Старое и новое

Г. Ф. Квитка-Основьяненко

Тьфу ты, пропасть, как свет изменяется! Не наудивляешься, право… Да, во всем, и в просвещении, и во вкусе, и в политике, так что не успеешь приглядеться к чему-нибудь, смотри – уже опять новое. Вон, у моего соседа, у Марка Тихоновича, от деда и отца был дом обмазан желтою глиною; ну, вот и был, вот мы все смотрели, видели и знали, что он желтый; как вдруг, поди! – он возьми его да и выбели! И стал теперь белый, вот как бумага. Кто их знает? А поговаривают, что чуть ли это не молодая невестка – что недавно сына женили – так не она ли выкинула этакую штуку? И то станется: она в пансионе воспитывалася!

Все гоняются за просвещением. Вот-таки недалеко сказать, мой троюродный братец, Василий Дмитриевич: прошлый год о покрове освятили дом, и правду сказать, дом пышный, зала огромная – и все хорошо. Нынешнее лето проезжаю мимо, гляжу… вновь прорублены два окна. Любопытства ради заезжаю к нему, спрашиваю:

– На что ты, братец, проломал окна?

– Темна зала была, – отвечал он, – Теперь в ней гораздо более света.

– Совсем братец, не темна была, – сказал я, – а это ты наслышался, что просвещение умножается, так ты и стены портишь, чтобы умножить у себя просвещение.

Вздохнул и поехал от него.

Об образовании и говорить нечего. Взгляните на всех наших панычей, приезжающих на вакации из университета: тот ли образ и подобие у них, какой был у нас, отцов их? Где косы, где плетешки, где выстриженный и взъерошенный вержет? Изменилось, изменилось образование!

Вкус также потерян. Где прежние водки – красная мастихинная, кардамонная с золотом, имбирная коричневая, зеленая? Еще только внесут эти шесть карафинчиков, так по комнатам и пойдет аромат – истинно аромат, как теперь обоняю. А когда станешь пить, это, право-слово, наслаждение! Одной выпьешь, уже на другую позывает. Да выпивши, уст не разведешь: так и слипнутся. А теперь? Хотя бы и у нашего предводителя что это за водка? Совсем отличного, не прежнего вкуса. О винах говорить нечего. Хороши канальские, – да все уже не тот, не прежний вкус, которым вы наслаждались, пивши наши наливки! Нет, именно изменился вкус!

Политика приняла совсем другое направление – так сказать штатским языком – а просто, переменилась вовсе. Прежде бывало так: святками вот я и поеду к соседу, у кого, по очереди, все съехались. Вхожу, расшаркаюсь, всем общий поклон, а потом и пошел к ручкам всех дам и девиц подходить, как сидят в ряд, знакомым и незнакомым, старым и малым – всем делаешь честь и не пропустишь ни одной, чтобы какую без умысла не обидеть. Иная, приехав недавно, не успела теплых перчаток снять, по ряду подойдешь к ней; вот она хвать-хвать за перчатку, рука вспотела, пальцы отекли, перчатка не слезает, уж она и зубами тащит, уж она рвет ее, а перчатка хоть ты что, так не лезет! Видишь, что бедная барышня мучится, вся вспотела, от конфузии покраснела, как калина, сжалишься над нею, скажешь: «Не беспокойтесь, сударыня! Все равно, пожалуйте и так». И хотя в перчатку, да сделаешь честь, поцелуешь.

Тут же, только тебя усадили за жирные пироги, из которых жирный сок так и течет, при изобильной приправе масла и сметаны, вдруг входит одна из дочерей хозяйских или и чужая барышня, которой не было при моем приезде, и я с нею не виделся (т. е. не подходил к ее руке), то я бросаю пирог (салфетка не положена при пирогах), обтираю свой замасленный и засметаненный рот носовым платком, а если позабыл его дома, то ладонью, и подхожу к ручке новопришедшей барышни. Не дай бог кого пропустить! Тотчас прозвут гордым. Впрочем, того требовала политика.

Определился в наш земский суд секретарем из приказных гражданской палаты молодой человек, как бы ни было, губернский секретарь. Вот, как нужный человек, мы давай его приглашать. В первый съезд, вот у Тимофея Васильевича… нет, лгу) – у Петра Степановича – смотрим: он входит… Ведь то-то и жаль! роста и фигуры порядочной, немного прихрамливает, но в бланжевых нанковых широких брюках, жилет из красной аладжи, в белой манишке; блестящие перламутовые пуговки и булавка с изображением мухи простой, очень натурально сделанной, словно живая; сюртучок на нем голубого камлота, ловко сшитый, нараспашку; по всему таки видно, что этот человек бывал в губернском городе в лучших обществах.

Пожалуйте, к чему это я его привел?.. да! вот такой-то человек вошел в наше общество, и… кив, кив головою на все стороны и сел себе на первом стуле, не дав хозяину и припросить его, чтобы сел. Не забудьте же, что тут было дам и девиц с лишком около двадцати, и много ему уже знакомых, а он ни к одной не подошел… Ну, божусь же вам честью, что ни к одной не подошел. Не верите, спросите у всех, кто там был, все вам то же скажут. Так вот теперешняя политика в губернских городах! Что ж? Этого мало. На него глядя, и наша вся молодежь по его следам идет, и хоть ты разрекомендуй, что это, дескать, моя жена, а это, мол, мои дочери, ничего не бывало! Подойдет к самому носу хозяйки, кивнет головой – и вся такова! А бедные наши барышни! Хоть целый день просиди в перчатках, никто не потревожит! Вот тебе и политика.

А обхождение?.. О, обхождение совсем вывелось. Обедал я в губернском городе, у живущего там старинного моего приятеля, Осипа Дмитриевича. Что ж? Во весь обед хоть бы он раз встал, да обошел гостей, да припросил, чтоб больше кушали и пили; и, коли правду сказать, так и около себя сидящих не просил о том, и кушал все сам преисправно. Прежде же, когда, бывало, у него обедают гости, так он не присядет, все обходит и все упрашивает: «И это скушай, и того прибавь, и сего выпей». Ну, словом, из души прет, а он умаливает, а он сует; закормит, бывало, и запоит…

Я, теперь сидя у него за обедом, надеясь на прежнее обхождение, с некоторыми блюдами и рюмками пасовал, жду: вот хозяин встанет, подойдет, припросит… Не тут-то было! Возвратясь в деревню, рассказал жене, и мы положили, чтобы у нас не было обхождения – и нет. На нас глядя, и у соседей оно отменено. Надобно же приноравливаться к обычаям света, который ужасно изменяется!

И с наших ли дней свет начал изменяться? Куда!.. Семьдесят лет живу на свете, и сколько я видел перемен! батюшки мои!..

Примітки

Вержет (левержет) – модна на той час чоловіча зачіска; пасмо волосся, залишене спереду над лобом на повністю обстриженій голові.

Предводитель – у царській Росії представник дворянства, якого обирали губернські та повітові зібрання і який відав становими справами дворян.

Бланжевий (від. франц. blanche – біла) – тілесного кольору.

Аладжа – шовкова чи напівшовкова смугаста турецька тканина.

Камлот – шерстяна тканина.

Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 4, с. 7 – 10, 471 – 472.