13. Смерть Матильды

Марко Вовчок

Так мы петрова поста дождали. Петровками, на первой неделе, в ночь, внезапно Матильда Яковлевна захворала: кричит, вопит – весь дом подняла на ноги. Скорей за лекарем – нету, на следствии, за другим – к какой-то барыне в чужой уезд взяли; а Матильда Яковлевна не своим голосом кричит:

– Умираю! Умираю!

Ей и припарки, и примочки – хоть бы что помогло. Все в тревоге большой, в страхе, только Арина Ивановна из своей комнаты не выходит. Побежала за ней.

– Сама больна, – ответила.

– Матильда Яковлевна умирает! – говорю.

– Туда ей и дорога!

– У вас лампадка потухла, – зажечь?

– Не надо. Иди себе.

Как лежала лицом к стенке, так и не обернулась.

Барыня заметила, что ее нету.

– Что это значит, отчего не пришла Арина Ивановна? Где она? Позовите ее.

Тогда она пришла, бледна очень, завернувшись в черный платок.

– Арина Ивановна, – к ней барыня, – что тут делать? Как быть? Не стыдно ли вам, что стоите вы, как каменная, ни за что не возьметесь, не поможете? Ведь она может умереть!

– Я ее от смерти не спасу, сударыня, если ее час пришел! – так-то мрачно ответила, что барыня примолкла и только охнула.

А Матильда Яковлевна как увидала, что Арина Ивановна подходит, руками замахала на нее и закричала:

– Не подходить! Не подходить ко мне!

Как стала в углу Арина Ивановна, недвижно целую ночь простояла. К свету Матильда Яковлевна померла.

Стоят все над покойницей и тужат, и дивятся, что вот смерть-то скорая да нежданная. Подошла и Арина Ивановна, на нее поглядела, а перекреститься не перекрестилась и прощаться не стала. Барыня плакала и Арине Ивановне говорила:

– Ах, Арина Ивановна, как жаль-то ее, как жаль! Распорядитесь похоронами, хороните ее поскорее – я сама боюсь заболеть от грусти!

И приказ отдала никогда к столу грибов не подавать – говорили, что смерть Матильды Яковлевны от грибов: она всегда приказывала для себя, особенно к ужину, грибы готовить, и того вечера ими ужинала.

Похоронили Матильду Яковлевну, а добро ее все барыня Арине Ивановне отдала.

В сумерки пошли мы перетаскивать сундуки к Арине Ивановне, в горницу; Арина Ивановна и промолвила:

– Хотела, – молвит, – ты у меня кусок хлеба отбить, хотела меня выжить, да вот сама в сырой земле лежишь! Теперь на моей улице праздник!

И усмехнулась.

– Запирайтеся, двери, запирайтеся! – приговаривает, захлопываючи двери. – Пустей, горенка замкнутая!

Да вдруг как вскрикнет не своим голосом, мы чуть сундук не упустили – оглянемся, она бледная, как смерть, вся дрожит.

– Что такое? Что такое?

Никак от нее не добьемся и от дверей ее оттащить не можем.

– Поймала меня, не пускает, поймала! – шепчет Арина Ивановна и в ужасе великом крестится рукой дрожащей.

А то она сама свое платье дверью прихлопнула, да примстись ей, что ее покойница поймала. Ну, огляделись, успокоились, посмеялись. Усмехнулась и сама Арина Ивановна, да не душевно она усмехнулась, и видели мы, что все она крестится и молитвы шепчет, и вздрагивает, и озирается.

Вечером сидим мы, девушки, за работою в девичьей, а колокольчик динь-динь беспрестанно: все кличет Арина Ивановна то за тем, то за другим. То спросит, не идет ли дождь, то воды велит подать, то кошку ей принесть.

– Что это Арина Ивановна сегодня развозилась? – говорим меж собой.

На другой вечер опять поминутно кличет. Две свечи горят у ней в горнице – когда это видано? Вздумала нитки мотать и меня держать моток позвала. Я стою да со скуки гляжу ей в лицо: какое мрачное у ней лицо-то! – думаю.

И все она к чему-то прислушивается, все ее словно дрожь пронимает, и то и дело со свечей снимает.

– Тускло как горят, слепые свечи! – все приговаривает.

А свечи были как свечи и горели ярко.

– Игрушечка! – говорит она мне и усмехается, да так усмехается, что мне чего-то ее жалко стало, сама не знаю чего, а стало ее жалко. – Игрушечка, расскажи ты мне сказочку какую-нибудь!

– Я не знаю, не умею, – ответила я ей.

Она замолчала и опять мотает. Много мотков в тот вечер она перемотала. Пробил первый час.

– Поздно! – говорит. – Как скоро эти часы бегут: не успеешь оглянуться, уж и ночь. Ну, Игрушечка, ступай себе. Да постой! Что, все еще боишься в чуланчике спать?

– Нет, – говорю, – привыкла.

– А то приди-ка ты ко мне ночевать. И тебе б веселей, да и мне прислужишь случится; вот вчера кликала-кликала воды подать, никого не добудилась. А у меня сегодня что-то голова болит.

Принесла я свою постелю в ее комнату, жду, что она ляжет, что свечи погасит. Она легла, а свечей не погасила.

– Не надо, – говорит, – пусть их горят. У меня что-то голова болит – не спится.

А сама все бледней да бледней, все вздрагивает да крестится, и на меня такой страх навела, – боюсь, хоть сама не знаю чего. И до света мы с нею глаз не сомкнули.

На другой день все на Арину Ивановну люди поглядывают, перешептываются, дивятся; она заметила. Вечером опять прихожу.

– Иди себе, – говорит, – сегодня мне получшало.

Я и пошла в свой чуланчик. Только я глаза свела – так страшно кто-то закричал, что я опрометью бросилась в девичью, а оттуда мне навстречу уж бегут, свечи зажигают, суетятся, все перепуганы.

Случилось что-то с Ариной Ивановной. Вбежали к ней – она вниз лицом на своей кровати лежит, как мертвая. Мы ее подняли, воды дали напиться; пришла она немного в себя.

– Садитесь, – сажает нас на свою кровать.

Мы только смотрим друг на дружку, дивно да чудно нам, а Арина Ивановна то к тому, то к другому прижимается, как малое дитя.

– Не уйдите вы от меня, не уйдите! – просит. – Не покиньте!

И господа услыхали, потревожились, звонят в колокольчики: что такое? Кто кричал?

– Арине Ивановне что-то приснилось, Арина Ивановна кричала.

– Да что ж ей приснилось?

Тогда и говорят, что, верно, ей покойница Матильда Яковлевна привиделась.

– Какие пустяки! – вскрикнули господа. – Вот выдумки несообразные!

А у себя приказали сейчас же лампаду зажечь.

С тех пор, как вечер, так Арина Ивановна и скликает нас, и рассаживает вокруг себя. Днем еще ничего, и по хозяйству похлопочет, а как вечер – беда. И плачет, и дрожит. Ночью у ней свечи не угасают, и девушки чередуются, не спят при ней. То белое в окне мелькает, то чья-то ей походка слышится, то дунет кто-то ей в лицо холодом, то чудится, что-то в уголку шевелится, то за собой смех слышит. Стал слух носиться между людьми, что покойница к Арине Ивановне по ночам ходит и мучит ее за то, что смерти ее радовалась; много было об этом толков, много домеков, – да ведь всего-то не переслушаешь, что, люди говорят, – только что на всех страх нашел; сами господа, хоть днем и посмеивались, и бодрились, а к вечеру начинали прислушиваться да оглядываться. Двери в той горнице, где Матильда Яковлевна жила, забили наглухо и каждую субботу покойницу в церкви поминали.

Понемногу стали успокаиваться – не находила покою одна Арина Ивановна до самой смерти. В страхе да в тоске она скоро и зачахла. Перед смертью у всех нас прощения просила и с рыданьем говорила:

– Помолите вы за меня бога! Помолите!

Священник, что ее исповедывал, тихий старичок такой, вышел от ней сам не свой и все крестился шел.

Какое у ней было добро, какое имущество, Арина Ивановна на церковь да на нищих завещала.

Примітки

Подається за виданням: Марко Вовчок Твори в семи томах. – К.: Наукова думка, 1964 р., т. 2, с. 112 – 116.