9. Учительница-француженка

Марко Вовчок

На место немочки привезли ей француженку, крошечную бабеночку, вертлявую; носик у ней ястребиный, глазки так и бегают. Все она тихонько покашливала и ходила по горницам, высокими каблуками постукиваючи. А кланяться она так кланялась, что ни к кому спиной не оборачивалась. Барышня ждала ее – не радовалась: «Не приедет такая ко мне, как я хочу!» – говорила мне и встретила француженку угрюмо, да та ее сразу озадачила: бросилась обнимать, целовать, схватила на руки, зачастила словами, – по-русски она говорила куда смешно. На другой день француженка в куклы стала с барышней играть и усы себе навела чернилами, – барышня все не поддается ей, только улыбается, будто нехотя, и глядит на нее пытливо, – и говорит мне:

– Игрушечка! Какие разные люди-то бывают!

Билась, билась француженка, все барышня дичится. Вечером вижу, француженка манит меня из дверей к себе. Иду. Она меня по щеке потрепала и дает мне старенькую ленточку, а сама шепчет:

– Слушайся меня, я тебя буду дарить.

А я молчу.

– Ты всегда с барышней? – спрашивает.

– Всегда.

– Как же вы играете? Что барышня любит?

– Разговаривать любит.

– Как так?

– Любит, – говорю, – чтоб рассказывали ей все, а она чтоб слушала.

– Хорошо, хорошо, – шепчет мне, – говори мне все, что знать будешь, я тебя всем обдарю. Смотри ж, никому о том не скажи.

И махнула рукой:

– Иди.

Я пошла от нее да и думаю себе, барышнины слова вспоминаю, что каких-то людей на свете нет!

На другой день француженка в такие рассказы пустилась! Без умолку говорит – барышня слушает и все к ней ближе подвигается. Что долго рассказывать? В месяц она барышню совсем в руки взяла; слова ее слушается барышня, не отходит от ней.

Господа радуются себе, что барышня повеселела, не знают, как им Матильду Яковлевну благодарить и чем; то и дело ей подарки, а Матильда Яковлевна руки к груди прижимает да приседает перед ними. Скоро она прибрала к рукам и барыню и барина: ее обо всем спрашивают, с ней обо всем советуются.

Арину Ивановну точило горе: не взлюбила она француженку, а видела, что та всем домом вертит и даже ее ненависти не замечает, а ненавидела ее Арина Ивановна всей душой: походку ее заслышит – изменится в лице. Да, уж не прежняя немочка безответная это была, чтоб ее постным силой кормить – нет! С этой шутки плохие. Она сейчас к барыне и этак, шутя да смеясь, все расскажет, – веселехонько, хоть у самой на сердце кошки скребут. И зовут Арину Ивановну к барыне.

Арине Ивановне выговор.

А мое житье какое было? Хоть по-прежнему я была при барышне, да уж была я одна-одинешенька; барышня совсем меня бросила, все с француженкой, все с Матильдой Яковлевной, а я с утра приду, простою у притолки день целый, так меня не вспомнит никто. И Арина Ивановна, и та пренебрегала тогда мной; она не заметит, стукну ли я, войду ли, не то, чтобы как прежде надзирать за мною, следить. Правда, что она стала не такая нападчивая, – задумчива ходила и сурова, а тиха. То я, бывало, с барышней поговорю, то от Арины Ивановны стерегуся, а тут я осталась уж совсем ни при чем. Сердце мое очень ныть стало: что некуда и не к кому мне пристать на всем свете белом. Сижу в каком-то я раз полусне и слышу, кличет Матильда Яковлевна и дает мне в руки свою шкатулочку.

– Хочу, чтоб починили хорошо! – говорит и показывает, что уголок отклеился.

Я схватила эту шкатулочку обеими руками да, никого не спрашиваючи, опрометью, через сад, к столярной. У самой сердце стучит, вот будто я из темницы вырвалась. Бегу, бегу, а прибежала к дверям и оробела. Тихонько двери отворяю – вижу там человек пять на работе: кто стругает, кто пилит, кто меряет; по окнам везде стружки, на полу тоже стружки ворохами навалены. Все ко мне обернулись, все на меня глядят:

– Это ты? Зачем ты?

Я показываю им шкатулочку.

– Андрей, а Андрей! – стали кликать, и вижу, высокий человек из боковой горенки выходит. Я его сейчас узнала, вспомнила, как он мне говорил: «Бедная ты девочка завезенная! Выздоравливай-ка ты скорее!» Все такой же он был, и веселый, и кудрявый, и ласковый. И он меня узнал.

– Ишь, как выросла! – сказал. – Ну, расти себе, расти!

А другие у меня шкатулочку уж взяли, ему показывают, разглядывают, спорят. Один там, бойкий такой, все он стоял подбоченившись:

– Я, – говорит, – могу и получше этакой сделать!

А ему другие:

– Да ты и такой не сделаешь!

– Лучше сделаю!

Спорить опять начали. Андрей мне говорит:

– Приди завтра за шкатулочкой, – будет починена.

– Можно мне стружечку взять? – спрашиваю.

Он захватил полны руки тех стружек да и обсыпал меня всю ими.

И целый день все я после думала, что вот завтра я опять пойду туда, и что завтра мне Андрей скажет, усмехнется ли, и глянет ли, или он меня не заметит за работой?

Ходила я, и он меня приветно опять встретил и сказал:

– Собраться надо да тебе игрушечку какую сделать!

С той поры так меня и тянет туда, да не смею и скучаю. И что сделала. Держу я раз барышнину игрушку – барин ей привез домик, совсем настоящий домик, – верчу я тот домик да думаю: «Домик, домик! Чтобы тебе изломаться! А меня послали бы чинить отдавать, и я б побежала… Чтобы тебе, домик, рассыпаться!» – а домик – хруп! – да и рассыпался. Перепугалась я тогда. Не так барышни боялась, а что достанется от Арины Ивановны, что от Матильды Яковлевны будет. Стрелой я пустилась прямо к Андрею.

– Что такое? Что? – спрашивает, а на мне лица нет. – Не бойся, не бойся, я починю, никто не узнает. Ах ты, бедненькая, как перепугалась! – смеется.

Примітки

Подається за виданням: Марко Вовчок Твори в семи томах. – К.: Наукова думка, 1964 р., т. 2, с. 103 – 105.