VIII

Марко Вовчок

Коваль был чудной человек… Любил он нарядиться хорошо, потому, верно, что себя ставил выше всех ковалей в свете по красоте… Послушайте, какой же коваль не ставит себя над другими ковалями? Который не думает за пояс заткнуть всякого другого коваля в свете?

Так чудной, говорю, был человек коваль. Оденется отлично-преотлично в воскресенье, причешется гладко, как бабушкин внучек, усы расправит, будто на сметану собирается, да что ж вы думаете? и потянет в лес, в самую пущу или в степь, в самую пустыню, и прохаживается там в одиночестве вплоть до сумерек. Что он думает, что гадает, что замышляет, святые то ведают! Сказать же можно, что очевидно разве только то, что когда набредет он на какой-нибудь ручеек или озерце, так стоит подолгу над водою, словно журавль длинноногий, и смотрится, каков он у господа бога удался.

Одним воскресным вечером коваль, отлично одевшись, надел черную шапку с закатом на кручинную голову и потянул прямо в лес.

В хуторе было тихо. Солнце закатывалось. Кожушки сидели около своей хаты, кормили любимых хохлатых кур просом; москаль лежал около своего порога; Рясничка с сыном поехали в гости к куме, и ворота их были заперты. Трава ярко везде зеленела, а вечерние лучи подергивали все своим последним гаснущим золотом. Ветерка не было, но веяла тихая прохлада. А Чабанова хата стояла будто пустая… Куда это Чабан поехал? – задал себе вопрос коваль, в то же время мысленно перебегая все места, где могла быть Марта. – Где она? Может, гуляет? Может, встретимся.

Но он уже подходил к лесу, а никто не встретился. Солнце почти совсем закатилось. Коваль забрался в самую пущу, куда всего два-три луча пронизывались, как золотые иглы. Близко, в стороне он услыхал журчанье воды и, повернувши туда, увидал ручеек узенький, почти скрытый между нависшими ветками; в ручейке уже трепетала звездочка. Коваль остановился и вздохнул глубоко на воле, и на свободе закручинился сильно. Вдруг ему почудились голоса недалеко; он сейчас же поправил шапку и оглянулся кругом совсем разумным человеком; не увидавши никого, коваль наставил любопытные уши и стал прислушиваться.

– Ты у меня одна, как в целом году весна, – послышалось ему справа, из-за кустов.

Чей это голос? Наймитов голос. Коваль его узнал и что-то схватило его за сердце, как змея ядовитая и холодная. Вот отвечают. Это Марта говорит – это Марта любит! Коваля как громом ударило и поразило, – он стоял, будто приросши к месту, и слушал.

Он слушал долго; все говорили, все не переставали. Господи! Где она таких слов набрала, что они одному сердце раздирают, а другому восхищают! Коваль, наслушавшись, захотел еще и посмотреть; потихоньку, осторожно раздвинул он густые ветки, – как ясно, явственно, увидал он их обоих! Обе фигуры, будто вылитые из червонного золота, блеснули ему в глаза. Сидят близко друг подле друга, говорят доверчиво и сердечно. Коваль выпустил ветки из рук, прислонился к дубу, под которым стоял. Постоял, словно отдохнул, потихоньку, выбрался из пущи и тихо домой пошел.

Шел он да шел; кругом совсем стемнело, ни души не встречалось, не чулось. Но он не был один: шли рядом двое, молодые и счастливые, так друг другу верные и близкие, – и в ушах у него звенели их нежные и пылкие слова одно за другим отчетливо, вразумительно, немилосердно…

С горя, что ли, он сбился с дороги домой или не хотел воротиться, только он зашел далеко от хутора, в степь, в чужой лес потом, потом к далекому озеру. Месяц уже светил, звезды сияли, роса пала на землю – он все ходил, ходил да ходил. То шел быстро, словно убегая от чего-то, словно видел в том себе выход какой, то останавливался и стоял – и то и другое, однако, было ему горько. Попробовал сесть, лечь, – невмоготу! Да! ходил ли он – любящая пара шла рядом, стоял ли он – становилась около; садился, ложился – она была сбоку. Везде и всюду она, словно из горячего огня, рисовалась ему, и как пламя, жгли его слышанные страстные речи.

Ночь проходила. Звезды попрятались, месяц исчез с прозрачного неба, и начала заря заниматься. Коваль, утомленный, разбитый, воротился домой. В сердце у него будто заодно работали тупые и острые ножи очень дружно, как усердные повара, и он раздумывал разные горькие думы.

Послышался стук колес, скрип воза близко, и Чабан выехал к нему навстречу с парою сивых волов. Они раскланялись. Отдавая поклон, с какой горестью подумал коваль о слепоте отцов вообще, с какой неприязнью увидал совершенно спокойное лицо Чабана!

А Чабан, проезжая дальше, может, подумал, что это ковалю подеялось, что бродил коваль по ночам, и не одобрил его за то, что он заросил новую синюю свиту.

Коваль пришел домой и лег на лавку, насунувши шапку почти на самые глаза.

Что делать? Как быть? Уйти ли на край света? Примириться ли? Чем вылечиться? Как приучиться?

Сколько советов готово всегда у добрых людей на чужую беду – чужая ли беда не складна, чужая ли беда не гибка? Всячески, ее уложишь и согнешь, а как своя в гости пожалует, так и разум гнетет, и сердце жалит, и все рассуждения где-то делись, и всю находчивость кто-то украл; на все рассчитывается, ничто не решается; все подает надежду, все ее отнимает; ведь хоть с мосту да в воду, как своя-то пожалует!

День настал, был и прошел, а коваль и думать забыл, что солнце всходит, светит и заходит, лежал на лавке в своей шапке, будто глухой, слепой человек; но, как только свечерело и запели соловьи, он вдруг очнулся, поправил шапку и вышел из хаты. Куда? В лес. Он слышал вчера, как они назначили свиданье там в эту пору, поспешил туда опять их увидать и услыхать: видно, вчерашнего мало было ему.

Он их видел и слышал в этот раз до конца их свиданья, близенько притаившись в кустах, и воротился поздно домой окольными и дальними дорогами, с свежими цветами в руках, которые он нарвал, сам не зная как, бродя там и сям по степи. Это были душистые степовые цветы, и они наполнили ковалеву одинокую хатку своим проникающим нежным запахом, как только он внес их и положил на стол. Погодя он опять взял их в руки, поднес к своему лицу, вдыхал их аромат. И сладок ему был этот аромат, и мил их вид свежий, – так мил и сладок почему-то, как еще никогда, никогда, никогда отроду.

Примітки

Подається за виданням: Марко Вовчок Твори в семи томах. – К.: Наукова думка, 1965 р., т. 3, с. 592 – 595.