52. Вредные стихи о свободе

Олекса Кирий

В это время я написал стихотворение:

Нум за зброю швидше братись,

Ясну волю закріплять,

Не дамо із неї сміятись,

Що не вмієм ми вмирать,

Хай весь світ, усякий знає,

Як кохаєм ми свободу,

Хай навіки засіяє

Слава й воля для народу.

Одвернімо чорну хмару,

Що нависла понад нами,

Одвернім врагів отару,

І за волю вмрем орлами.

Нум, вояки, в бій, та сміло

Вмрем на браннім полі.

Хай велике цеє діло

Буде – шлях до волі.

Это стихотворение было напечатано в газете «Новая заря» за моей подписью – Олекса Кирий и произвело на товарищей прокурора неприятное впечатление. Только Тараскин похвалил меня за него. Увидев меня, он сказал:

– Вы написали хорошее стихотворение. Я его прочитал с большим удовлетворением. Правда, оно вызвало бурю негодования среди товарищей прокурора, но вы не обращайте внимания на это.

Я поблагодарил его за такой теплый отзыв.

На другой день я понес Бабенко бумаги с наведенными мной справками.

– Вот, господин Бабенко, бумаги со справками. – Но он ничего мне не ответил и даже не взглянул на меня.

На столе у него лежала газета «Новая заря», в которой было напечатано мое стихотворение. У меня кольнуло сердце. Я почувствовал что-то недоброе. Через два дня меня вызвал к себе сам прокурор.

Нужно сказать несколько слов о прокуроре. Он служил у нас более года, но я его никогда не видел. Он ни разу не заходил к нам в канцелярию.

Вообще писари канцелярии его не знали, и он не знал нас, ни разу не поинтересовался нашей судьбой. Он вообще редко бывал на службе, а все время разъезжал по командировкам. Его всегда замещал камерный товарищ прокурора Тараскин. Когда он появлялся в своем кабинете, товарищи прокурора говорили:

– Приехал Мосальский менять белье!

Когда я вошел в кабинет, Мосальский сидел в кресле за столом и читал газету. Был он в форменном сюртуке с погонами. Он смерил меня взглядом с ног до головы. Я поклонился ему и сказал:

– Я Кирий. Вы звали меня, ваше высокородие?

Он молчал. На столе у него лежала газета «Новая заря». Затем он встал из-за стола и начал ходить по кабинету. Я тогда хорошо разглядел его. Он был среднего роста, плотный, но неуклюже сложенный; лицо у него было приплюснуто, точно кто-то ударил по нему пращей; нос маленький; глаза серые, как у кошки; шеи у него не было, голова пряталась в отложном воротничке; сюртук сидел на нем как-то неловко, будто с чужого плеча; ноги были большие, в лакированных туфлях.

Подойдя к столу, он взял газету «Новая заря» и, обращаясь ко мне, спросил:

– Это вы написали стихотворение?

– Да, я.

– Вы давно служите в канцелярии прокурора?

– С тысяча девятьсот шестого года.

– Состоите на государственной службе?

– Нет.

– Что ж вы возбуждаете народ в стихах?

– Я пишу…

– Молчать! – крикнул он.

Я хотел возразить ему, но подумал, что это значит подписать себе приговор, и замолчал, а прокурор продолжал:

– Если вы хотите писать стихи, то воспевайте природу. Пишите о небе, о звездах, о солнце, о цветах, траве, ветре, солнечных днях, только не такие стихи. Вот Лермонтова «Ангел»:

По небу полуночи

Ангел летел

И тихую песню он пел.

И месяц, и звезды, и тучи толпой

Внимали той песне святой…

А о свободе не пишите… Предупреждаю вас, господин Кирий, если вы и впредь будете писать такие стихи, то вам грозит опасность. Вы будете уволены со службы и привлечены к уголовной ответственности по политическому делу. Идите. Вы свободны. Я вышел из кабинета.

«Нет, я не буду писать стихи о том, о чем ты мне говоришь. Я буду писать стихи о нужде и горе народа, о его борьбе с вами, господами. Буду писать о свободе. Пусть меня увольняют. Пусть отдают под суд. Я ничего не боюсь», – думал я, выходя от прокурора.

И с новой силой начал писать революционные стихи и рассказы, но уже под псевдонимом…