15. Александр Трофимович проповедует отцу атеизм

Николай Костомаров

И вот настал роковой сороковой год со времени совершения преступления, тяготившего совесть Трофима Семеновича. В июне этого года жена Яшникова уехала в свои имения по делам. Трофим Семенович не поехал с нею, отозвавшись, что важные дела требуют его присутствия в столице.

Проводивши жену, Трофим Семенович проживал на собственной даче, близ Царского Села, и часто по делам езжал в город. Состояние духа его делалось день ото дня тревожнее. Преступление совершено было 13 августа, и Яшников ждал сорокового из прожитых им с тех пор августов с таким же ужасом, как Громобой – появления Асмодея.

Трофиму Семеновичу представлялись разные виды божеской кары, долженствующей его постигнуть ровно через сорок лет: то думал он, что на него нашлется смертельная болезнь, и он пробовал узнать, нет ли признаков начинающейся водянки или рака и т. п. То приходила ему мысль, что он умрет от внезапного апоплексического удара, и он спрашивал врачей, не предрасположен ли он к апоплексии? То воображалось ему, что он погибнет от неожиданного случая: загорится дом, и он не успеет из него выскочить, либо обвалится свод здания, где он будет находиться, и убьет его. Иногда золотопромышленник опасался тайных врагов и завистников: они затеют извести его и подкупят слуг или каким-нибудь способом найдут возможность отравить его. Все навязчивее становились пугающие его призраки. В начале августа он пригласил к себе на дачу сына, жившего от родителя отдельно, в подаренном ему отцом доме.

– Александр, – сказал ему отец, – хочу поговорить с тобою об очень важной материи. Ты у меня учен и учен, а мы, грешные, учились на медные деньги и то не доучились.

– Слушаю, батюшка! – отвечал сын.

– Я, мой друг, – сказал старик, – всегда был откровенен с своим семейством, а с тобой более всего. С тех пор как ты меня знаешь, не произошло со мною ничего сколько-нибудь важного, о чем бы ты не узнал от меня самого. Но ты не знаешь кое-чего такого, что со мною происходило в то время, когда тебя на свете не было. А было со мною такое, чего я до сих пор ни тебе, ни кому другому не открывал; не потому, чтоб я не доверял своей семье, но, видишь ли, бывает, у человека останется из прошлого на душе такое, что ему самому вспоминать неприятно; хотелось бы, чтоб этого не было в жизни, да ничего не поделаешь, когда знаешь, что оно было!

– Я думаю, батюшка, – сказал Александр Трофимович, – нет на свете человека, у которого на душе не оставалось бы неприятных воспоминаний. Если не ошибаюсь, мне кажется, тебя тревожит воспоминание о чем-нибудь таком, что легло бременем на твою совесть, воспоминание о каком-нибудь событии в твоей жизни, когда ты поступил не так, как бы хотел после поступить, и желал бы ты, когда бы этого события не случалось с тобою. Не так ли, дорогой батюшка?

– Истинно так, Александр! – сказал Трофим Семенович. – Ты угадал. Ну, ты знаешь меня, своего родителя; скажи, способен ли я нанести оскорбление моему ближнему?

– Ты, батюшка, выражаешься немного по-церковному, – сказал Александр Трофимович. – Слово «ближний» употребляется часто, но не всегда в одинаковом смысле. Послушаешь какого-нибудь монаха, так из его речей выйдет такой смысл, что ближний нам тот, кто молится с нами одинаково написанным иконам. А если принимать, что нам ближний тот, с кем мы постоянно в сношении, так выйдет, что мой ближний будет мой сеттер. Ты, батюшка, верно, хотел спросить: считаю ли я тебя способным оскорбить человека? На это я тебе скажу: еще тот не родился на свет, чтобы мог угодить всем. Всегда найдутся такие, что будут недовольны твоими поступками и сыщут повод жаловаться, что ты их оскорбил. Не мудрено, что и против тебя найдутся такие, что скажут, будто ты оскорбил их. Но я думаю, что мой родитель не способен умышленно сделать кому-нибудь зло.

– И мне, мой друг, кажется, – сказал Трофим Семенович, – что с тех пор, как я посвятил себя торговой деятельности, я не сделал ни одного поступка, в котором бы совесть упрекала меня. Но было время, когда я был молод, неопытен и так беден, что не имел дневного пропитания. При своей крайней бедности, я находился в полнейшем невежестве, не в состоянии был отличать, что хорошо, что худо, и сам, ничего не зная, должен был во всем слушаться чужих советов. В это-то время, Александр, был случай, когда я нанес оскорбление человеку, не желавшему мне ни дурного, ни хорошего. Я не мог исправить нанесенного оскорбления, потому что оскорбленный сошел в могилу.

– Это со многими бывает, – сказал сын. – Но что было, то, говорят, былью поросло. Что прошло, то не вернется!

– В том-то и беда, что не вернется, – вздохнувши, произнес Трофим Семенович. – Та и беда человека вообще, что дурного дела поправить нельзя!

– Однако, батюшка, у тебя желание было его поправить! – сказал сын. – Это я вижу из твоих же слов. Разве ты виноват, что оскорбленный тобою сошел в могилу!

– А если виноват? – сказал Трофим Семенович. Сын смутился и побледнел. Отец, заметивши это, продолжал:

– Сегодня не стану рассказывать, как это случилось. После, когда-нибудь, все расскажу. Теперь мне тяжело припоминать подробности.

– Я и не требую, – сказал сын. – Я понимаю суть дела. Нанесенное тобою оскорбление свело оскорбленного в могилу. Не так ли?

– Да, оно так! – ответил задумчиво отец. – Но уволь меня, Александр, от рассказа. После все тебе расскажу подробно. Теперь же скажу тебе, что оно меня сорок лет беспокоило и до сих пор беспокоит. Тревожимый совестью, я ходил в полночь на могилу оскорбленного и там молился о прощении своего греха. Тогда из могилы послышался голос: «Господи! Накажи того, кто меня… кто меня оскорбил и привел к смерти!» На эти слова в ответ услышал я дрогнувший голос неизвестно откуда; он произнес: «Накажу через сорок лет!» С тех пор вот проходит сорок лет. Я ожидаю кары от Бога. В ночь на 13 августа текущего года исполнится сорокалетний срок. Вот, Александр, что меня томит и мучит!

– Тебе представилось, не более, – сказал Александр Трофимович. – Ты был тогда взволнован, находился в неестественном положении, в забытьи, в дремоте, в полусне; вот и привиделось тебе такое, чего быть не может. Голоса, которые ты слышал, выходили не из могилы, не с неба, а из твоего собственного воображения: их создали твои возбужденные и расстроенные нервы!

– Так и мне часто казалось, – сказал Трофим Семенович. – А иногда мне думалось, что то был божий глас, и Бог определил меня покарать через сорок лет. Александр! Ты человек умный и ученый: веришь ли ты в Бога?

– Конечно, нет! – сказал Александр Трофимович. – В наш век сколько-нибудь образованный человек разве может верить в Бога?

– Отчего же люди верят? – спрашивал Трофим Семенович. – Видишь, везде церкви поставлены, устраиваются храмы божий. Люди сходятся Богу молиться. Не все же только дураки туда ходят. Бывают там и умные. Отчего же они верят?

– Оттого, что еще не додумались, – отвечал на это Александр Трофимович. – Те, что уже додумались, в церковь не ходят и Богу не молятся. Ты хорошо понимаешь, что значит отвлеченное понятие?

– Это… Это… Понимаю, – говорил старик.

– Неясно, батюшка, понимаешь, – сказал Александр Трофимович. – Я тебе объясню. Вот, например, видишь ты: человек сердится; потом в ином деле видишь: другой человек сердится. Ты замечаешь, что тот и другой чем-то похожи между собою, когда сердятся. Вот то, чем они походят друг на друга, когда сердятся, – ты называешь: гнев. Это и есть отвлеченное понятие.

Видишь ты, что муж с женою согласно живут, одно другому во всем угождает, одно для другого ничего не жалеет, и в другом месте видишь, что муж с женою так же живут, замечаешь сходство между теми и другими и то, чем одни на других походят, называешь: любовь. И это отвлеченное понятие.

Пока люди своим размышлением не доискались, как у них складываются отвлеченные понятия, люди воображали себе, что эти понятия где-то существуют отдельно от человеческой головы и с ними можно говорить, как с живыми людьми. Верили, например, что гнев и любовь где-то существует не в человеке, а особо; замечали, что люди делают людям добро и зло, и вообразили, что где-то есть существо, называемое добро, и есть другое существо, называемое зло.

Но мало того, что человек из своих отвлеченных понятий выдумал себе существа, небывалые на свете; он еще вообразил, что эти существа, хоть имеют человеческие свойства, но выше и сильнее человека, и назвал их божествами, или богами. В старину признавалось много богов; на каждое явление человеческой жизни было свое божество: были божества любви, гнева, драки, мира, торговли, плутовства, пьянства, – и каких-то богов не было!

Детское воображение наделало у этих богов сыновей, дочерей, внуков. Воображали себе люди, что небеса населены такими богами и богинями, и эти боги и богини, хоть в кой-чем похожи на человека, но никогда не умирают. Когда же люди поумнели, то уразумели, что это совсем не боги и не живут на небесах, а есть только наши отвлеченные понятия, создались в наших головах и без них отдельно ни на небе, ни на земле, нигде не существуют.

Однако не мог скоро человек освободиться от того, что у него вошло в привычку. Перестал верить человек в прежних богов, а с единым Богом не мог расстаться. Вообразили себе люди, что есть единый Бог, всесовершенный, преблагий, премудрый; устроили ему храмы, установили обряды служения ему и думают, что этот Бог человека слушает, когда человек к нему заговорит, что этот Бог может человека наделить счастьем или покарать его, если человек Богу не угодит. Так думают и так верят до сих пор все люди, мало думавшие и мало образованные.

Напротив, люди, вполне умные и просвещенные науками, Богу не молятся и в Бога не верят, оттого что понимают, что и этот Бог такой же, как те боги, что им прежде когда-то люди верили и молились: и наш Бог, которому строят церкви и служат обедни, тоже не что иное, как наше собственное отвлеченное понятие о всемогуществе и добре, а не какое-то высшее, живое и мыслящее существо. Умные люди веруют только в могущество человеческого разума: этот разум создал Бога; он же его и уничтожает, додумавшись, что Бог не существо какое-нибудь, а собственное человеческое отвлеченное понятие.

– Стало быть, – сказал отец, – и страшного суда после нашей смерти не будет?

– После нас, – сказал сын, – будет над нами суд совершен теми людьми, что после нашей смерти будут на свете жить. Род человеческий не прекращается; вымирает одно поколение, живет после него другое, и это в свою очередь отживет, умрет, наступит третье, а за третьим четвертое и так далее. Новое поколение приобретает жизнью смысла и сведений более старого, и потому новое поколение совершает суд над старым, оценивает: что хорошего и что дурного сделало старое поколение. Вот тебе и страшный суд, батюшка! А чтобы каждый из нас после своей смерти жил где-то и подвергался суду от какого-то Господа Бога, так наука не представляет для этого никаких доводов, и вера в бессмертие души есть такое же суеверие, как и верование в мертвецов, выползающих из могил и бродящих в ночной темноте по миру, как воображает себе чернь.

– По-твоему, – заметил отец, – душа наша умирает с нашим телом.

– Вот, батюшка, – объяснял ему сын, – горящая свеча, догорит свеча, потухнет огонь; нет более свечи, нет и огня. Видал ли ты, батюшка, огонь без свечи или без того, что горит? Никто не видал. Вот так никто не видал души без тела. Что такое душа? Способность человека думать, чувствовать, желать, говорить. Когда говорится, что у человека душа есть, это значит, что у человека такие способности есть. Но у человека есть еще жизненные способности: есть, пить, спать, ходить, сидеть. Умрет человек – не будет он есть, пить, спать, ходить, сидеть, оттого что не станет уже того, что прежде ело, пило, спало, ходило, сидело. Точно так же: умрет человек – не будет он думать, чувствовать, желать, говорить, потому что не станет того, что прежде думало, чувствовало, желало, говорило. Не может быть живого человека без души, не может быть и души без живого тела.

– Вот, – сказал Трофим Семенович, – как ты начнешь мне объяснять, так мне кажется правдою все, что ты говоришь. А пройдет немного времени, опять меня страх забирает: опять боюсь суда божия и кары и сам не знаю, как от себя этот страх отогнать.

– Понятно, – сказал Александр, – ты, батюшка, очень умный человек от природы, да не учился и с ребячества набрался разных предрассудков. Известно, что с детских лет усвоишь, с тем нелегко расстаться в старости. Оттого так важно воспитание детей.