10. Воевода наказывает Осипа
Николай Костомаров
После того с неделю Осип, в ожидании суда, проживал у Мордвина, расхаживал по городу и посаду, толковал с детьми боярскими, осматривал с ними городовые укрепления, указывал на разные недостатки: во время своей службы он научился этому делу изрядно. Однажды сделался на посаде пожар; Осип бросился туда и вместе с другими помогал разламывать стоявшие подле горящих домов строения.
Пожар приписывали поджогу тайных агентов Стеньки Разина, мстивших за казненного товарища. В самом деле, едва потушили этот пожар, как на рассвете вспыхнул другой. «Верно, – говорили тогда, – нашлись между Посадскими воры, что стали творить по научению тех, что к Вавиле приходили; говорили ж они: поджигайте город! Вот теперь и поджигают».
Носились вести, что в других городах то же происходит. Приехавшие из-под Пензы казаки говорили, что там вооружается мордва и готовится идти на русские города; воры, подосланные мятежниками, ходят между язычниками и подущают их на христиан. В Саранске только и речи было о том, как поступать, когда явятся казаки, и многие опасались, чтоб не сбылось предречение казненного преступника.
Все принимало какой-то зловещий вид; самые служилые начинали смотреть исподлобья. Низший не так уже терпеливо, как всегда, сносил грубость высшего и осмеливался показывать вид неудовольствия, когда его били. Наконец в воскресенье у кабака, за посадом, близ того места, где казнили преступника (которого тело на третий день после казни схоронили в рогожке, без гроба, в буераке, за надолбами), собралось много народу.
Там стояла толпа скоморохов; было их человек до двадцати, они играли на волынках, били в бубны и накры, другие представляли перед народом действа. Из раскинутого шатра, который они с собой всегда возили, вышел наряженный знатным господином скоморох в высокой черной шапке из дубовой коры, сел на колоду, подперся в бока и уродливо надулся, оттопыривши нижнюю губу; двое с униженным видом кланялись ему в ноги и подносили в лукошке кучу Щебня и песку, на которой лежал сверток из лопушника: это напоминало челобитчиков, подносящих воеводе поминки с челобитною, свернутою по обычаю в трубку.
– Выслушай, милостивец! – говорили они жалобно-смешным тоном. – Не побрезгуй нашим добром!
Сидящий начинал их бранить. В это время выскакивали из ряда скоморохов двое других, садились воеводе на плечи и кричали:
– Ой боярин, ой воевода! Любо тебе было хорохориться, да поминки брать, да людей безвинных обижать! Ну-ка, брат, вези теперь нас на расправу над самим собой!
И они начинали его тузить и грозили утопить в воде. Потом двое одетых в лохмотья и обутых в лапти тормошили и гоняли то в ту, то в другую сторону прутьями толстяка с огромным уродливым брюхом, а все другие хором кричали:
– Добрые люди! Посмотрите, посмотрите, как холопи из господ жир вытряхивают!
Потом являлся купец и начинал считать деньги, представляемые камешками, а другие скоморохи тормошили его и загребали у него из-под рук деньги, приговаривая:
– Давай, давай сюда! Делись с нами! Побрал с народа за гнилой товар; теперь поделись-ка с нами, с голытьбою!
Черному народу очень нравились такие представления. Веселость толпы удвоилась, когда скоморохи, выпивши по доброй чарке вина, стали в круг и, прихлопывая в ладоши, кричали:
Ребятушки! Праздник, праздник!
У батюшки праздник, праздник!
На матушке Волге праздник!
Сходися, голытьба, на праздник!
Готовьтесь, бояре, на праздник!
Эх вы, купцы богатые, бояре тороватые! Ставьте меды сладкие, варите брагу пьяную, отворяйте ворота растворчатые, принимайте гостей голых, босых, оборванных, голь кабацкую, чернь мужицкую, неумытую!
Осип понял, что значат эти действия, и с негодованием обратился к служилым, которые тут же глазели:
– Что вы это, дурни, зеваете-то? Что не скажете воеводе? Их всех надобно поймать да в тюрьму посадить: это воры!
Вдруг разнеслось в толпе: «Воевода! воевода!» В самом деле из города показался воевода верхом, в сопровождении стрельцов. Скоморохи с удивительной скоростью подобрали свои хари, которые надевали на лицо, свернули свой шатер, убрали бубны и волынки и пустились врассыпную. Вся толпа побежала опрометью во все стороны. Воевода прискакал на место и не застал уже никого. Сам Осип и другие служилые отступили прочь подалее.
– Что здесь за действа? – кричал воевода на целовальника, стоявшего непоколебимо у своего кабака. – Тут воровские действия представляются! Где воры? Ловить их!
– Да кого ловить-то? – сказал целовальник. – Где их ловить, коли они убежали напугавшись? Это все свои честные люди, в кабак царев погулять пришли; воров никаких не было!
– Как не было! – кричал воевода. – Гулящие беглые люди, скоморохи!..
– И, батюшка, воевода-кормилец! – говорил целовальник. – Какие это беглые? Что ж такое, что скоморохи?
– Да то, что у меня в наказе написано таких ловить, и хари у них брать, и на огне жечь, да и тех, кто их слушает и на их богопротивные действия смотрит, бить кнутом.
– Эх, боярин! На всяко чиханье не наздравствуешься! Уж будто всяко лыко в строку? Что ж за важность, что в наказе написано? Коли нам их гонять, так и в царской казне недобор будет; да у тебя ж, кормилец, в наказе написано, чтоб голове кабацкому, что с откупа взял кабаки в Саранске, на посаде ни во что не мешаться. Вестимо, ты воевода, так и власть у тебя есть; да ведь коли почнешь их гонять, так весь народ посадской осерчает на тебя, да и у нас пить не станут. А воровского тут не было ничего.
Воевода повернул коня и уехал назад.
На другой день после этого происшествия Осипа позвали к воеводе.
Вошедши в знакомую ему горницу, Осип застал там воеводу, который сидел с его отцом. Воевода не думал начинать следствия по челобитной Осипа, но хотел воспользоваться этим случаем, чтобы ему перепало что-нибудь лишнее от обычного благодетеля его Капитона Михайловича. С этой целью, оставивши Осипа в недоумении, он послал сына боярского Тюлюбаева известить отца Осипова, что сын подал на него челобитную, рассказать, в чем ее содержание и пригласить отца в Саранск для смирения сына.
Капитон Михайлович, узнавши, что его семейные тайны открыты воеводе, был поставлен в необходимость ехать в Саранск не с пустыми руками и повез воеводе значительную посулу. Иначе воевода, зная грехи за Капитоном Михайловичем, мог устроить так, что кто-либо иной подал бы извет на Капитона Михайловича в том же деле, и тогда он произвел бы над ним следствие. Осип поклонился и стал в углу.
– Подойди, подойди, Оська! – сказал Капитон Михайлович. – Подойди сюда! Свидетельствуй ложная на родного отца… чтоб тебя, заповеди божий забывшего, вороны заклевали! Подойди, не бойсь!
– И не боялся, и не боюсь, – сказал Осип. – Никогда не говорил я ложного, а за божий заповеди умереть готов.
– Да, да, – сказал воевода и, обращаясь к Осипу, говорил с спокойным, улыбающимся лицом: – Вот, друже мой, подал ты челобитную на отца. А челобитных от детей на отцов принимать не велено; ты, молодец, в Польше с ляхами бился, свету повидал, а царского уложенья не знаешь. А к тому еще ты вымыслил за отцом своим убийственные дела безлепо и напрасно. Я выдам тебя головою отцу твоему.
– Я ничего не хочу ему делать, – сказал Капитон, – только ты, воевода, дай ему наказание при моих глазах, а более ничего не надо.
– Мудрое дело вздумано, – сказал воевода. – А призови-ка, Гаврило, трех стрельцов сюда!
– Воевода! – сказал Осип. – Ты хочешь меня бить? Это не по закону. Я подам челобитную в Москву, я до самого царя дойду правды искать.
– Эй, горяча голова, горяча! Простудить надобно, – говорил воевода. – Ишь ты что – не смею я тебя бить! Да знаешь ли ты, какое ныне время-то? Да не токмо что бить, я тебя повешу, коли захочу! Вот видишь, что у меня в наказе-то написано: «…и чтоб вам, воеводам, держать служилых и всяких чинов людей в страхе и послушаньи, а будет кто вам учинится силен, и вам бы, воеводам, тем людям чинить жестокое наказание безо всякие пощады и смертью казнить, кто чего доведетца». Пусть только отец твой скажет слово – повешу, ему в угоду повешу!
– Бог с ним! – сказал Капитон Михайлович. – Бог ему воздаст.
– А что говоришь ты, что пойдешь ты к царю, – продолжал Осипу воевода, – так ты бы пошел, кабы я тебя пустил; а то я не пущу, так ты и не пойдешь. Нечего, брат Осип Капитоныч, нечего!.. Помолись да ложись!
Вошли трое дюжих стрельцов и сняли с Осипа кафтан и рубашку, потом повалили его на землю, и двое сели на него: один на плечи, другой на ноги, а третий начал хлестать его батогами. Осип не произносил ни молений, ни криков отчаяния и только стонал от боли. Капитон с радостью смотрел на истязания непочтительного сына. После сотни ударов Осипа подняли. Кровь текла с него…
– Ничего, ничего! – говорил воевода. – У меня есть настоечка отменная, сейчас заживет!.. Потрите-ка ему спину!
Он подал стрельцам склянку, и те начали тереть Осипу настойкой избитые места.
– Дивная настойка! – говорил воевода Капитону. – Это мне знахарь дал травы такой. Ты брат, Осип Капитоныч, возьми себе и про запас: военный человек, не ровен час – Боже тебя сохрани! – в ратном деле всяко бывает: поранят, а вот тут она и есть! Ну, а все-таки, Капитон Михайлович, я тебя попрошу за Осипа Капитоныча: ты будь к нему милостив; молодой он человек, неразумен; теперь вот мы его поучили, он и будет знать! А все ведь он твое порождение!
– Не надо мне его! – сказал Капитон Михайлович. – Хоть он и мое порождение, хоть у меня и других детей нет, я его не хочу и видеть, не токмо что к себе брать. Вечное ему проклятие от меня! Пусть его орлы растерзают, вороны расклюют; нищета сокрушит его, болезни истощат его; струпами пусть он покроется с ног до головы да у всех людей пребудет в поношении и уничижении за то, что не устыдился сказать ложное на родителя своего. Отселе ты не мой сын! Не знай меня, и я тебя не знаю! Вот тебе мое последнее слово. И не ходи, и не показывайся ко мне на глаза!
– Ну крут же ты, Капитон Михайлович! – сказал воевода.
Он мигнул глазом Осипу, подавая знак, которым как бы хотел сказать: «Не бойся, молодец! Это он только так, сгоряча, а то он утихнет; кое-как после умилостивим!»
– Что ж это ты его на мою шею оставляешь? – продолжал он, обратившись снова к Капитону.
– Пусть меж дворами волочится! – сказал Капитон Михайлович. – Чтоб ему никто куска не подал! А вот этого собачьего сына, Первушку-холопа, так вели связать, а я его отвезу в Нехорошево и там ему задам!
– Да Первушку-то что! Холопу-собаке собачья холопья и честь; ты вот сына-то пожалей! А, Капитон Михайлович! Пожалей сынка!
– И не говори! И слушать не хочу! – сказал Капитон.
– Ну, нечего делать с тобой. Образумь тебя Бог! Коли так, то я Осипа помещу у себя с служилыми людьми. Эх, молодец, молодец! Молода, глупа твоя голова! Вишь ты чего наделал – отцовское проклятие на себя накликал… Кланяйся батьке, авось упросим его! Ну, кланяйся в ноги!
Осип молчал и глядел в землю.
– О, да я вижу, и ты упрям – в отца! Ну ступай! Тюлюбаев! Ты помести его в избе с Лукошкою да с Ярыгою.
Так кончился суд воеводы. Осипа поместили в избе с двумя стрельцами – Лукошкою да Ярыгою. Туда перенесли его белье и оружие; коня отец взял с собой. Первушки своего Осип уже не увидел. Пролежавши три дня в муках, на четвертый он услышал вдруг на дворе смятение.
– Что там такое? – спросил он у Лукошка, вошедшего в то время в избу.
– Что! – сказал Лукошко. – Беда складывается! Воры к Атемару подступили, прибежал гонец оттуда…
Осип ничего не сказал. На другой день, утром рано, как только отворились городские ворота, он взял свою саблю, ружье и вышел из города, прошел посад и, пробравшись через надолбы, очутился в поле. Никто не видал, не кинулся за ним. Севши на дороге, бессмысленно смотрел он на восток, где выходило солнце, потом с судорожным движением достал кошелек, пересчитал в нем деньги, привезенные из похода, положил кошелек снова, зарядил ружье, повесил через плечо и побежал скорым шагом по направлению к Атемару.
Но вскоре он услышал за собой конский топот и, обернувшись, увидел двух саранских служилых, которые наскакали на него. Догадавшись, что это погоня, Осип остановился и, взяв ружье наперевес, ожидал.
Всадники доехали.
– Куда ты это, дворянин, загулялся так рано? Воротись назад, а то дороги, чай, не знаешь. Подай-ка нам ружье сюда!
Осип, не отвечая ни слова, схватил в левую руку ружье, а правою мгновенно вытащил саблю и, ударив со всего размаху седока, перерубил его пополам. Испуганный конь понес половину его разрубленного тела назад. Вслед за тем, бросив саблю, Осип схватил ружье и, выстрелив из него, попал в лоб другому всаднику и схватился за его лошадь. Освободив ее от трупа, молодец сел на нее сам и погнал во всю прыть в Атемар.
Когда Осип приблизился к Атемару, то увидал, что ворота отворены и толпа народа снует взад и вперед. Издали завидел он красные казацкие кафтаны и догадался, что Атемар в руках мятежников. Подъехавши к воротам, он был остановлен казаками.
– Служить батюшке Степану Тимофеевичу еду! – сказал Осип.
– Милости просим! Нашего полку прибыло! – закричали казаки, и Осип въехал в город. Конь его весь был в мыле и чуть держался на ногах.
– Ого! – говорили стоявшие. – Видно, прытко бежал, что конь-то чуть на ногах стоит. Гляди, падет!
– От погони удирал! – сказал Осип. – Ведите меня к атаману!
Примітки
Подається за виданням: Костомаров М.І. Твори в двох томах. – К.: Дніпро, 1990 р., т. 2, с. 53 – 59.