Домашняя жизнь семьи

Г. Ф. Квитка-Основьяненко

Вот хоть бы начать с детства моего.

У наших батеньки и маменьки всего было: Петрусь, Павлусь, Трофимушка, Сидорушка, Офремушка, Юрочка и Сонька, Верка, Надежда и Любка; шесть сынков-молодцов и четыре дочери – всего десять штук… Мы, сыновья, получали имена по-тогдашнему, по имени того дня, в который рождалися; а дочерей батенька желали иметь по числу добродетелей и начали с премудрости; были утешены, что уже хотя в конце супружеской их жизни явилась у них любовь. Тем и заключилося умножение нашего семейства.

Правду сказать, не все сынки были молодцы: один из нас, Павлуся, был горбат от неприсмотра нянек, которых за каждым из нас было по две, потому что батенька был богатый человек. Как-то без бытности батеньки и маменьки дома, няньки и мамки вышли на крыльцо и, оставя на нем детей, принялися играть с дворовыми людьми у хрещика. Мы, дети, кто бродил, а кто ползал на крыльце.

Павлусь как-то оступился и упал с крыльца, а крыльцо было высокое; с него один наш Сидорушка – о! да и проворная же был штука! – мог только прыгать; следовательно можете посудить, как оно было высоко! Так вот с этого-то крыльца Павлусь, оступившись, скатился вниз и конечно что-нибудь у себя повредил, потому что все кричал. Няньки его уверили маменьку, что он испугался черной коровы: так его лечили от испуга, и самое надежное, самое верное средство – выливать переполох, в котором наши бабы так искусны… да что! И другие такого рода средства: шептания на зарях, умывание непочатою водою, слизыванне языком, ну, ничто не помогало, и ребенок кричал не на живот, на смерть! На пятом году увидели, что у Павлуся горб растет сзади. Досталося же тогда нянькам! Я думаю, что если они живы еще, то и теперь помнят благодарность батеньки и маменьки за присмотр Павлуси.

Брат Юрочка и сестра Любочка были у нас последние, У всех нас была оспа натуральная, и мы из рук ее вышли довольно порядочными: остались кое-где на лицах рябинки, довольно значительные, но все ничего. Но у последних брата и сестры была оспа прививная, о которой батюшка прослышал, что она вводится. Он приказал старому Кондрату, который понаслышке мог рвать зубы, брил хорошо и при кровопускании держивал тарелку. С этим медиком батенька, посоветовавшись и распорядившись делом, приказали ему привить Юрочке и Любочке. Маменька очень плакали и никак было не соглашалися, но когда батенька что приказывали, маменька повиновалися.

Вот и приступили к делу. Со всех детей взяли оспенной материи и, проколов иголкою на руках, ногах и щеках по несколько ранок, запустили туда материи. Маменька плакали, убивались и несколько раз хотели сомлеть (что теперь называется в обморок упасть), однако ж не сомлевали, а ушли в другую горницу и кричали, что батенька тиран, живьем своих детей зарезывает.

Батеньку ничто не удержало, и прививка кончилась. Оспа пристала, да какая! Так отхлестала бедных малюток и так изуродовала, что хоть брось! Пуще всего она разразилась на лицах. Страшно было смотреть на них!

Маменька все уверяли, что у них должен быть еще сын; когда батенька возражали на это, что уже и так довольно, то маменька наконец открыли, что они видели видение, что у них будет-де сын и коего должно назвать Дмитрушею. Батенька поверили было маменькиному видению, но по прошествии нескольких недель начали возражать, что маменьке явилось ложное видение. Маменька плакали и уверяли, что точно должно быть и у них сыну, но батенька решительно сказали: «Это у тебя, душко, мехлюдия!» Так батенька называли меланхолию, которой приписывали все несбыточные затеи Батенька только с маменькою говорили нежным манером, а со всеми прочими важно и постоянно. Батенька были очень благоразумны, и маменька почитали их умнее всех людей на свете.

Нас воспитывали со всем старанием и заботливостью и, правду сказать, не щадили ничего. Утром всегда уже была для нас молочная каша, или лапша в молоке, или яичница. Мяса по утрам не давали для здоровья, и хотя мы с жадностью кидались к оловянному блюду, в коем была наша пища, и скоро уписывали все, но няньки подливали нам снова и заставляли, часто с толчками, чтобы мы еще ели, потому, говорили они, что маменька с них будут взыскивать, когда дети мало покушали из приготовленного. И мы, напужась и собравшись с силами, еще ели до самого нельзя.

После завтрака нас вели к батеньке челом отдать, а потом за тем же к маменьке. Как же маменька любили плотно позавтракать и всегда в одиночку, без батеньки, то мы и находили у нее либо блины, либо пироги, а в постные дни пампушки или горофяники; маменька и здесь уделяли нам штуки по три и приказывали, чтобы тут же при них съедать все, а не носиться с пищею, как собака-де.

После этого нас высылали в сад бегать. Дворовые ребятишки нас ожидали – и началась потеха. Бегали взапуски, лазили по деревьям, ломали ветви и, когда были на них плоды (хотя бы еще только зародыши), то мы тут же их и объедали; разоряли птичьи гнезда, а особливо воробьиные. Птенцам их тут же откручивали головки, и старым, когда излавливали, не было пощады. Нас так и наставляли: маменька не один раз нам изъясняли, что воробей между птицами – то же, что жид между людьми, и потому щадить их не должно. Маменька хотя и неграмотные были, но имели отличную память: и в старости не забывали историй, слышанных ими в детстве.

Среди таких невинных игр и забав нас позовут обедать. Это всегда бывало к полудню. Борщ с говядиною или с кормленою птицею, чудеснейший, салом свиным заправленный и сметаною забеленный – прелесть! Таких борщей я нигде не нахожу! И вот же, счастие послужило мне побывать на моем веку и в Петербурге, обедал у порядочных людей и, признаюсь, завели было приятели в трактир Лондон, но и там и духа такого борща не видал. Где ты, святая старина!

К борщу по большому куску пшенной каши, облитой коровьим маслом. Потом мясо из борща разрежет тебе нянька кусочками на деревянной тарелке и сверху еще присолит крупною невымытою солью – тогда еще была натура; так и уписывай. Потом дадут ногу большого жирнейшего гуся или индюка: грызи зубами, обгрызывай кость до последнего, а жир – верите ли? – так и течет по рукам; когда не успеешь обсосать тут же рук, то и на платье потечет. Посмей же не съесть всего, что положено тебе на тарелку, то маменька кроме того, что станут бранить, а под сердитый час и ложкою шлепнут по лбу. «Ешь, дурак, не умничай,» – и перестанешь умничать, и выскребешь с оловянной тарелки или примешься выедать мясо от кости до последней плевочки. Спасибо, тогда ни у нас и нигде не было серебряных ложек, а все деревянные, так оно и не больно; только загудит в голове, как будто в пустом котлике.

После обеда батенька с маменькой лягут в спальне опочивать, а дети – в сад, на улицу, по деревьям, плетням, крышам изб и т. под. Когда же батенька и маменька проснутся, тогда позовут детей к лакомству. Тут нам вынесут или орехов, или яблок, пастилы, повидла или чего-нибудь в этом роде и прикажут разделиться дружно, поровну и отнюдь не ссориться. Чего ж? Только лишь Петруся, как старший брат, начинает делить и откладывает свою часть, мы, подстаршие, в крик, что он несправедливо делит и для себя берет больше. Он нас не уважит, а мы – цап-царап! – и принялися хватать без счета и меры. Сестры и младшие дети, как обиженные в этом разделе, начнут кричать, плакать… Батенька, слышим, идут, чтоб унять и поправить беспорядок, а мы, завладевшие насильно, благим матом на голубятню, стащили за собой и лестницу и, сидя там, не боимся ничего, зная, что когда вечером слезем, то уже никто и не вспомнит о нанесенной нами обиде.

Что бы мы ни делили между собой, раздел всегда оканчивался ссорою и в пользу одного из нас, что заставило горбунчика Павлусю сказать один раз при подобном разделе: «Ах, душечки, братцы и сестрицы! Когда бы вы скорее все померли, чтобы мне не с кем было делиться и ссориться!»

В полдник нам давали молоко, сметану, творог, яичницы разных сортов – и всего вдоволь. Потом, к вечеру, мы «подвечерковывали»: обыкновенно тут давали нам холодное жаркое, оставшееся от обеда, вновь зажаренного поросенка и еще что-нибудь подобное. А при захождении солнца ужинать: галушки вздобные в молоке, «квасок» (особенное мясное кушанье с луком, и что за превкусное! В лучших домах, за пышными столами, его не видать уже!), колбаса, шипящая на сковороде, и всегда вареники, плавающие в масле и облитые сметаною. Приказ от маменьки был прежний: «Есть побольше, ночью, мол, не дадут».

Примітки

Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 4, с. 10 – 13, 472 – 474.