II

Марко Вовчок

Рясничка, видите ли, уже давненько порешила, чтобы женить своего сына на Марте. Она уж и приданое все до ниточки и по ниточке пересчитала и словно как бы его в свои сундуки попрятала.

Сын только благодарил мать. Марта была ему по душе и по сердцу, хоть он и редко вступал с нею в разговор, а когда и приходилось, так больше глядел себе в шапку, чем на девичье личико; он давно уже думал о ней, и в мысли уже видел ее в своей хате хозяйкою. Как представит он себе это желанное житьё с нею, с своей молодою женой, что вместе работа и вместе праздник, что во дворе все плодится, в поле все родится, в коморе запасно, а в хате все весело, смирно, – как представит он себе все это, так даже сон его начнет клонить от такого сладкого счастья. И хорошо ему спится, и хорошо ему снится! Мыслями он богател и надеждою утешался, а время и часы плыли для него, как в сказке.

Есть такие люди, что они уж на свет родятся хозяевами – такой уродился Рясниченко. Он был еще с узлик, а уж сбирал свои щепочки в ворошок и защищал своего вола, как родню, и знал свое поле, как верного друга. Входя в лета, он все больше и ревностней радел и заботился о своем хозяйстве, все бодрей да усердней для себя трудился. Ему была удача во всем, не особенно великая, но хорошая удача; он понемножку разживался и жил на белом свете, не нарекаючи на свою долю. Одно, может, докучало б ему, что мать была уж чересчур спорлива, быстра, юрка, пронырлива, неугомонна, задорна, – вообще беспокойная особа, не то что другие смирненькие женщины на свете, пусть им легко вздохнется! – да Рясниченко к этому привык и с этим освоился. В мелочах он уступал матери и слушался ее молча, а в важном деле, когда Марту полюбил, так, слава богу, нашел он в матери себе советницу и помощницу, – никакого горя не сталось, никакого спору не вышло, и вместе они оба ждали и желали, чтобы дело довелось до доброго конца.

Да не так-то в свете делается и ведется, как нам желается, это всякий знает. Случилось две напасти: первая напасть, что коваль начал заглядываться на Марту, а у коваля, был слух, что мешок денег закопан в хате, – если не в правом, так в левом углу от печки, – а, верно, сам всякий разумеет, что это такое мешок денег в жизни и для того, у кого он есть, и для тех, у кого его нет. Другая напасть та, что Чабан точно оглох, ослеп и одурел: не видел, не слыхал и смышленность всю потерял. Даром пропадали все слова и намеки у бравой Ряснички. Чабан ничего-ничего, ни капельки не понимал, как будто отроду никто на свете не сватался и не женился. Напрасно Рясничка билась, как рыба об лед.

Уж, кажется, какой выберется вечерок тихий у богa, как издалека, стороною, Рясничиха начнет подъезжать к Чабану, каким медовым голосом речь заведет – все-все-все понапрасну!

А надо ж таки знать, что думает Чабан! Надо-таки добиться, что он замышляет! Надо-таки довести его до того, чтобы он и думал, и замышлял так, как он должен думать и замышлять! Да, должен!

Идет она ввечеру мимо Чабановой хаты, видит: Чабан сидит на всегдашнем своем месте, на завалинке.

– Добрый вечер, сосед!

– Добрый вечер, соседка!

– Вот какой прекрасный вечер нам бог дал!

– Вечер славный.

И долгонько шла у них речь простая и пустая о том, о сем, как вдруг Рясничка и вспомнила, добрая душа!

– А где ж Марта ваша? Господи! Что это за любая девушка! Так люба и мила, что и родной дочки не надо! Где она, милая эта девушка?

– Где-нибудь по хозяйству, а может, и гуляет, – отвечает Чабан.

– А что за рабочая, моя голубка! Только и можно ее сравнить с моим парубком…

– На свете жить, так надо и работать, говорят, – промолвил Чабан.

– Дай господи ей пару совестливую, добрую! Может, господь и пошлет ей такую!

– Может, и пошлет, – отвечает Чабан.

– Борони ее, боже, от ледащего! За ледащим мужем жена пропадает! Пропадает! Какое житье за ледащим? Поганое житье!

– Нехорошее житье с ледащим, – говорит Чабан.

– А разве мало таких, что стелят мягко, как пух, а спать лечь, так косточки ноют?.. А замужество не на год, а на целый век – потом целый век не сбудешь лиха… Случается, пошлет бог такого… такого… Лучше и не говорить, такого пошлет!

– Бывает, – говорит Чабан. – Бывает, такого бог даст, что потом и чорт не возьмет.

– А с добрым мужем житье таково, что и меду не захочешь! За добрым жить славно, хорошо!

– Когда бы хорошо, да еще к тому долго! – промолвил Чабан.

У Ряснички уже глаза начали бегать, она ножками подтоптывала и постукивала ручками – одним словом, с ней делалось то, что со многими другими пылкими душами, когда их обижают непокорные существа.

Чабан сидел совершенно неподвижен и глядел, куда глаза падали – на зеленую степь, широкую и далекую, подернутую вечерним багрянцем.

– Вот у вас дочка, сосед, а у меня сын, так нам с вами нельзя не подумать, нельзя не запечалиться иногда… – промолвила Рясничка, придушивши все в своей груди, кроме терпения и добродушия. – И думы, и заботы, и хлопоты одолевают иногда…

– А конечно, одолевают, – отвечает Чабан.

– И то правда, что еще не горит над нашими головами! – промолвила Рясничка, смеясь добродушным, но страшным для всякого холостого и женатого человека смехом. – Не завтра вам дочку отдавать, не завтра мне своего сына женить… Однако почему об этом не подумать?

– Это правда, что над головами не горит, – отвечает Чабан, – а подумать можно, греха нет.

Рясничку словно подкинуло – даже у ней в глазах все ясно и красно стало. Она придвинулась поближе к Чабану. Чабан сидел неподвижно – не пошевельнулся.

– Что ж вы думаете, сосед? – спросила Рясничка.

– О чем? – спросил Чабан.

– Да об вашей Марте…

– А что ж Марта?

В порыве нетерпения Рясничка укусила себя за язык и ущипнула себя за руку очень больно. Надеяться надо, никому не вкрадется подозрение, что так себя карают только в таких случаях, когда не явится никто под руку?

– Ничего, ничего, – промолвила Рясничка. – Так у вас никаких намерений нет?

– Каких у меня нет намерений? – спросил Чабан.

– Так! так! – отвечала Рясничка, сорвавшись с места. – Слыша, что вы говорите об Марте, мне в голову пришло, что вы на кого-нибудь имеете виды…

– Я, говорите вы, на кого-нибудь виды имею? – спросил Чабан.

– Да бог вас святой угадает, на что вы виды имеете! Пусть вам бог и поможет во всем! Добрый вечер, сосед! Пусть вам господь поможет!

И вымолвивши это горячее желание, Рясничка побежала домой, в свою хату, а Чабан остался на завалинке, сидя неподвижно да глядя в степь, только что старый супостат моргнул бровями, как молниею, и зубы блеснули из-под длинных усов целым своим белым, крепким рядом.

Рясничка очутилась в своей хате. В хате темно и слышно, как кто-то спит и мощно дышит. Она бросилась туда и сюда; тут стукнула, там грохнула, кота-роскошелюба сунула и отрезвила, ведра опрокинула, наконец, накинулась на сына, который лежал на лавке во всю свою длину и спал, как праведник.

– А что это ты? Спишь, как бы шелком вышивал! Или ты думаешь, что жареные голуби сами тебе в рот полетят! На кого ты надеешься? на что ты рассчитываешь? Тебе выслепило, что коваль поперек твоей дороги? Ты не знаешь, что, может, коваль уже Марту сватает? Ты почему мыслишь, что Чабан ее не отдаст за коваля? Кто тебе сказал, что старый крохобор этот… этот Иуда… этот… кто тебе сказал, что не рассчитывает на Ковалевы деньги? Отчего ты к Марте не приголубишься? Отчего тебя Марта до сих пор не любит? Ах, боже мой милостивый! Что это у меня за иго!

Сын проснулся, обеспокоился, озаботился и хлопал на мать большими глазами.

– Чего сидишь, как копна? Чего глядишь, как ворона? Иди, иди, иди! Сердце мое разорвется на кусочки, на часточки сейчас! Сейчас, ей-богу, сейчас! Вот сию минуту! Сию секунду! Иди ж, иди прочь с глаз моих!

Сын, ухвативши шапку, убежал из хаты, а Рясничка, выгнавши его, еще мало ли бранила и проклинала Чабана, коваля и свою долю, а потом, утомившись, стала отдыхать, севши на лавке, да обдумывать, как лучше дело вести, как хитрее повернуть, как тоньше врага отуманить.

– Погоди, погоди, старый черт! Я уж тебя подведу! Бусурман! Жива не хочу быть, если я тебя не отуманю отлично! Разумна твоя голова проклятая, да и у меня же не глечик на плечах, слава богу! Старая собака! Продажная душа! Змея! Хитрец безбожный! Не надейся, мой сокол сизый, что весь век будешь людей обманывать! Нет! нет! нет! Уж полно! Конец! Не все коту масленица, будет и великий пост! Неверный ты кот!

Долго эта бедненькая мышка не могла унять слов, и еще дольше мыслей не могла унять; намерения, замыслы на котову голову были, должно быть, не из дурных.

Рясничка, видите, тоже была горда. Охотней она бы в могилу легла и закопалась, чем бы услыхала от Чабана на прямой вопрос свой: «Отдадите ли Марту?» прямой ответ: «Извините!» Другое дело было сватать Марту намеками; тут если и откажет Чабан, так можно его же смешать самого, спросивши: «Это откуда ж он взял, что ему намекнули про сватанье? Да этого отроду и в уме не бывало! В диво и слова его дивные слушать, ей-богу!»

Наверное добрые люди мокрым рядном нападут на молодицу за такое лукавство; не порочьте ее, добрые люди! Пусть она одна за всех на этот раз не несет покаяния: ведь она сама от людей научилась. От кого именно, спросите? Эге, чего вы захотели! Разве перечтешь этих учителей? Всех не перечтешь, а меньшую часть не стоит и беспокоить – на этот раз простите.

Пока сердолюбивая мать волновалась да себе голову ломала, думая в хате, сын бродил около Чабановой усадьбы и смотрел на все вокруг, словно козел на новые ворота, желая успокоиться и не зная, как свои мысли собрать и в порядок привесть, потому что надо вам знать, добрые люди, что это был такой парубок, что если его испугать, или встряхнуть, или встревожить сильно, так он совсем и прощай: все мысли снимутся, точно дикие птицы, все улетят, только в ушах шум – больше ничего. Вот он прохаживался таким образом мимо Чабановой усадьбы и понемножку поправлялся, и уж было начал рассуждать, что ему делать дальше, когда скрипнули у Чабана хатние двери и на пороге стала Марта. Она вышла и стала неподвижно, тихо, точно писаная. «А вот, ей-богу, я скажу ей доброго вечера! – проговорил Рясниченко самому себе, – ей-богу, скажу! Гляди, какая тихенькая стоит! Сейчас я ей доброго вечера пожелаю!»

– Добрый вечер! – крикнул он, подступая ближе.

Марта вздрогнула, обернула к нему свое хорошенькое личико и ответила:

– Добрый вечер!

Видно, что она никого не ждала и будто бы удивилась, с какой стати он тут взялся?

– А батько ваш? – спросил парубок.

– Легли спать.

– Давно легли спать?

– Нет, недавно.

– А наймит ваш где?

– Спать пошел.

– А вы не спите?

– И я пойду.

Марта поглядела вокруг на небо и на землю. Частые звезды реяли, соловьи громко пели; травы и цветы, и зелья, деревья и растенья – все слилось в одну тень.

– Добрая ночь! – промолвила Марта и опять поглядела вокруг, и медленно скрылась, и затворила двери за собою.

Парубок остался на месте, как тот, кто собирался пташку поймать, а вместо того упустил, и только следит, как полетела.

Тут вышел как раз наймит из Чабановых ворот и прошел мимо Рясниченка. Рясниченко было взялся за шапку, но наймит, верно, его не заметил и скрылся за Кожушковой усадьбой.

– Куда это наймит пошел? – спросил сам себя Рясниченко, и ничего не нашел ответить, и повернул домой.

Вдруг коваль идет мимо, идет важно, как паша турецкий.

– Го! – крикнул ему Рясниченко, – где это вы были, ковалю? Где это вы так запоздали?

В Турции, верные люди сказывали, паша, сколько душе его угодно, столько и топит людей. Ну, так что ж? А то, что сохрани бог того турка, на которого бы настоящий паша так взглянул, как коваль на Рясниченка.

– Будьте здоровы! – промолвил коваль, будто в похоронный звон ударил, и пошел дальше к своему дому.

– Что это за люди такие! Нельзя с ними разговориться, ей-богу! – сказал Рясниченко. – Совсем нельзя!

Он постоял-постоял, поглядел-поглядел по сторонам, и пошел домой.

Войдя в хату, весело окликнул мать:

– Мамо!

– Что? – ответила ему мать. – Что такое? Я тут. Я тут у окна – говори!

– Я сейчас Марту видел.

– И что ж?

– Мы с нею разговаривали.

– Про что? о чем?

– Обо всем. Что это за девушка красавица!

Он добрался до окна, разводя в темноте руками, чтоб не споткнуться и не упасть, сел на лавку около матери и хотел вздохнуть от небольшой усталости и от великого удовольствия, да мать сейчас же засыпала его вопросами, как гвоздящим горохом.

– Что ж она тебе сказала? Пойдет ли она за тебя? Что коваль? Что отец? Что такое? как?

Видали вы когда-нибудь, добрые люди, человека, идущего по приятной дороге, и вдруг он, нежданно-негаданно, попадется в капкан, попадется такой, как был – еще вслушиваясь в птичье пенье, вдыхая свежий запах цветов и вместе уже чувствуя, что его прищемили?

Рясниченко попался, смешался, немножко и встревожился, немножко и ошалел. Мать не дала ему образумиться, уж схватила его за плечо и трясла, как грушу.

– Отчего ж ты молчишь? Отчего ж ты молчишь? Ты воды в рот набрал? Или ты онемел? Или ты заколдован? Или ты окаменел?

– Нет! нет! Да нет же! – ответил Рясниченко. – Чего вы это так гневаетесь, мама, и побиваетесь, ей-богу!

Рясничка руками всплеснула.

– Как чего я гневаюсь? Как чего я побиваюсь? Ты с ума сошел, или ты от роду дурак? а? да говори ж мне! Рассказывай все!

А бедный парубок потерял самое начало, как и что.

– Вот ей-богу! – промолвил он с почтительною досадою, – вы меня пхаете, как с мосту в воду!

– Немой, несчастный! – крикнула Рясничка. – Ты где ее видел?

– Она вышла да стала на своем пороге.

– Да ну же! Что ж дальше? Что ты говорил? Что она сказала?

– Я подошел к ней поближе, да и говорю ей: добрый вечер! Она отвечает: добрый вечер! Я спрашиваю: а где ваш батько?

Как попал на дорожку Рясниченко, уж не сбился, и рассказал все, что было, ладно и по порядку. Мать слушала в гневе и едва вытерпела до конца.

– Так это все тут? – вскрикнула она. – Все? Глупый ты! Неумелый, пустоголовый, безмозглый, несчастный хлопец! Хомяк ты! Байбак! Разиня неисправимая!

За всяким отличием, каким мать его отличала, Рясниченко потряхивал своими густыми волосами, а когда у матери голос прервался, тогда он промолвил потихоньку:

– Не гневайтесь, мамо!

– Что? – вскрикнула мать.

– Марта никогда за коваля не выйдет, – поспешил выговорить Рясниченко.

– Ты это почем угадываешь? а? Откуда знаешь?

– А как же этого не знать. Уж если выбирать между ковалем и хозяином, так всякая разумная девушка выберет хозяина. С хозяином лучше жить, чем с ковалем, спокойней… Хозяин не стучит, не кует… Да Марта и не любит коваля совсем…

– Дурень думкою богатеет, – тише ответила изморенная Рясничка, – радуйся да надейся, а она, между тем, с другим перевенчается!

Настало молчание, но не надолго, на минуту: Рясничка вдруг спохватилась и вскрикнула:

– Да, может, Марта кого-нибудь дожидала, а ты ей помешал! Верно, она коваля дожидалась! Наверно! Хитрая девушка! Прикидывается скромницею, бесстыдница!

Рясниченко молчал уж об том, что он встретил коваля близко Чабановой хаты. Испугался парубок очень, будто волка серого, да и сидит тихо. А Рясничка уже с места сорвалась и в окошко высунулась: все тихо, безмолвно было при сияющих звездах, только раскатывалась соловьиная песня; никого нигде не было видно.

«Вот, господи мой боже! а что, если вправду…» – подумывал Рясниченко и себе поднялся с места, и встал, и стоял, будто ожидая волка из лесу, волка еще серей, еще страшней.

– А я пойду! – говорит Рясничка. – Я пойду и увижу! Я хочу доведаться! Это все не даром! Ты оставайся, не ходи, а то все попортишь! – сказала она сыну.

Осмыкнула платок на голове и выбежала из хаты. Рясниченко за нею вышел, и ставши у порога, смотрел, как она украдкой ходила около Чабановой хаты, подглядывала и подслушивала, и видел, как она прокралась к ковалевой… Парубку сделалось как-то неспокойно, не по себе, и вдруг явилась мысль, да так ясно явилась, как черное на белом, что, если правда Марта с иным перевенчается? Насупился на минуту, но на минуту только; потом уста его так и разъехались от уха до уха и белые зубы весело сверкнули – надежда словно стояла перед его юношескими очами, и куда он ни обертывался, всюду она, радостная надежда, сияла перед ним. Он успокоился, спокойно присел на хатнем пороге и стал ожидать мать.

Обошедши Чабанову хату, Рясничка ничего не видала, послушавши под окнами и дверями, ничего не слыхала.

– Спит, лиха на тебя нет! – промолвила она, голубя кого-то словцом, и, как заяц, перескочила до ковалевой хаты. Тут она еще скорее уверилась, что никого не было, потому что Ковалева хата стояла на юру и с трех сторон ни одно деревцо ее не заслоняло, а с четвертой стороны хоть и рос садок, так реденький такой, что в нем негде было порядочно и двум голубям укрыться, а не то что двум людям. Приложивши уши к ковалевому окну, Рясничка тоже ничего не услыхала и хотела уже домой повернуть, как под самым окошком, видно, на лавке в хате, что-то неспокойно заворочалось. Рясничка приостановилась – опять то же неспокойное ворочанье, а за ним и оханье: «Ох-ох-ох!» Проохали, должно быть, так само, как когда-то давным-давно, охал царь Соломон, нарекаючи на суету мирскую всяческую.

– Видишь, стонет, будто добрый! – промолвила Рясничка про себя. – Что-нибудь замышляет, чтоб тебе ни дна, ни покрышки! Ни житья тебе, ни могилы!

И воротилась домой.

Сын сладко дремал, сидячи на пороге.

– Видели что-нибудь или нет? – спросил он, пробудившись.

– Ничего не видала, не будь им добра век! – ответила мать.

– Как же вы долго ходили, мама! – сказал парубок. Уж я дожидал, дожидал – даже есть захотелось, а потом захотелось и спать. Очень уже поздно. Вот утренняя звездочка где!

Он ткнул пальцем в окно на ясную утреннюю звездочку, что уже взошла и блестела с ясного неба.

– Ты по звездам примечаешь, как поздно, – отвечала мать, – а я так ноженек не чую через тебя – я не примечаю ни дней, ни ночей – никогда покою не вкушаю!

Рясниченко хотел что-нибудь сказать, как-нибудь успокоить, да побоялся, что в лихой час скажешь и снова бурю поднимешь – так он ничего не промолвил, перекрестился, лег, в смак зевнул и заснул сладким и крепким сном.

Он давно уже спал, а мать все еще углублялась в думы да в мысли, в заботах, да в хлопотах. Свет мой! что это за долгая ночь, что за вертлявая подушка тогда для каждого, для доброго и для злого, для ничтожного и для великого, когда обоймет голову та дума да надежда, сомненье да нетерпенье! Ну, да полно. Лежи и спи, как кто может, – мы теперь остальных хуторян посудим.

Примітки

Подається за виданням: Марко Вовчок Твори в семи томах. – К.: Наукова думка, 1965 р., т. 3, с. 570 – 579.