42. Побег Одинцова

Олекса Кирий

Когда я впервые пришел в окружной суд, то увидел здесь совершенно новый мир, новую жизнь, далеко отличную от сельской жизни. Новых людей, состоявших исключительно из дворян, помещиков, богатых купцов и мещан и высшего казачьего сословия. И неумных чиновников, которые, увидев меня, начали насмехаться надо мной, над моим костюмом. Лишь один товарищ прокурора Тараскин обратил на меня доброе внимание, и это не случайно: потому что он был из крестьянского сословия, сам испытал немало, пока добрался до должности товарища прокурора. Все остальные были чужды мне по классу.

«Вам трудно будет здесь служить, но вы не обращайте никакого внимания на этих чиновников, и, самое главное, честно, добросовестно работайте – и тогда вы будете неуязвимы», – сказал мне тогда Тараскин.

И я всегда следовал его советам, исполнял честно то, что требовалось от писца.

В одной комнате с Тараскиным сидели еще три товарища прокурора: Ткачев, Камянченко и Бабченко. Это были бюрократы до мозга костей. Первое время я, входя в комнату, здоровался с ними, но они как один не обращали на мои поклоны никакого внимания. Углубясь в свои мертвые бумаги, они не замечали живого человека.

Потом я перестал с ними здороваться. Это я привел в пример только троих, а они были почти все такие.

Мне хотелось видеть новых людей: простых, добрых, с человеческими отношениями, а не таких – разложившихся во всех отношениях.

Каждый раз, когда я приходил в суд, когда уходил из суда, когда бегал по коридорам с бумажками по делам, десятки раз смотрел на бюст императора Александра II и читал его изречение: «Правда и милость да царствуют в судах», и каждый раз думал: «Какая правда, какая милость, для кого царствует в судах?». И каждый раз видел правду и милость только для богатых, для привилегированных; для бедняка никакой правды, никакой милости в суде не было.

Все тюрьмы, все каторжные работы, все арестантские отделения были набиты бедняками-крестьянами и рабочими, так как они не могли откупиться от суда.

Другое дело, когда богач, дворянин, помещик попадал на скамью подсудимых: здесь приходил в движение весь бюрократический аппарат.

Суд был из богатых. Прокурор из богатых; присяжный поверенный – из богатых; присяжные заседатели – из богатых.

На суде присяжный поверенный произносил прекрасную убедительную речь; прокурор возражал для видимости присяжному поверенному, и в конце концов обвиняемому выносился оправдательный приговор.

Но вот попал в суд бедняк. Так же грызся прокурор с присяжным поверенным, но обвиняемому почти всегда выносили обвинительный приговор.

Бедняцкие дела тянулись очень долго.

Можно привести сотни примеров, но остановлюсь только на одном.

В Новороссийске торговали купцы, и один мелкий торговец Василий Дедов, который брал товар в кредит у богатых. Однажды Василий сбежал из города. Купцы завопили. Заявили полиции. Полиция начала розыск бежавшего. Сообщено было о розыске по месту жительства в Воронежскую губернию. Там на поле за плугом и нашли Василия Дедова, привезли в Екатеринодар и начали производить следствие. Следствие тянулось более года. Наконец дело было назначено к слушанию. Привели Василия под конвоем в суд. Вышел суд в судебное заседание и приступил к разбору дела.

Вдруг купцы заявили суду, что Василий не тот, кому они давали товары. Оказался Дедов – да, не тот.

Состав суда сконфужен. Василий Дедов плачет. Публика, которая пришла в зал суда послушать дело, возмущена. Наконец суд пришел в себя: сделал распоряжение об освобождении Дедова из-под стражи. Василия освободили. Он стоит, словно не зная, куда ему идти. Вдруг появилась шапка: в шапку бросала публика кто десять рублей, кто – пять, кто – три, кто – рубль. Набросали полную шапку денег и отдали Василию Дедову на дорогу. Тот, рыдая, благодарит публику за это и покидает здание суда.

Человек просидел в тюрьме более года невинно.

Кто ответит, кто вознаградит его за это? Виновного не найдешь. Произошла судебная ошибка – скажете, и все кончено.

Так шло время. Нарастали революционные события. Судейская машина расшатывалась. В тюрьме сидело все больше и больше политических заключенных – их арестовывали, судили, ссылали.

Однажды я, идя на службу, вспомнил приказчика Одинцова. Вспомнил, как он посылал меня в городе Нежине с пачкой прокламаций. «Очевидно, он принадлежал к партийной работе, – подумал я. – Что с ним? Прошло уже почти пять лет, а он нигде не появляется. Вот бы мне с ним встретиться. Неужели он умер? Не может этого быть. Хорошие люди умирать не должны, – рассуждал я сам с собой и не заметил, как пришел в суд.

Взяв бумаги, я пошел к Тараскину.

У него сидел военный прокурор.

– И где же он был задержан? – спросил Тараскин у прокурора.

– Это крупный политический преступник. Он был задержан агентами сыскного отделения в поезде на станции Тихорецкая, под чужой фамилией. И вот сегодня он предстанет перед сессией военного суда.

– Что ему угрожает?

– Судя по материалам следствия, каторжные работы, а может быть, и виселица, – закончил прокурор.

Тараскин подписал мои бумаги и оставил их в кабинете.

Каждый раз, когда выезжала сессия военного суда, заседания свои она проводила в здании Екатеринодарского окружного суда. И каждый раз, когда прокурор шел по коридору окружного суда на заседание или вели обвиняемых в зал судебного заседания, все чиновники нашей канцелярии выходили в коридор и смотрели, как их вели конвоиры и как прокурор принимал рапорт от дежурного офицера.

– Ведут! Ведут! – сказал кто-то.

Все чиновники высыпали в коридор, в том числе и я.

По коридору конвоиры вели обвиняемого, заросшего бородой с проседью. Когда мы поровнялись, обвиняемый взглянул на меня, и я едва не вскрикнул от неожиданности – то был приказчик Одинцов. Я его, а он меня узнали сразу.

Конвоиры ввели Одинцова в небольшую комнату, которая имела два больших окна с решетками, а дверь запиралась снаружи на засов.

У меня сразу родилась смелая мысль – освободить Одинцова из-под стражи. Но как? Эта мысль заслонила все остальные и не давала мне покоя.

Начал наблюдать за конвоирами.

Я работал тогда на справочном столе, и мне приходилось много бегать по суду с бумажками, наводить справки. Поэтому мое отсутствие в канцелярии не вызывало никакого подозрения. Таким образом, я несколько раз брал бумажку и шел мимо комнаты, в которой сидел Одинцов.

Я видел, как конвоиры повели Одинцова в зал заседаний; наблюдал, как разбиралось дело до обеда, как военный прокурор ушел обедать.

Одинцов снова был переведен в комнату с решетками, и конвоиры находились с ним.

Через два шага была пустая комната, в которой судьи писали приговор, дверь её была открыта.

Два солдата принесли обед конвоирам и внесли его в пустую комнату. Конвоиры вышли от Одинцова, закрыли комнату на засов и направились в большую комнату обедать, призакрыв за собой дверь.

Они приставили свои винтовки к стенке, сняли фуражки, сели за стол и стали обедать. Один из солдат рассказывал какой-то анекдот, и все уморительно смеялись.

Я решил действовать.

Выбрав момент, когда в коридоре суда никого не было, быстро подошел на цыпочках к задвижке и тихо отодвинул ее. Приоткрыв дверь, я сказал лишь одно слово:

– Бегите! – а сам спустился по лестнице на нижний этаж.

Что произошло после этого, я не видел. Я побежал в архив и там от волнения свалился на дела.

Успокоившись немного, захватил необходимое дело и пошел в канцелярию.

Чиновники из всех канцелярий говорили о побеге Одинцова.

– Кто бежал? – спросил я с удивлением.

– Из-под стражи бежал политический заключенный, – ответил мой столоначальник.

– А я наводил в архиве справку и не знал, что здесь происходит! – удивленно ответил я.

Конвоиры побежали в город разыскивать Одинцова.

Пришел дежурный офицер. Ему рассказали о побеге обвиняемого. Он стоял, слушая рассказ, и не знал, что ответить.

В этот момент из-за угла коридора вышли военный прокурор и два офицера, которые шли в чинном спокойствии и разговаривали. Они направлялись в зал заседаний для слушания дела.

Дежурный офицер встретил военного прокурора и стал отдавать ему рапорт:

– Докладываю вашему превосходительству, что сейчас бежал из-под стражи политический преступник Одинцов. Конвоиры ушли разыскивать его!

Лицо прокурора сделалось бледным.

Когда я снова зашел к Тараскину, у него сидел прокурор и говорил:

– Нигде не нашли Одинцова. Очевидно, у него были здесь сообщники.

– Да, очевидно, – сказал Тараскин.