16. Вторая встреча с Придыбалкой

Николай Костомаров

Наступило двенадцатое августа. Трофим Семенович проснулся так рано, что еще не всходило солнце, и вышел в свой сад. Лучи утренней зари играли жемчугом и бриллиантами на каплях росы, набегавшей на цветы. Глянул Трофим Семенович на восток, и вспомнилась ему слышанная в театре ария из «Жизни за царя», где Сусанин прощается со своею последнею зарею. «И моя последняя заря, быть может, теперь светит; много раз будет она светить, да уж не мне; много раз будет восходить солнце, а меня уж не осветит и не согреет!»

Невольно беспокоила его мысль, что в следующую ночь, когда исполнится сорокалетний срок, с ним последует конец; правда, он не чувствовал ни малейшего предвестия болезни, но припоминал себе много случаев, когда конец постигал человека так неожиданно, что за какой-нибудь час пред концом человек не был в состоянии предвидеть, что с ним случится. Жизнь стала особенно мила Трофиму Семеновичу, и все достояние его возвысило свою ценность в его помышлении, когда его тревожила мысль, что не пройдет суток, как ему, быть может, придется со всем расстаться.

В этот день сын Яшникова обедал с отцом, а после обеда, вечером, сказал отцу:

– Поедем к Марушкиным. Проведем там этот вечер. У них сегодня большое общество; и сестра с зятем там будут. Я, батюшка, не отойду от тебя до завтрашнего утра.

Марушкины были богатые помещики, проживавшие на собственной даче в Царском Селе, приятельски знакомые с Яшниковыми.

Заложили коляску. Отец и сын Яшниковы сели в коляску и покатили в Царское Село. Небо закрывалось тучами, на юге, сквозь тучи, мелькнула молния, раздались раскаты грома. Когда коляска въезжала во двор Марушкиных, гром слышался сильнее. Невольно в голове Трофима Семеновича промелькнула мысль: «Меня здесь убьет гром!»

Когда уселись за чайным столом, Трофим Семенович против себя увидел фигуру, как две капли воды напоминавшую ему лицо Придыбалки. Фигура смотрела на него, и Трофим Семенович затрясся всем телом.

– Кто это сидит против нас? – спросил он сына.

– Не знаю, – отвечал Александр Трофимович, – я его в первый раз вижу. Спрошу у хозяина.

Фигура не сводила глаз с Трофима Семеновича. Старик беспрестанно опускал голову вниз, но как только приподнимал ее, глаза его невольно встречались с лицом, которое как будто уставилось прямо против него с испытующим взглядом.

Улучивши удобную минуту, Александр Трофимович встал, поговорил шепотом с хозяином дачи и, воротившись к отцу, сказал:

– Это какой-то иностранец, называет себя голландцем. Он садовник на соседней даче. Здесь он в первый раз и по-русски почти не знает.

– Какое странное сходство! – сказал отец. – Да еще и садовник! Он напомнил мне человека, которого я знал в молодости: и тот был также садовник.

– Сходства бывают поразительные! – сказал Александр Трофимович.

Гроза разыгрывалась. В окна дачного дома заглядывали ярко-синие полосы молнии. Удары грома сыпались за ударами. Дождь хлестал по крыше дачного дома и по оконным стеклам. Трофиму Семеновичу лезло в голову: «Вот грянет гром и убьет меня!»

Гром, однако, не убил Трофима Семеновича. Чай отпили. Гости расходились по комнатам. Гроза стала утихать. Но старик Яшников был до того потрясен, что едва держался на ногах и не отходил от сына. Кто только с ним ни заговаривал, всяк дивился: что с ним делается. Глядит дико; слова путаются у него на языке. В полночь Трофим Семенович хотел уехать, но Александр Трофимович убедил его подождать ужина.

За ужином Трофим Семенович искал глазами фигуру, испугавшую его, но в ряду сидевших за столом ее не было.

– Где тот господин, что за чаем сидел против нас? – спросил он сына.

– Он ушел тотчас после чая, – отвечал сын. – Я видел, как он взял свою шляпу и проскользнул, ни с кем не прощаясь.

Присутствие лица, похожего на Придыбалку, перестало тревожить Трофима Семеновича, но он чувствовал себя как бы выбившимся из колеи и не мог сам себе объяснить, что с ним происходило.

После ужина гости стали разъезжаться. Отец и сын Яшниковы возвращались к себе на дачу. Александр Трофимович спросил отца:

– Отчего ты, батюшка, так взволновался, увидевши этого господина?

– Он, – отвечал отец, – как две капли воды похож на одного моего знакомого, который сорок лет тому назад о Боге и суде божием говорил такие речи, какие слыхал я от тебя.

– Этот человек был русский или иностранец? – спросил сын.

– Кто его знает! – отвечал отец. – Мне он казался не русским, и людям нашей слободы также. Он был садовником у владельца.

– Не дурак он был, как я вижу! – сказал Александр Трофимович. – В то время и в такой глуши! Однако, если он произносил такие речи перед вашими хохлами, они, верно, сочли его воплощенным дьяволом.

– Ты угадал, Александр, – сказал Трофим Семенович, – именно так было.

– Не трудно угадать! – сказал Александр Трофимович. – Так всегда бывало и бывает с теми, кто дерзнет невежественной толпе открывать истины и разбивать суеверия, которыми утешают себя темные люди, наталкиваясь на необъяснимые для них вопросы.

Приехали на дачу. Рассвело.

– Прошла зловещая ночь! – сказал Александр Трофимович. – Кончился сорокалетний срок, так долго тревоживший воображение моего дражайшего родителя.

– Ах, Александр, Александр! – сказал старик. – Теперь только я вижу, что напрасно тревожил себя целых сорок лет! Все оттого, что напугали меня, что я, как мне казалось, слышал в лесу. Теперь нет никакого сомнения, что это мне только представлялось. Ты, Александр, сущую правду говорил: все, что люди рассказывают, будто мы после нашей смерти будем жить и отдавать Богу отчет за наши грехи, все это выдумка, вздор, брехня, как говорят наши малороссияне.

– Жаль, – заметил Александр Трофимович, – что человечество столько веков не могло освободиться от этой брехни и теперь еще не освободилось!