44. Марылька признаётся в любви Богдану

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

Желание Марыльки присоединиться к греческой церкви наделало много шуму; все обитатели двора и будынка были рады этой новости и ободряли Марыльку; одна только Ганна не верила искренности ее желания и подозревала в этом новый подвох, но она никому не высказала своих тайных мыслей, а замкнула их в самой себе.

Отец Михаил, обрадованный приобретением новой овцы в свое духовное стадо, стал ежедневно приходить к Марыльке и наставлять ее в правилах греческого закона.

Долетела об этом весть и до Чигирина; Чаплинский возмутился страшно, предполагая здесь насилие со стороны Богдана, и прилетел в Субботов.

Богдан встретил его церемонно, но холодно, и на его расспросы сухо ответил, что это желание самой Марыльки, а так как она полноправна, то никто и не может теснить ее воли. Марылька на этот раз обошлась с Чаплинским в высшей степени сдержанно и заявила ему, что она сама пламенно желает присоединиться к греческому обряду, к которому под конец жизни принадлежал и ее отец, и что всякие увещевания и советы здесь бесполезны. Чаплинский пригрозил было старостой, но на эту угрозу Марылька ответила гордою, презрительною улыбкой. Так он и уехал, не солоно хлебавши, затаив в своей душе на Богдана страшную злобу.

Прошло несколько дней. Марылька, присоединенная уже торжественно к греческой церкви и нареченная Еленой, неотлучно сидела у изголовья своей умирающей матери, силы которой угасали с каждым днем… Все окружающие, а особенно больная, относились теперь к новой единоверке, Елене, чрезвычайно тепло и любовно, словно желали загладить бывшие недружелюбные о ней отзывы.

– Ох, как я рада, что ты теперь совсем наша, моя донечка! – шептала, задыхаясь, пани Хмельницкая. – Хотелось бы тебя пристроить, деток довесть до ума… да уже и думки мои оборвались… Чую, что смерть за плечами.

– Что вы, мамо? – встревожилась Елена. – Господь милостив. Выпейте вот зелья, усните… силы наберитесь, – подала она приготовленный в горщечке напиток.

– Нет уже, пора… – хлебнула все-таки лекарства больная, – и то всем надокучила. Ох, худо мне!.. Моченьки нет! Покличь, родненькая, скорее Богдана, – упиралась она костлявыми руками в подушки, желая присесть.

Елена побежала в тревоге за Богданом, но его на этот момент не было дома; пока побежали звать пана, она вернулась к больной и заметила, что та начинала дремать под влиянием наркоза. Измученная пережитыми за последние дни волнения, тревогами и физическою усталостью, Елена воспользовалась тоже минутным успокоением больной, и сама прикурнула за пологом кровати на каких-то мешках с сушеными яблоками.

Надолго ли забылась Елена или нет, – она не помнила; но ее разбудил стук тяжелых сапог и сдержанный говор. В комнате было уже совершенно темно, и Елена по голосу только узнала, что говорил с умирающей женой ее муж Богдан.

– Дружино моя любая, – шептала едва слышно, рвущимся голосом умирающая, – отпустило мне немного… так я хочу тебе… сказать мое последнее желание… Спасибо тебе, сокол мой… за счастье, что дал мне… за все!.. Там я за тебя и за деток буду бога молить. Десять лет уже я тебе не жена… а калека, нахаба… Прости, что так долго мучила… не моя на то воля…

– Голубка моя, что ты? – промолвил растроганным голосом Богдан. – Да мне и думка такая не приходила!.

– Борони боже!.. Разве я на тебя нарекаю?.. Только постой… – со страшным усилием старалась она вдохнуть широко раскрытым ртом воздух, – дай мне договорить… а то дух забивает… Ты еще молод… силен… тебе нужно жить в паре… да и сиротам моим нужна мать… Так я прошу тебя… благаю: женись после моей смерти… и женись на Ганне: она тебя любит, она для моих деток будет наилучшею матерью… Я тогда буду покойна… за них…

Богдан молчал, но по нервному, порывистому дыханию можно было судить, что он сильно взволнован.

– Так ты исполнишь мою просьбу? – допытывалась, дыша тяжело, с хрипом, пани.

– Моя люба, – после долгой паузы ответил, наконец, Богдан, – мне больно слушать… и думка про это – кощунство! Может, господь еще исцелит тебя… ведь всякое чудо в руце божьей…

– Нет… годи: я молюсь, чтоб прибрал, – закашлялась пани, судорожно хватаясь руками за грудь. – Воды… Воды! – прохрипела она, опрокидываясь на подушки.

Богдан бросился за кухлем в светлицу, а Елена, воспользовавшись его отсутствием, проскользнула незаметно в дверь, убежала в свою горенку и упала со слезами в подушки.

Припадок больной, впрочем, прошел, и она, напившись зелья, снова успокоилась и заснула. Богдан вышел на цыпочках из ее комнаты в светлицу, заглянул в панянскую и, не нашедши в ней Елены, пошел искать ее в сад. Но, несмотря на усердные поиски и окликання, не нашел ее ни в. саду, ни в гайку; в волнении и тревоге он отправился в ее горенку. Елена услыхала приближающиеся к ней тяжелые, хотя и сдержанные шаги и затрепетала, как в лихорадке, забившись в угол кровати.

– Оленочко, зирочко, ты здесь? – спросил шепотом Богдан, подвигаясь в темноте ощупью.

– Здесь, одна… – едва слышно, дрожащим голосом отозвалась Елена.

– Где же ты? – подходил осторожно к кровати Богдан.

– Ах, не подходи, тато! – всхлипнула она, ломая руки, так что пальцы ее захрустели. – Я такая несчастная, я не могу этого перенесть! Увези меня отсюда, забрось куда-нибудь далеко, не то я руки на себя наложу!

– Дитятко мое, что с тобой? – стремительно подошел к ней Богдан. – Ты плачешь? Ты вся дрожишь? – обнял он ее и осыпал поцелуями ее голову и руки.

– Не могу, не могу я здесь оставаться, – билась она у него на груди, как подстреленная птица. – Я была в мамином покое, я слыхала ее просьбу.

– А, вот что! – задрожал, в свою очередь, Богдан: лихорадочный жар заражал и его. – Я не дал слова, а тебе же, мое дитятко, что? – прижимал он ее головку к своей груди, нагнувшись к ней так близко, что ощущал даже зной ее порывистого дыхания.

– Как что? – затрепетала Елена и вдруг, приподнявшись на кровати, вскрикнула страстно: – Прости мне, боже, не властна я над сердцем! Ведь я люблю тебя! – и, обвивши его шею руками, она упала к нему на грудь и примкнула своим разгоряченным лицом к его лицу.

– Ты? Меня? – даже задохнулся от прилива страсти Богдан. – Какое счастье!.. Я только мечтал о нем, только и думал! Не перенесу такой утехи: она жжет меня полымем… Да ведь и я тебя, моя ненаглядная зирочко, моя рыбонько, безумно, шалено люблю, кохаю тебя одну, как никого еще не любил, до потери разума, до потери жизни! – обнимал он ее порывисто и страстно, обнимал и целовал всю, забывая все окружающее, забывая весь мир.

– Да, да, сокол мой, радость моя! – прижималась к нему все ближе и горячее Елена. – Так пропадай все! Нет для меня больше блаженства, как быть твоею…

– Так и будь же моею навеки! – прошептал обезумевший от страсти Богдан.

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 1, с. 676 – 680.