18. Григорий занимается хозяйством

Марко Вовчок

Григория Владимировича дела задержали в деревне дольше, чем он думал. Много было дела. Приходили к нему жалобщики, заимодавцы и разные просители; просили рассудить, просили помочь, просили решить, просили заступить, просили уплатить, просили не обижать.

Пришел дьячок: покойный Владимир Андреевич обещался ему пять десятин земли подарить за многотерпенье; дьячок привел с собой двух свидетелей и говорил:

– Покойник изволил мне косу отрезать и без пищи изволил меня в погребу продержать целые сутки, – вот и свидетели.

Оба свидетеля в один голос пробасили:

– Мы точно свидетели.

Один помещик привез расписку покойника в сто рублей «за потоптанные в часы гнева пажити, нивы и сенокосы», а привез еще другую расписку в триста рублей, что дана была его свекору «за испорченную мельницу в часы веселья, для забав». Кривой мещанин Мошкин требовал тысячу рублей «за бесчестное купанье в колодце, в генваре месяце»; соседка Локтева спрашивала письмом, скоро ли Григорий Владимирович заплатит ей за голландскую корову, которую его папенька покойный застрелил из пистолета; купец, хлебный торговец, просил спустить цену пшеницы за то, что он много терпел от покойника папеньки; мещанка, что снимала землю под огороды, увещала уступить на этот год подешевле, за то, что покойный папенька лих бывал на людей и надо молитв его душе; молодой пастух бил челом, чтобы Григорий Владимирович приказал девушке Афросинье идти за него замуж и любить его; кузнец приходил жаловаться, что его сестры обижают; попадья приходила – плакала, что у нее огород не загорожен и дети маленькие; женщина Дарья просила, чтобы Григорий Владимирович ее мужа пристращал, – не наказывал, а только пристращал; женщина Лизавета просила вылечить мужа и обещалась за барское здоровье в Соловецкий монастырь сходить помолиться; старуха Анна падала в ноги, молила последнего сына в рекруты не отдавать. Кроме того, приезжал исправник, приезжал становой со старыми счетами; надо было самому ездить по судам.

Впрочем, Григорий Владимирович всем этим, очевидно, не тяготился и если иногда казался озабоченным, то нередко приезжал и довольный, что заставляло Авдотью Семеновну качать головой.

– Недаром прикатил такой праздничный! – говорила она Ольге Петровне. – Натворил, должно, дел! Обирают его, как малину, а он от удовольствия ног под собой не слышит!

– Неужели? – ахала Ольга Петровна. – Ах, Гриша, Гриша!

– Отчего у вас никого из соседей не видно? – спросил раз Григорий Владимирович.

– Мы сами ни к кому не ездим, – сказала Варя.

– Соседи нас не любят, – прибавила Ольга Петровна.

– Я вижу, вы сами их не любите, – сказал Григорий Владимирович. – Вы себя лучше их считаете, а будто между ними нет хороших людей!

Варя вскрикнула:

– Если бы ты их знал!

Ольга Петровна вздохнула и проговорила:

– Ах, нет между ними ни одного хорошего!

– Нет ни одного хорошего? Кто это может сказать? Как бы человек ни пал, все в нем есть хорошее.

– Ну, Гришенька, – перебила Авдотья Семеновна, мотая шерсть на клубочек, – есть такие сахары-медовичи, что не приведи господи!

– Да знаете ли вы, что привело их к дурному? Знаете ли всю их жизнь? Ну, да положим, человек нехорош, в самом деле, – так у вас нет ничего, кроме осужденья?

– К слову говорится, Гриша, а, конечно, судить не мое дело – пусть богу отвечает.

– Как же можно осуждать? – сказала Ольга Петровна. – Мы все грешны.

– А по-моему, можно осуждать, – сказала Варя. – Вот у нас Медуев – он людей своих морозил…

– Неужели это правда? – с ужасом вскрикнул Григорий Владимирович.

– Да, да, это правда! Что ж, Гриша, по-твоему, этого не надо судить?

Но Гриша ходил по комнате и только твердил про себя: «Ах, боже мой! Несчастный человек!»

– Ты всегда, Варя, помнишь все страшные истории, – сказала Ольга Петровна, – охота тебе, Варя!

Помолчали все. Григорий Владимирович походил и остановился.

– Что же он, как жил с соседями?

– Соседи у него бывали, – отвечала Варя.

– И никто ему ничего не сказал?

– Нет.

– Кругом равнодушие, вот что ужасно!

– Нельзя было жаловаться на него, Гришенька, – сказала Авдотья Семеновна, – он был богатейший человек, – жалобщик-то и места бы себе не нашел!

– Пока будешь беречь себя, до тех пор ничего не добьешься!

– Да ведь пропадать никому не хочется, Гришенька. Какая корысть себя запропастить!

– Такая, что если один пропадает, другому легче правды будет добиться!

– Своя-то рубашка ближе к телу.

– То-то и горе!

– Ну, еще это горе сполгоря, Гришенька!

– Жить иногда на свете не хочется! – проговорила Варя. – Легла бы, кажется, в могилу с радостью!

– Ах, Варя, что ты говоришь? – упрекнула Ольга Петровна.

– На что, матушка, смерть приглашать, – сказала Авдотья Семеновна, – она неминучая и так; и так сама придет.

– Ты смерть призываешь? Разве у тебя нет ни к чему любви? Разве у тебя нет мужества? – сказал Григорий Владимирович.

– Тяжко жить бывает, – сказала Варя.

– Не будь малодушна!

Григорий Владимирович сел около нее, и полились его живые пламенные речи… Ольга Петровна вздыхала; Авдотья Семеновна мотала клубочки и время от времени шептала: «Пылу-то! Пылу-то! Порядку в мыслях еще нет, а мило слушать: живой человек».

– Гриша, я виновата была! – вскрикнула Варя. – Я была виновата, – твоя правда!

Наступило молчание. Григорий Владимирович поглядел на Соню, – она тоже смотрела на него, – подошел, сел подле и долго просидел молча и не глядя на нее. Все призадумались.

– А ведь правда, что мы живем отшельницами; что бы гостей созвать! – сказала Авдотья Семеновна. – С людьми-то веселей.

– Теперь уж трудно, – давно никого не звали, – вздохнула Ольга Петровна.

– Жаль, что полк ушел, – сказала Авдотья Семеновна, – полковым только бы кивнуть – сейчас бы нагрянули и затанцевали. Сельские у нас тяжелы на подъем. Теперь, впрочем, нам не до танцев: а вот обед званый… Обед званый хорошо…

– Как бывало при маменьке! – подхватила Ольга Петровна. – Варя, помнишь, как бывало при маменьке?

– Право, сделайте обед, – сказала Авдотья Семеновна. – Гриша истину говорит: живши между людьми, не надо ими пренебрегать: и людям лестней и вам веселей будет.

– Так вы думаете, Авдотья Семеновна, что лучше всего обед? – спросила Ольга Петровна.

– Конечно, матушка, конечно.

– Знаете ли, – сказала Ольга Петровна, поглядывая то на того, то на другого, – дадим, в самом деле, обед.

– И чудесно! – ответила Авдотья Семеновна. Другие на это ничего не сказали. В тот же вечер, ложась спать, Ольга Петровна говорила Авдотье Семеновне:

– Отчего это все такие скучные были сегодня – все молчали да думали…

– Ничего, матушка, это пройдет, – отвечала Авдотья Семеновна.

– Хоть бы обед, в самом деле, устроить, Авдотья Семеновна.

– Да отчего же не устроить-то, Ольга Петровна! Ведь в вашей это воле.

– Да видите, какие все, – скажут что да и забудут.

– Да что ж вам, кто мешает? Вы сзовите гостей, да и дело с концом. Вам перечить сестрицы не станут, а разлакомьте вы их, так еще и благодарны вам будут.

– Да как же это все сделать, Авдотья Семеновна? Ко всем письма писать…

– Что ж, пишите письма. Кстати, у вас всякие бумажки разноцветные есть.

– Завтра напишу всем… Я думаю, все приедут, а?

– Отчего ж им не приехать? Ведь ссоры не было у вас ни с кем, и на обед зовете, – отчего ж не приехать.

– Так завтра…

Примітки

Подається за виданням: Марко Вовчок Твори в семи томах. – К.: Наукова думка, 1964 р., т. 2, с. 332 – 336.