III

Марко Вовчок

Коваль Гарбуз полюбил Марту… Вы, добрые люди, уже думаете, что если от женщины услыхали, так и неправда? Нет, и женщины, случается, правду говорят. Ей-богу! Не все же им выдумывать, в самом деле!..

На этот раз Рясничка истинную правду сказала, потому что коваль Марту точно полюбил. Полюбил, сам не опомнился, как и когда. Она ему как порошинка в глаз упала, как стрела пронзила сердце, не думал, не гадал, не желал, в один час, в один раз, в одну минуту. Шел да и встретил, пришел да и нашел.

И иная была ковалева любовь, чем Рясниченкова. Ковалева любовь сушила и вялила, разумной голове покою не давала, а ревнивому сердцу отдыха. Коваль был разумен, как раввин, ревнив, как паша турецкий, а с этим вместе и застенчив, как неопытная, неученая девушка; пылок, как порох, прост, что малый ребенок, и сдержан, как раб. Почуявши, что любовь пришла по его душу грешную, коваль покачал головой, да начал обсуждать, обсудивши, начал и сопротивляться, и отбиваться и волей и разумом, – да, кажется, не такие это когти, чтобы, вкогтившись, выпустили, когда захочешь!

Вообразите себе человека на дороге, в зной палимого солнцем, не на чем глазу отдохнуть – только сухая, едкая, горячая пыль кругом, – и вдруг открывается перед ним зеленая, свежая цветущая равнина, а? Как тут не бросишься-то к этой равнине? Без всяких размышлений, без соображений, лишь бы только хоть на минуту приклониться помутившеюся от жару головою к освежающей зелени. Понятно?

Понятно, как на смех, ковалева любовь все глубже вкоренялась и больше усиливалась. Ничто от нее не помогало. Коваль не мог выискать ни одного любящего взгляда, не мог припомнить ни одного сердечного слова, как ни ломал себе голову, и, нечего делать, он хотел покориться злой доле, – а добрая доля словно дразнила его: сейчас же показывалась во всем блеске своем. Каждый парубок ему теперь стал за врага – он знал, что это смешно и грешно; гнев его душил при встрече с Рясниченком – он знал, что это несправедливо, – он все знал, а ничему не мог помочь его расстроенный разум, ничего не могла порешить его воля. Все на свете точно было отравлено ковалю: ни раннее утро, ни поздний вечер его не освежал, ни одно место приютное его не могло приютить. Не хотел коваль наскучать Марте, не хотел к ее отцу подольщаться – и в самом деле он Марте не наскучал и к старику не подольщался.

Сначала он было решил не видать Марту, – разве когда-нибудь нельзя будет разминуться, ну, нечего делать, подойти, – и прятался, встречаясь с нею, да еще хуже стало от этого прятанья; совсем не хорошо стало как-то на свете; и вот один раз, намучившись всякими муками, коваль решил иначе: решил, что не стоит вся его рассудительность той утехи, какою наделяет его одна коротенькая встреча с нею, один девичий небрежный поклон, решил это, да и разговелся на частые свиданья и на встречи.

Да разве же коваль первый вышел в битву, как лев, а погиб, как муха? Не он первый, да и не он, надо надеяться, и последний будет.

Вот тогда-то Рясничка заподозрила его любовь и пошла завидовать, да наблюдать, да сторожить, да следовать, и как уж коваль ни скрывался, как ни таился, как он ни был начеку и настороже, она его таки поймала и уверилась в своих подозрениях, и вся запылала гневом на безбожника, замышлявшего то самое, что она, благая душа, замыслила.

Один раз захватила она коваля на пригорке, недалеко от Чабана. С этого пригорка вся Чабанова усадьба видна была, как на ладоньке.

– А что это вы тут ходите, да прохаживаетесь по этому пригорку? – спросила она, подбегаючи. – Или вы гуляете? Или у вас сегодня, может, какое празднество? Или у вас дела нет? Или вы уж теперь не рассчитываете и не считаете ничего?

– Если рассчитывать сыр да масло, так и вареников не есть! – ответил ей коваль, будто усмехаясь, между тем как на сердце у него мыши заскребли.

– Не видали ли вы моего сына, коваленко? – спросила Рясничка, оглядываясь, точно ее сын вырастал тут между вихорков березок, что качались на пригорке.

– Нет, не видал, – ответил коваль.

– И Марты не видали, ковалечку?

– Нет, не видал, – ответил и побелел.

Шпилечка попала в цель метко и уколола. У Ряснички в глазах пояснело; она покашляла, вздохнула, похвалила погоду, что хороша, и поблагодарила за то господа. Между тем, в это время она не была бы проворною молодицею, если бы не наготовила другую шпилечку, поострей и побольней.

– Пошли нам господи милосердный и осень погожую да хорошую, – начала она поспешно, видя, что коваль сбирается уходить. – У кого сын парубок в хате, как у меня, тому свадьбы не миновать! Придется отгулять!

Тут она усмехнулась, будто давая ему знать, что есть что-то у ней на душе, чего пока высказать нельзя.

Коваль совсем помертвел, однако спокойно промолвил ответ ей: «А конечно», и пристально поглядел вверх, – его заняло: «какая это птица летит?»

– Это журавли летят, – сказала Рясничка.

– Нет, это не журавли, – сказал коваль, – журавли уж пролетели.

– Будьте здоровы, ковалю, да на свадьбу милости просим – придите, а?..

– А как же! – ответил коваль, а самого мороз по коже подрал, словно его в холодную могилу пригласили.

Больше Рясничка его не задерживала, попросила ему у бога доброго здоровья и во всяком его деле успеха, да и разошлись они.

– Дурень я, дурень! – размышлял коваль, идя по дорожке к своей кузне да унимая понемного свое расходившееся сердце. – Чего это я испугался? Эта ведьма нарочно меня дразнит, а я испугался! Разве я не понимаю, что нет в ее словах ни на грош правды? Если бы правда была, не так бы она трезвонила тогда. Кажется мне, Чабан и не думает с Рясниченком породниться… За кого он прочит ее? За кого?

А Рясничка, идя домой, усмехалась и думала: «А что, испугался? А что, медом я тебя попотчевала? Ты встревожился, так, значит, ты не при чем! Может, Чабан не за тебя ее и прочит – кто ж у старого иуды на примете?»

Примітки

Подається за виданням: Марко Вовчок Твори в семи томах. – К.: Наукова думка, 1965 р., т. 3, с. 580 – 582.