33. Ученик штукатура

Олекса Кирий

Хотя Наталия Ивановна постлала мне хорошую постель на кушетке, я долго не мог уснуть. Дума за думой не давали мне покоя. Я думал о том, как и куда устроюсь на место.

На окнах квартиры Наталии Ивановны не было ставень. Белолицая луна светила в окно прямо на меня и тоже навевала мне разные думы. Я смотрел в звездное небо и вспоминал село Крупичполь, родные места, Нежин, Парафиевку, реку Кубань. Как уснул – и сам того не помню.

Проснулся я очень рано и лежал так до тех пор, пока не проснулась Наталия Ивановна. Она подошла ко мне на цыпочках, думая, что я сплю, чтобы меня не разбудить, но, встретив мой взгляд, улыбнулась и поцеловала меня.

– Ты не спишь, Алеша? – спросила она ласково, нежным шепотом.

– Уже давно не сплю. Беспокоят меня думы насчет места.

– Отдохни у меня с недельку, погуляй, а потом пойдешь устраиваться, – сказала она с материнской любовью.

– Нет, тетя, я так не могу ваш хлеб есть. Ведь Федор Петрович и вы работаете – зарабатываете, а я буду сидеть на вашей шее…

Я увидел, как засверкали в ее ясных добрых очах слезинки. Она стояла задумчивой и все время молчала.

Я теперь только рассмотрел, как она похожа на моего отца. Черты лица ее были такие же красивые, как у него. Была она среднего роста, не полная, не худая; лицо было белое, глаза карие, волосы черные; разговор приятный. Когда она говорила, точно музыка лилась, и речь её производила на вас приятное впечатление и никогда не надоедала.

Проснулся Федор. Она еще раз поцеловала меня и пошла ставить самовар.

Напившись чаю, я захватил с собой тот адрес, который мне давал Одинцов, и пошел на Красную улицу, где помещались все лучшие, все самые богатые магазины города Екатеринодара, – искать себе места.

Меня встречала нарядная публика. Ехали на извозчиках господа, бежали, позванивая, трамваи, но между этой нарядной публикой стояло много нищих, которые жалобно молили господ подать им милостыню. Но я не видел, чтобы хоть кто-нибудь из господ подал нищему.

Прежде всего я пошел на Красную улицу, 67, где находился мануфактурный магазин братьев Тарасовых. Там служил Одинцов, который обещал мне помочь устроиться на место.

Вот длинное двухэтажное здание. Читаю вывеску: «Мануфактурный магазин братьев Тарасовых». Сердце забилось у меня. Вхожу в магазин. Сразу в памяти встали: Нежин, магазин Сенникова, приказчики… Все молниеносно пронеслось в моей голове. Я пошел в глубь магазина. Стал смотреть Одинцова. Нигде не видно… Первого свободного приказчика я спросил:

– Скажите, пожалуйста, где приказчик Одинцов?

– Одинцов? – протянул он и затем ответил:

– Он уже здесь не служит. Вчера уволился и уехал в Ростов.

Лицо мое сразу стало мрачным. Я стоял в раздумье. Мне хотелось плакать.

– А зачем тебе нужен Одинцов?

– Он меня знает. И обещал помочь устроиться на место мальчика в магазине, – ответил я и затем обратился к приказчику: – Может быть, у вас есть место мальчика?

– Сейчас места мальчика у нас нет. Иди, ищи где-нибудь в другом магазине. В городе много магазинов, – пришли покупатели, и он занялся ими.

Я грустно вышел из магазина и увидел следующую картину: возле магазина сидел слепой рябой лирник. Через плечи у него накрест висели две торбы; перед ним стояла деревянная мисочка. Он, подняв к небу свои слепые очи, играл на своей старой лире и пел:

Ой, то не пили пилили,

Не тумани уставали, -

Як із землі турецької,

Да з віри бусурманської,

Із города із Азова, з тяжкої неволі,

Три братіки втікали:

Два кінних, третій піший пішаниця,

Як би той чужий чужиниця,

За кінними біжить-підбігає,

На сире коріння, на біле каміння

Ніжки свої козацькії посікає,

Кров'ю сліди заливає.

До кінних братів добігає,

За стремена хватає,

Словами промовляє:

Станьте ви, брати, коней попасітє,

Мене підождіте,

З собою візьмите, до городів християнських

Хоч мало підвезіте.

Коли ж мене, браття, не хочете ждати,

Хоч одно ж ви милосердя майте:

Назад коней завертайте,

Із піхов шаблі виймайте,

Мені з плеч голову здімайте,

Тіло моє порубайте,

В чистім полі поховайте,

Звіру та птиці на поталу не дайте.

Вокруг лирника стояло много бедной публики. Кто слушал, кто плакал, бросая в мисочку кто копейку, а кто и пятак.

Вдруг из магазина вышел толстый, хорошо одетый мужчина, держа в руке кусочек свиного сала. Он подошел к лирнику, приставил кусочек сала к колесику, которое трогало на лире струны, отчего лира жалобно играла, и звуки лиры стали постепенно затихать, а затем утихли совершенно.

Толстый человек снова ушел в магазин.

Лирник перестал играть и петь и спросил:

– Кто это сделал?

– Это сам Тарасов намазал вам лиру салом, – сказал кто-то.

– Пусть ему Господь отнимет язык, как он отнял у моей лиры звуки.

Подошел маленький поводырь. Старик встал и ушел с того места.

Публика разошлась, а я пошел дальше по Красной.

На углу Красной и Дмитриевской улиц я зашел в магазин Мерцалова. За прилавком стоял толстый седой мужчина. Я поздоровался. Он ничего не ответил. Я спросил:

– Мне нужно купца Мерцалова.

– Я Мерцалов. Что тебе?

– Скажите, пожалуйста, не нужен ли вам мальчик?

– Нет. Вчера взяли. Вот он.

Он указал на стоявшего за прилавком мальчика.

Я никогда никому не завидовал, а этому мальчику позавидовал.

Я обошел всю Красную. Побывал у Черачева, у Богарсукова, у Ерицпохова, у Чубарова, у Бондаренко, у Саахова, у Демержиева, но везде получал один ответ:

– Места нет.

Так я каждый день приходил домой усталым и расстроенным и докладывал Наталии Ивановне:

– Нигде не устроился.

– Ничего, еще успеешь. Была бы шея, а ярмо всегда найдется, – говорила мне Наталия Ивановна.

Так прошло десять дней.

Однажды я пришел домой, когда Федор Петрович был дома.

Он, подвыпивший, сидел за столом и бил себя по лицу, рвал на себе бороду и приговаривал:

– Вот так тебе и нужно, вот так тебе и нужно.

– Чего ты сходишь с ума? – спрашивала Наталия Ивановна, но он продолжал рвать бороду и скрежетать зубами.

Увидев меня, он спросил:

– Опять никуда не устроился?

– Нет…

– И никогда не устроишься… Ищешь легкую работу.

– Я ищу работу по своему здоровью.

– По своему здоровью… И за десять дней ничего не нашел… Вот я работаю целый век штукатуром и кушаю хлеб – сам хозяин; никто мне не указ. Вот и тебе предлагаю работать со мной. Идем завтра штукатурить. Я тебя выучу этому делу и будешь сам себе хозяином. Закончил работу – получай деньги. Захотел выпить – пожалуйста, и деньги всегда водятся. Ну, идешь со мной работать?

Я сидел и молчал.

– Подумай… Завтра утром дай мне ответ, – сказал Федор Петрович и заснул прямо за столом.

Всю ночь я не спал, думая о предложении Федора Петровича. «Согласиться или нет?» Так и встал, не разрешив этого вопроса. Когда же Федор спросил за чаем, что решил, я сказал ему:

– Иду работать с вами.

Федор заулыбался, только Наталия Ивановна стояла молча и смотрела на меня.

Я надел старые штаны, рваную сорочку и картуз, мы взяли с Федором по ведру, щетки и пошли.

Шли мы долго и медленно. Наконец пришли к вновь выстроенному дому. Он стоял без окон, весь облепленный глиной с навозом, оставалось только оштукатурить его.

Возле дома стоял ящик с разведенным раствором – песком и цементом. Федор Петрович положил раствор мне в ведро, дал маленькую железную лопатку и показал, как нужно бросать раствор на стенку.

– Ну, начинай работать, – сказал он и стал наблюдать за моей работой.

Я кинул несколько раз. Федор удивился:

– Да ты работаешь, как старый штукатур! Ну, вот так и продолжай работать, а я пойду в другую комнату.

Рука моя страшно уставала и сильно болела. Я часто останавливался и отдыхал. Наконец мне эта работа начала надоедать. Я даже думал бросить и убежать. Но куда бежать? Ведь это было не дома, в селе. Я заплакал, потом снова взялся за работу. Пришел Федор, посмотрел и сказал:

– Хорошо… Пойдем обедать.

– Ну, как Алеша работал? – спросила Федора Наталия Ивановна.

– Как? – заговорил Федор. – Он работал, как старый мастер… Молодец!

После обеда мы снова пошли на работу и работали там до шести часов вечера.

Поужинав, я сел в садике, обхватил голову руками и задумался. Работа штукатура мне не нравилась. Душа хотела чего-то другого, а чего – я и сам не знал.

Федор Петрович и Наталия Ивановна снимали квартиру у чиновника Екатеринодарского окружного суда Архипа Дмитриевича Лукаша. Мария Михайловна, жена Лукаша, была женщина очень добрая, всегда улыбающаяся; я никогда не видел ее грустной; она здоровалась со мной, как с родным, приветливо, ласково и принимала участие в моем положении.

За эти десять дней, которые я провел у Наталии Ивановны, я привык к Марии Михайловне, как к родной матери.

Она увидела меня в садике, подошла ко мне и спросила:

– Что ты, Алеша, взялся за голову? Нездоров, что ли?

– Нет, я здоров…

Я взглянул на нее, и слезы заблестели в моих очах. Она заметила это и спросила:

– Что с тобой?

Я и рассказал ей все, что было у меня на душе.

– А ты умеешь писать?

– Умею. Хорошо умею…

– Ну, вот придет мой муж со службы, я попрошу его написать черновичок заявления прокурору Екатеринодарского окружного суда о принятии тебя на службу писарем к прокурору. Хочешь?

Я смотрел на нее и не верил тому, что она говорила. Она в этот момент не улыбалась и ждала моего ответа.

– Конечно, хочу! Но разве это возможно?

– Все возможно, было бы только желание. Вот Архипка придет, и я все сделаю. Будем ждать его, – сказала она и отошла от меня.

«Это невозможно, это невозможно, чтобы меня, простого сельского мальчика, приняли на службу писцом в канцелярию прокурора», – думал я, но в сердце росла надежда. Сердце мое билось все сильнее и сильнее. Я смотрел все время на калитку – не идет ли Лукаш. Вот, наконец, он пришел. Я вскочил с места и заходил по садику, поглядывая на окна Лукаша. Вдруг Мария Михайловна позвала меня.

Я вошел в квартиру Лукаша с большим волнением. Мария Михайловна, взяв меня под руку, повела в кабинет, где сидел сам Лукаш.

– Познакомься, Архипка, с этим мальчиком. Это для него тебя я просила написать черновичок заявления прокурору.

Лукаш был высокий ростом, с крупным добродушным лицом; густая прядь волос падала ему на лоб и закрывала находившийся там шрам. Глаза были добрые, ясные. Говорил он не спеша и весьма приятно.

– Где вы учились? – спросил меня Лукаш.

– Закончил сельскую школу; служил в городе Нежине в магазине за мальчика; служил на сахарном заводе в селе Парафиевке. В Парафиевке я работал около года в бухгалтерии потребительского общества переписчиком.

– Хорошо, – сказал, что-то обдумывая. – Я напишу тебе черновичок заявления прокурору. Ты перепишешь его и покажешь мне, а пока иди погуляй.

Радостным я вышел из кабинета Лукаша.

Через некоторое время Лукаш передал мне через Марию Михайловну черновичок обещанного заявления. Я переписал его, показал Лукашу, он одобрил и сказал:

– Завтра утром пойдем в суд. Будь готов.

Я поблагодарил Лукаша и Марию Михайловну и счастливым пошел к Наталии Ивановне.

Я рассказал ей обо всем, что произошло за час, и показал заявление. Она от радости прослезилась.

– Помогай тебе Бог, – и потом добавила: – Только Федору Петровичу пока о заявлении ничего не говори.

«Примут ли меня в суд?» – думал я и с нетерпением ждал утра.