Мемуар осьмнадцатый

Г.Ф.Квитка-Основьяненко

Утро прекрасное, жена моя совершенно здорова, весела и мило принаряжена. Все хвалит погоду и поглядывает в окошечко… как вот явился и учитель ее… Да как принаряжен! Правду сказать, мундирчик на нем с прочими принадлежностями, едва все это держалось на грешном теле, а теперь все новенькое на нем как с иголочки, отличное, щегольское, франтовское. Приятно было смотреть на него.

Жена моя поспешила пригласить его к своим занятиям, и я, схватив свое «философическое рассуждение», направил стопы к наставнику, рассуждаю дорогою о сем и том, вспомнил и о безнужной покупке проклятой табакерки… конечно, жаль было пятисот рублей, но здоровье жены для меня неоцененно. Причем же, вступая в сотрудничество с таким великодушным издателем журнала, я за несомую ныне статью получу – кто знает? – может и больше глупо издержанных мною денег… а там… а там…

С такими богатыми мыслями вошел я к моему руководителю и скромно представил «слабый опыт моего подражания великому таланту его»…

Первые строки читал он с удовольствием, наслаждением, восхищением и все вскрикивал: «Это я, настоящий я!.. мое перо, моя манера…» но вдруг закричал страшным голосом: «Стой! Кто пишет это ужасное слово «ныне»? Русский. Когда? В тысяча восемьсот сороковом году… «Ныне»? О русскизм, славянизм, барбаризм!..»

– Помилуйте! – сказал я умоляющим голосом, боясь гнева его. – Как же иначе сказать?

– Как сказать? Когда у вас есть чистое, громкое, бойкое, звучное, всеобъемлющее «теперь». Да, «теперь», а не «ныне» т. е. «ныне…» тут он начал коверкать его всякими странными манерами, и в нос, и картаво, и протяжно… «ныне… словно нюня, няня – тьфу! то ли дело «те-пе-ррррь» Видите ли, как громко, звучно, шумно, как будто идет великан, шагает тяжелыми стопами, ширяет размашистыми шагами и попадающееся под ноги валит, давит, ломит, тррррощит. Вот настоящее слово, действительное слово, великолепное слово, всеобъемлющее слово…» и пошел, пошел! Говорил много в опровержение гонимых им слов и в похвалу поднятых им с улицы и вставливаемых против воли всех и даже самого русского языка в речь русскую.

Потом обратился опять к моему философическому рассуждению, разбирал, хвалил его и часто возглашал: «Совершенно, как будто я писал!.. Ни капли смысла, а звонко, громко, звучно!»

Нашед новые мною изобретенные слова «щипоти, ахность», он что называется заливался от восторга и как полуумный кричал: «Принимаем в русский язык эти новые, сладкие, многовыражающие слова! «Щипопись»… «ахность»… ах, как это бесподобно, как ахнательно!… Щипопись… это значит… то есть… я очень понимаю… но как бы изъяснить?… да, описывая что-либо, я данный предмет рас-щипываю его в мельчайшие части, и все это сказано одним словом «щипопись». Неподражаемо!

А «ахность»? Сколько здесь силы, смыслу, толку, кругорассмотрения! Рассматривая данный предмет, мы ахаем от удивления, восторга, радости и много-много нужных слов еще добавить, но когда я скажу «рассматриваю с ахностью», тут я сказал все, тут все подразумевается. Поздравляю русскую словесность с приобретением таких чудесных слов. От лица, от имени ее благодарим вас, г. Мякушкин, за истинное обогащение нашего родного языка. И опять от имени русской словесности просим и молим вас: продолжайте изображать подобные красоты, помогайте нам. Мы, т[о] е[сть] я в одном лице, много, очень много сделали для русской словесности, но при помощи вашей мы пойдем далеко, и я даю вам торжественное слово, что чрез год ни один русский, прочтя написанное нами, не в состоянии будет добраться до смысла. Вот как и должно писать!»

Много еще он расточал похвал моим мыслям и выражениям у места поставленным, наконец нашел что и поправить, что по необдуманности моей было пропущено. Он зачеркнул «вольтеровские», а написал voltair'овские, «аппетитом» зачеркнул, а написал «appetit'ом» (это я очень хорошо знал и прежде, но как-то просмотрел).

Потом он прочел мне целую диссертацию, почему так должно писать иностранные слова (и как сильно красноречиво доказывал! Так высоко и глубоко, своим манером, штилем, правилами и достиг своей цели тем, что я ничего не понял из его доказательств. Прекрасно! Прекрасно!) К моему «философическому рассуждению» приписал замечание от редакции журнала, что «эта статья написана молодым сочинителем, едва начинающим писать, но уже постигшим как важность разбираемого им предмета, так и «нужность» в обогащении нашего языка недостающими выражениями. Этот молодой литератор дал нам приятное обещание подобными статьями украшать наш журнал, который и без того единственный, прелестный, чудесный, душечка, цацанька, миньончик, и мы поздравляем 1265 д[уш] наших подписчиков с новым наслаждением, которое им добавят подобные статьи».

От скромности, не доверяя всем приписываемым мне похвалам и полагая, что он бегло просмотрел мое рассуждение, указал ему на воззвание мое «К Ваньке» и сказал: «Не оскорбится ли публика за это?»

– А что у меня с нею общего? – вскричал премудрый мой наставник. – Я делаю свое дело: собрал деньги, пишу, что мне вздумается. Читает она, нет ли, довольна, нет ли, что мне до того? Я не вхожу, получаю свое и живу, как видите. То ли я писал? Все сошло с рук. А если еще и не то напишу, что за нужда? Книгу швырнут, но уж денег, попавшихся ко мне, назад не потребуют. А в том-то и цель моя. Теперь идите спокойно домой, занимайтесь подобным и приносите прямо ко мне. Теперрришнюю статью вашу вы увидите в первой книжке нашего журнала. Я вам буду платить не от листа; ваше сочинение почтимое и потому бесценное. Угодно вам за каждую букву и знак по грошу медью? Это сумма выйдет ужасная!

Я с радостью согласился и, упоенный похвалами и обещаниями его, пошел домой.

Примітки

Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1981 р., т. 7, с. 415 – 417.