войск Красной армии знаешь, сколько было в Украине? В среднем около восьмидесяти тысяч. Сколько вас, «ограниченного контингента советских войск», было в Афганистане? Помнишь?

— Тысяч сто. Да афганских правительственных вооруженных формирований тысяч пятьсот, если на круг.

— То-то и оно. Сравни и подумай, и как следует. Тогда и поймешь. Не захватила украинская национальная идея широкие народные массы на то время — вот в чем главная беда, а не в «красном нашествии», «российско-советской оккупации» и тому подобном сотрясении воздуха. Было бы в широких массах национальное сознание и желание стать на защиту своего края — никакие бы муравьёвы и им подобные ничего бы не сделали. Как Тухачевский со Сталиным и Буденным со своей отборной красной армадой ничего не смогли с поляками сделать, вынуждены были назад ни с чем откатиться. Однако мы не поляки, у нас всего такого в достатке не было, ничего — ни идей, ни сознания, ни казацкого рвения, — потому и проиграли. Каким бы досадным или неприятным это для кое-кого из ваших нынешних национальных деятелей не было, но это свершившийся факт. Как и то, что чехи со словаками именно с нашей земли свою свободу добывать начали. И добыли, в отличие от нас. Борясь по-настоящему и тогда, в двадцатые годы, и в шестидесятые, и в девяностые. Потому и живут теперь — с нами не сравнишь.

— Погодите, Деду! Вы в те времена то в Курске более года провели, во времена Скоропадского и Петлюры, то полгода в партизанах при Деникине. Может, вы не обо всем знаете?

— Да как же мне не знать? Если я был, считай, вторым человеком в уезде, а уезд — это больше нынешнего района! И обо всех мероприятиях по борьбе с контрреволюцией знал точно. Те, кто поддерживал идею самостоятельности — они к Петлюре пошли еще в конце восемнадцатого — в начале девятнадцатого. Еще у кое-кого вспыхнул национальный порыв, когда пришли российские великодержавники-деникинцы и начали надо всем украинским издеваться. Но таких было уже меньше. А в двадцатом году и позже — тогда уже кулаки не столько за национальную идею боролись, сколько за своё собственное добро, не за духовный, а за животный интерес. И если они и брались тогда за оружие, то не столько из-за национально-освободительных мотивов, сколько из-за своих шкурных. Другое дело, что в той борьбе им не с кем было скооперироваться, кроме как с петлюровцами. Вот и вышло, что те «повстанцы» якобы за Украину боролись.

— А почему бы и нет?

— Да разве же это за Украину борются, если такому же украинцу, только комсомольцу, бойцу-«комбедовцу» живот вспарывают и зерном напихивают, а рот землей наталкивают, вместе с зубами выбитыми? Еще и глаза выкалывают? Причем живому! Жи-во-му! Ты понял? Так при чем же здесь какая-то идея, если это просто животна злоба за свое имущество. А некоторые ваши нынешние еще и прославляют этих изуверов — вот, мол, какие орлы-казаки! Да побоялись бы Бога имя наше казацкое этой срамотой позорить!

— Однако и ваши были не ангелами. Помните, как тех четырех кулаков поубивали — «при попытке к бегству»…

— Так расстреляли же просто, а не издевались. Да и женщин с детьми не трогали.

— Действительно? Всегда?

— По крайней мере, пытались. Разве что хату ребята иногда сожгут, да и то только сгоряча, в ответ на такое же…

Шеремет, обессиленный изнурительным разговором, молча лежал лицом вверх. История — она не прерывается, она неуклонно течет по своему течению. И проблемы, которые не разрешаются своевременно, они не исчезают, нет — они только перекладываются на плечи иных, следующих поколений. Так и с нашей независимостью. Поколение Деда не смогло найти взаимопонимания, решить эту проблему своевременно. Каждый с каждым, даже любя Украину, а главное — свой народ, дрались между собой до беспамятства, каждый навязывал другому, друг другу свое понимание этой любви. Нашли, казалось бы, решение — и в социальном, и в национальном плане. Решение победителя. Тогдашнего. А что с того? Все равно неурядицы, разбираться с которыми приходится теперь внукам. Точнее, даже не им, а — еще следующим, уже правнукам. Потому что нынешняя ситуация — это также вряд ли решение, скорее — переходный период.

— Ты прав, потомок. Только у вас сейчас не переходный период — у вас попытка сидеть на двух стульях сразу.

— Вы так считаете? А почему именно на двух?

— Да как минимум. Потому что, если считать, что в вашей, как ее там, многовекторности каждый вектор — это стул, тогда даже тяжело себе представить…

— Не смейтесь, Деду, и без того… непросто, скажем так.

— Тогда могу ограничить ваше сидение двумя стульями.

— Это же которыми такими – двумя? — Насторожился Шеремет.

— Красным и желто-голубым. Или бело-сине-красным и желто-синим. Как тебе больше по нраву, потому что это в принципе одно и то же.

— Деду, зачем вы меня в политику впутываете? Зачем оно мне нужно? Мне же этого не положено.

— А ты и не делай того, что тебе «не положено». Однако на собственное мнение ты право имеешь?

— Думаю, что имею. По крайней мере, так кажется. Пока еще. Но не уверен, надолго ли…

— Тогда слушай. Ты меня упрекал, что я за своей классовой борьбой потерял в 1920-ом году Украину? Да, упрекал, не перечь. Тогда я тебе вот что скажу. А ты не думал, что если бы не мы, большевики, то слово «Украина» в государственническо-политическом понимании так и не удержалось бы в мировой истории, погасло бы еще в период революции?

— Ну, Вы и перегибаете, Деду! Моя младшая дочь, а ваша правнучка, занимается психологией в университете. Так она бы это назвала парадоксальностью мышления. Вы что, серьезно претендуете со своей большевистской компанией на то, что Украина именно вас должно благодарить за свое государственническое существование?

— Посуди сам. Петлюровцы провозгласили там, в Киеве, свою Центральную Раду.

— Да не петлюровцы, Деду, а национально сознательное политическое руководство во главе с профессором истории Михаилом Грушевским и писателем-революционером Владимиром Винниченко. Петлюра и тогда, и потом в политическом плане был не на первых ролях. Он на них выдвинулся, когда уже поздно было…

— Мне твою буржуазно-националистическую историю и политику знать ни к чему! Мы боролись с «петлюровцами», войсками Петлюры, а кем он там был у них в действительности — это для меня безразлично. Главное — он в их войске был главарем.

— Хорошо, провозгласили «петлюровцы», как Вы говорите, Центральную Раду. А вы-то, коммунисты, здесь при чем, что вы доброго сделали?

— Как — при чем? Как — что доброго? А кто Украинскую Советскую Республику в Харькове провозгласил? В Российской империи Украины не было — а Советская Украина появилась. И именно с тех пор в Москве вынуждены были считаться с ней. Хотя бы и в противовес Петлюре. А раз образовали — ее уж не ликвидировать. Даже большевикам. Так она и появилась, Украина — второй в семье братских народов.

— Второй с перспективой исчезнуть еще с тринадцатью во всепоглощающем лоне первой, — проворчал Шеремет.

— Это ты зря. Кто не хочет — того не поглотят. Вон Польша — ее же не поглотили. И Финляндию также. Ты лучше подумай — почему? Почему Польша — вся поднялась, едва лишь Красная армия вошла на собственно польские земли. Вся нация сплотилась воедино, чтобы добыть в борьбе независимость. А наши? Сидели по хатам, не особенно поддерживая ни нас, красных, ни Петлюру. Вот и дождались, пока братья-россияне нам помогли. Так что не нужно на нас, на бедноту, все валить.

— А Финляндия здесь при чем?

— Подумай сам. Маннергейм и Скоропадский служили Российской империи в одном полку, были генералами «Свиты его величества», дружили семьями. Потом оба возглавили новые независимые государства — один на севере, другой на юге Империи. Подумай, какая Украина, а какая Финляндия? Даже сравнивать не стоит, это как орла с воробьем. И что в конечном итоге? Одни добыли собственное государство, потому что им жили и боролись насмерть, а другие — жили политической борьбой, в государство же лишь забавлялись…

— Это не совсем так, — буркнул Шеремет. — Тут причина иная, совсем не в пользу ваших рассуждений.

— Скажи, послушаю.

— Потому что Маннергейм сумел провести всю свою гражданскую войну за один год, а не за четыре, как у нас. Хотя и пожертвовал пятью тысячами своих. Но и противников не жалел — двадцать тысяч положил. За что получил сначала прозвище — «мясник», но на все последующие века — благодарность от всех поколений финнов как основатель независимой Финской Республики.

— Правильно мыслишь. В том понимании, что финны готовы были платить и платили за свою свободу. А наши сидели и ожидали, пока за них решат. Вот и решили за них мы, сельские пролетарии — как нам было лучше. Так что звиняйте, желто-голубые, — бороться нужно было, а не самогон по своим селам и хуторам глушить да яичницей с салом закусывать — моя, мол, хата с краю. А затем невинных жертв коварных и жестоких большевиков из себя представлять. Или делиться нужно было с беднотой, чтобы она от голодного отчаяния за оружие не бралась и чужих нищих более родными, чем своих живоглотов не считала. Или ты опять не согласен? — Остро взглянул Дед.

— Нет, дедусь. Категорически. По крайней мере по двум причинам. Позвольте, я опять сошлюсь на опыт нашего северного антипода?

— Давай, если сможешь там найти что-то полезное для нас.

— Постараюсь. Так вот, маршал фон Маннергейм, прощаясь с белым светом, завещал своим соотечественникам такое: «Я хочу, чтобы в сознании будущих поколений отпечатался лишь один урок: несогласие в собственных рядах более смертельно, чем вражеские мечи, а внутренние раздоры отворяют двери иностранному захватчику.

Народ Финляндии доказал в двух войнах, что сплоченная нация, даже малая, настолько малая, насколько это вообще возможно, способна выдержать невиданное давление и благодаря единству пережить самые страшные испытания, которые только может принести судьба». Это касается прежде всего вашего «бороться нужно было» и «моя хата с краю».

— А еще чего оно, по-твоему, касается? — Дед был очевидно недоволен.

— Того, что слишком горькая у Вас ирония выходит, Деду, не нужно так. Потому, что если в вашем селе Вам удалось тогда ограничиться малой кровью — то это еще не значит, что везде было так. Кроме того, впереди на то время было еще семьдесят лет Советской власти. А там было всякого, сами лучше меня знаете.

— Ты прав, внученьку. Поэтому прочитай окончание этой части. Потому что первый петух уже прокукарекал, мне пора собираться…