33. Донос Пешты на Хмельницкого

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

После многих скитаний и тщетных хлопот о службе Ясинский получил, наконец, у Чигиринского старосты место дозорцы над частью его обширных маетностей. Дозорца находился всецело во власти и распоряжении подстаросты, от которого зависели и назначение, и смена такого рода должностных лиц, утверждаемая всегда старостой, а потому Ясинский, чувствуя бесконечную благодарность к Чаплинскому, клялся ему быть верным слугой и беспрекословным исполнителем всех его желаний.

Через несколько дней, после громкого хлопьяшника, не обошедшегося без человеческих жертв, подстароста выехал вместе с Ясинским осматривать Чигиринские владения и сдавать в ведение дозорцы поместья. Ясинский сразу же постарался выказать перед патроном свои административно-экономические способности в изобретении новых доходных статей, применяясь к условиям каждой местности. С полей хлопских, за пользование ими, он предложил, кроме установленного отработка натурой, брать еще до скарбу известный процент с их урожая – сноповое, а с общественных выгонов и выпасов с каждой штуки скота – покопытное; право строить свои мельницы рекомендовал он отобрать у хлопов; рыбную ловлю и охоту обложить тоже своего рода податью – рыбное, пташиное и звериное; даровую же порубку запретить во всех лесах без исключения, такое же запрещение наложить и на рубку тростника по озерам. Базары и торги в местечках обложить особыми сборами, за весы установить тоже плату.

Кроме того, все переправы на реках обложить новым побором: поронным, а проезжие дороги – шляховым. Некоторые из этих поборов, впрочем, уже существовали и здесь на практике, но они взимались посессорами случайно, – нападением, грабежом, – а в систему еще введены не были; Ясинский же предложил их регламентировать. Всю эту программу новых доходов вывез он из Подолии и Волыни, где она была уже введена и практиковалась успешно. Чаплинский одобрил ее с восторгом, но решил вводить исподволь, приучая к новым порядкам этих хлопов-баранов постепенно и незаметно; для более же успешного процветания новых экономических начал положено было усилить в каждом селении надворные команды. За собирание этих мелких доходов взялись корчмари-евреи, которым они, по мере водворения, и сдавались на откуп.

Ясинский предложил еще Чаплинскому сдать и хлопские церкви, да схизматские требы в аренду, заверяя, что таковые, на основании его наблюдений, могут давать огромный доход; но Чаплинский, несмотря на алчность и на соблазн угодить этой мерой католическому духовенству, побоялся до поры, до времени вводить ее в этом гнезде бунтовщиков, а решил по осуществлении всех экономических преобразований приступить осторожно и к этому источнику доходов.

В одном из поднепровских селений Чаплинский и Ясинский встретились с Пештою, который спешил, по его словам, на Запорожье. За эти четыре года Пешта только полысел немного и как будто обрюзг. Тайным образом Пешта страшно заискивал у всей шляхты, а особенно у Чаплинского. Приезжая в Чигирин, он считал за величайшую честь посетить пана подстаросту, оказывая всегда ему глубочайшее почтение и неизменную преданность. Чаплинскому нравилась и лесть Пешты, и его всегдашняя готовность поделиться с подстаростой новостями среди мятежных казаков. Ясинский сразу узнал помилованного Яремой пленника и, на основании рекомендации своего патрона, дружески протянул ему руку. Чаплинский пригласил к себе Пешту на вечерю. После опрокинутых трех, четырех келехов оковитой да нескольких ковшей черного пива с поджаренными в сале сухарями Чаплинский обратился к Пеште с таким вопросом:

– Ну что, пане, какие мысли бродят в буйных головах этой рвани? Ты ведь там меж ними таскаешься, так не выудил ли чего нового, не поймал ли какой зубатой рыбыны?

– Поймать то еще не поймал, а уж невод закинул, – сверкнул Пешта желтыми белками в сторону Ясинского.

– Смело при нем говори, пане, – ободрил Пешту Чаплинский. – Он мне верный и преданный слуга.

– Могила! – воскликнул Ясинский, положив руку на сердце.

– Да, в важных справах такое убежище необходимо, – повел рукою Пешта по лысине, обнажавшей его сдавленную кверху голову. – Так вот что, вельможный пане: первое, что как ни кроются эти разжалованные лейстровики, а у них одно только в голове – бунт, месть и расправа.

– Еще не присмирели лотры? – ударил по столу кулаком Чаплинский. – Кишки вымотать!

– Где ж им присмиреть, – захихикал ехидно Пешта, – коли их постоянно дурманят всякими обещаниями и надеждами? Находятся и меж старшиною такие Иуды, что в глаза удают святых, а за глаза чертовым ладаном кадят.

– Первый Хмельницкий, – не утерпел прошипеть новый дозорца.

– Мой сват? – якобы изумился подстароста.

– Простите, ясновельможный пане, на слове, – съежился униженно Ясинский. – Но я правды не могу скрыть от моего покровителя, хотя бы и подвергся за это мести сотника. Я для моего благодетеля готов кровь пролить!

– Спасибо, я правду тоже люблю, а еще более тех, кто для меня выискивает ее повсюду.

– Что правда, то правда, не скрою и я, – продолжал хриплым голосом Пешта. – Шутит-таки мой приятель довольно; только в последнее время ему, кажется, нитка урвалась, и вот это в моей речи второе.

– До правды? Это любопытно! – промычал, набивая себе трубку, Чаплинский, а Ясинский бросился за угольками.

– Подорвал, видимо, к себе доверие постоянною брехней, – кивнул головою Пешта. – Все сулил им, и запорожцам, и черни, какие-то близкие блага и льготы. Заставлял ждать да ждать. Ну, а они и надеялись, и ждали чего-то, как жиды Месию, да вот уж, кажись, у всех жданки лопнули, того и гляди, что обманутые подымут на своего Месию каменья.

– Что ж он такое обещал? На кого заставлял покладать надежды?

– У этой лисы добрый хвост! – сверкнул Пешта злобно зрачками. – Ловко заметает следы! Из сбивчивых россказней я мог уловить только то, что Хмельницкий будто бы имеет какую-то высокую руку, что с нею он все может сделать.

– Это очень вяжется со словами Заславского, – подчеркнул дозорне Чаплинский.

– Иезус-Мария! – пропел тот. – Это подтверждает мои догадки. Но, пане, – обратился он к Пеште, – этот аспид дурит и ваших, и наших. Я не могу простить себе, что замедлил посадить его на кол через эту соблазнительную венгржину, а потом какой-то дьявол шепнул князю Яреме заступиться за этого пса; но будь я в зубах Цербера, коли эта голова не наделает бед,

– Верно, – прохрипел Пешта, – и чем скорее казаки изверятся в этой лисице, тем лучше будет и для них, и для шляхты, и все эти мятежные бредни живо бы исчезли, как роса на солнце, если бы среди этой оборванной голытьбы появилась разумная голова, которая сумела бы их забавить какими-либо цацками, примирить с судьбою и успокоить навеки.

– Да ведь я тебе, пане, давно предлагал пост, – заметил Чаплинский, – стоит сказать старосте слово, а тот через батька имеет богатые связи в Варшаве.

– Целую рончки, – поклонился Пешта, – но пока вам выгоднее держать меня, как верного человека, в тени, а когда опасность минет, тогда вельможный пан меня на свет выведет.

– Слово гонору! – протянул руку Чаплинский. Пешта схватил ее и, дотронувшись до колена подстаросты, униженно поцеловал свои пальцы.

– А теперь, пане, – злорадно продолжал Ясинский, – ваш знаменитый сотник плюнул уже на казацтво и хлопство: он подыгрывался и лгал, пока не заселил своего Субботова и Тясмина.

– Да, именно, заселил, как никто! – прервал дозорцу Чаплинский, и в его зеленых зрачках блеснул завистливый огонек.

– Такого хутора нет теперь и у вельможных панов, – продолжал Ясинский, – так-то! А теперь вот вельможный мой покровитель может быть свидетелем, – у него на пиру Хмельницкий громогласно предлагал против всех казаков самые ужасные меры, не ограничиваясь даже их истреблением, потому что, по его словам, они замолчат только мертвые, а за хлопов так рекомендовал шляхте давить с них побольше олеи и вообще брался за усмирение буйволов.

– Наконец-то показал зубы! – заскрежетал даже от радости Пешта. Он встал и в волнении прошелся несколько раз по покою. – Да, да… необходимо сообщить, обрадовать друзей, – говорил он отрывисто, потирая радостно руки. – Теперь я, ясный пане, – остановился он возле Чаплинского, – еду на Запорожье, и по дороге туда и обратно еще кое-куда заверну и клянусь чертом кривым, что рыбина попадет теперь в мой невод, да, может быть, и не одна! За сомом последуют и щучки, а уж после хорошего улова, здесь, надеюсь, ясновельможный пан вспомнит…

– Я и без того пана не забываю, – снисходительно улыбнулся подстароста, – и всегда тебя считаю самым верным моим помощником.

– Пока только полезным по доставке сведений, – опустил скромно голову Пешта, – но, когда придет время, и я заполучу крылья, тогда только вельможный пан уверится, насколько я смогу принести пользы и Речи Посполитой, и особенно его мосци…

– Так выпьем за крылья, – поднял кубок Чаплинский, – за широкие, за ястребиные!

– Мне бы и шуликовых было достаточно, если бы к ним… – искривил рот улыбкою Пешта.

– Добавить когти и клюв, – подсказал Ясинский. Все расхохотались и осушили кубки.

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 1, с. 499 – 504.