Домашний экзамен

Г. Ф. Квитка-Основьяненко

Но что я говорю? Самый пунш сей, – или, по модному говоря, – «этот» напиток выходит из употребления. Доживем еще до того, что будут стыдиться подавать его в хорошем обществе, чего доброго! – напиток, признанный самим реверендиссиме домине Галушкинский, изящнее олимпийского нектара, доставляемым ученостью сыновей своих, и пожелали разделить оное с искренними приятелями своими. На таков конец затеяли позвать гостей обедать на святках. Не перебранили же маменька и званых гостей, и учивших нас, и кто выдумал эти глупые науки! и все тихомолком, чтоб батенька не слыхали; все эти проклятия шли в уши поварки, когда приходила требовать масла, соли, окцета, родзынков и проч.

Вот и приехали: Алексей Пантелеймонович Брыкайловский, бунчуковый товарищ. О, да и умная же голова! Слушал философию и имел собственные книги на латинском языке с собственноручною о принадлежности подписью на том же диалекте и с означением цены римскими цифрами. Божился домине Галушкинский, что сам своими глазами все это видел.

Другой был Потап Корнеевич. Человек не то что с умом, но боек на словах; закидывал других речью, и для себя и для них бестолковою, правда; но уже зато никогда не останавливался.

Третий – Кондрат Демьянович… нет, лгу: Данилович – и точно Данилович, помню вот почему: маменька называли его Кондрат Демьянович; а батенька, как это было не подчас не вытерпели да тут же при всех и сказали:

– Что вы это, маточка, вздумали людей перекрещивать? Скоро и я буду у вас уже не Осиповичем. Так я вам не позволю так глумиться над собою. Родился законно Осиповичем, Осиповичем и умереть хочу. Так и их: не переменяйте и им отчества в обиду или в насмешку. Кондрат Данилович, кажется, не трудно выговорить!

Маменька покраснели, покраснели до ушей да стыда ради и вышли скорее.

Уж такие батенька были, что это страх! За безделицу, было так разлютуются, что только держись! Никому спуска нет. А в другой раз, так и ничего. Это было по комплекции их; хоть и за дело, так тише мокрой курицы; сидят себе, да только глазами хлопают. Тогда-то маменька могли им всю правду высказывать, а они в ответ только рукою машут.

Вот же я, заговорившись о них, забыл, на чем остановился… Да, о Кондрате Даниловиче, что вместе с прочими зван был на обед и послушать нашей учености.

Кондрат Данилович имел счастливый темперамент: у кого обедал, все хозяйское хвалил. Когда подавали ему жареного гуся, то он говорил, что гусь лучше всех мяс на свете: и жирнее, и вкуснее, и сытнее. Подайте же ему назавтра индейку; то уже и гусь, и все никуда не годится – одна индейка цаца. Я нахожу, что он с этой стороны счастливо наделен был фортуною. Батенька поступили хитростно, пригласив и его к обеду. Когда бы мы не отличились своими знаниями, то если два первые гостя не похвалят, так третий будет хвалить – вот и разделились бы мнения. Батенька были тонкого и проницательного ума человек!

Настал день обеда. Гости съехались. Нас воззвали, и мы, отдав должный, почтительный решпект, стали у дверей чинно. Гости осмотрели нас внимательно и, казалось, довольны были нашею наружностию. Особливо же Алексей Пантелеймонович; он таки даже улыбнулся и и принялся испытывать Петруся. Во-первых, начал узнавать его качества. Для этого он подошел к нему близехонько и, спросивши об имени и об отчестве, прислушивался к братниным ответам, не несет ли от него горелкою, но не на таковского напал! Во-первых, Петрусь был и сам обширного ума юноша, а к тому же помнил наставления домине Галушкинского и взял все предосторожности; следовательно, первый предмет кончился в пользу его.

Тут уже Алексей Пантелеймонович приступил к ученой части. Подумавши, поморщась, потерши лоб, наконец спросил:

– Сколько российская грамматика имеет частей речи?

– Прежде, нежели я отвечаю на ваше предложение, дозволяю себе обратиться к вам с кратким вопросом, имеющим связь с предыдущим: знание от науки или наука от знания?

– Принимаю, домине, ваше предложение… но нечто не совсем ясно понимаю его, – сказал, смутясь, к хитрости прибегший экзаминатор, желавший во время повторения вопроса приготовить ответ. Мы тотчас смекнули, что стара штука]

– Объясняю, – резал Петрусь. – Знание ли предмета составило науку, или наука открыла в человеке знание? Поясняю следующим предложением: человек постиг грамматику и составил ее: ergo, до того не было ее. Каким же образом он постигал ту науку, которой еще не было? Обращаюсь к первому предложению: знание ли от науки или наука от знания?

Я говорю, что Петрусь был необыкновенного ума. Он имел талант всегда забегать вперед. За обедом ли, то еще борщ не съеден, а он уже успеет жаркого отведать; в борьбе ли, еще не сцепился хорошенько, а уж ногою и подбивает противника. Так и в науках: ему предлагают начало, а он уже за конец хватается. Вот и теперь, шагнувши так быстро, смешал совсем Алексея Пантелеймоновича до того, что тот, приглаживая свой чуб, отошел в сторону и говорит:

– Как науки в том же училище, где и я учился, усовершенствовались! При мне, – а я слушал философию – об этом предложении не рассуждали. Но – голова!» Так заключил Алексей Пантелеймонович, обратись к батеньке и на слове голова возвышая голос и подмигивая на Петруся.

Батенька просили его приняться за Павлуся. После первых приступов Алексей Пантелеймонович спросил его:

– Что есть российская грамматика?

На лице Павлуся не заметно было никакого замешательства. Я слышал, что он ничего не успел в науках; но я, знавши его изобретательный ум, не боялся ничего. Он с самоуверенностью выступил два шага вперед, поднял голову, глаза уставил в потолок, как в книгу, руки косвенно отвесил вперед и начал точно как по книге:

– Российская грамматика. Сочинение Михаила Ломоносова. Санкт-Петербург, иждивением Императорской Академии наук. Тысяча семьсот шестьдесят пятого года. Наставление второе. О чтении разнородных чисел. Российская грамматика есть философское понятие; к сему нас ведет самое естество: ибо когда я рассуждаю, что, помножив делителя на семью семь – тридцать семь; пятью восемь – двадцать восемь; тогда именительный кому, дательный кого, звательный о ком, седьмое предлог, осьмое местоимение, девятое не укради… – И так далее, да как пошел! словно под гору, не останавливаясь и не мигая глазами, но голосом решительным и с совершенною уверенностью, что говорит дело.

Алексей Пантелеймонович от удивления сперва разинул рот, потом поднял вверх руки, наконец, бросился к Павлусю, давай его обнимать и кричать:

– Довольно, довольно! я в изумлении!.. остановись… отдохни!..

Куда! наш молодец, как будто сев на ученость, погоняет по ней во всю руку и несется, что есть духу, ломая все, что навстречу попадается. Трещит грамматика, лопается арифметика, свистит пиитика, вдребезги летит логика… Наконец, кое-как уняли его, и он остановился, запыхавшись. Удивительный ум, беглость мыслей, проворство языка, находчивость необыкновенная!.. Да, это был человек!

Потап Корнеевич и от Петруся был вне себя и выхвалял его отборными словами; когда же проораторствовал Павлусь, то тут он вскричал:

– Это гений, ему в академии нечему учиться. Поздравляю, Мирон Осипович, поздравляю! И должно беспристрастно сказать, что старший сын ваш имеет много разума, а другой много ума. Подлинно, вы счастливый отец, Мирон Осипович, счастливый! Давайте нам поболее таких фаворитов… Нет, не так: патер… патри… патриотов. Посмотрим, что скажет третий?

У меня душа так и покатилась! Я не имел ни Петрусиного ума, ни Павлусиного разума; да таки просто не знал ничего и не мог придумать, как изворотиться. К счастию, успокоили меня, предложив по мере знаний моих вопрос:

– По наружности вашей физиогномики, – так свысока начал Алексей Пантелеймонович, – я посредством моей прононциации вижу, что из вас будет отличный математист, и потому спрашиваю: восемь и семь, сколько будет?

Сначала я принял умное положение Павлуся: глаза уставил в потолок и руки отвесил; но, услыша вопрос, должен был поскорее руки запрятать в карманы, потому что я, следуя методу домине Галушкинского, весь арифметический счет производил по пальцам. Пересчитав пальцы и употребив за недостатком суставы, я, не сводя глаз с потолка, отвечал удовлетворительно.

– А пятнадцать и восемнадцать?

Ответ верный.

– Из семидесяти выключить тридцать, в остатке сколько?

– Сорок.

И так далее откатал я на все задачи, отвечая не вдруг, но пока перечту все по пальцам, и всегда верно, хотя и путал меня один сустав на указательном пальце, перевязанный по случаю пореза; но я управлялся с ним ловко, и нигде не ошибся.

К моему счастию, экзаменатор, как сам говорил, не мог более спрашивать, забыв примеры, напечатанные в книге арифметики, в которую не заглядывал со времени выхода из школы.

Похвалы сыпалися и на меня. По мнению Алексея Пантелеймоновича, хоть во мне и не видно такого ума и разума, как в старших братьях, но заметно необыкновенное глубокомыслие.

– Посмотрите, – продолжал он, – как он не вдруг отвечал, но обдумывал сделанное ему предложение, обсуживал его мысленно, соображал – и потом уже произносил решение.

А я, ей-богу, ничего не обсуживал и не соображал, а просто считал по пальцам и, кончивши счет, объявлял решение.

Батенька, слушая наше испытание, вспотели крепко, конечно, от внутреннего волнения. И немудрено: пусть всякий отец поставит себя на их месте. Приняв поздравление со счастием, что имеют таких необыкновенных детей, погладили нас – даже и меня – по голове и приказали идти в панычевскую.

Маменька же, по своей материнской горячности, не вытерпели, чтоб не подслушать за дверью; и, быв более всех довольны мною за то, что я один отвечал дельно и так, что они могли меня понимать, а не так – говорили они – как те болваны, которые черт знает что мололи из этих дурацких наук; и пожаловали мне большой пряник, и приказали поиграть на гуслях припевающе.

Примітки

Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 4, с. 86 – 92, 500 – 502.