8. Осип в Саранске

Николай Костомаров

Осип с Первуном бежали рысью, не останавливаясь и не заговаривая один с другим. Осип не нарушил молчание даже и тогда, когда перед ним вместо одной дороги явилось две в разные стороны. Не спросивши своего слугу, знавшего местность так же плохо, как и он, Осип по инстинкту повернул вправо и не ошибся: то была большая саранская дорога.

Пустынная местность вокруг показывала скудость населения около этой дороги; не видно было нив, ни скошенных полей; высокие стебли степной травы, отжившей свое летнее существование, торчали, наклонившись друг на друга, и лежали, переплетаясь между собою и представляя грустный вид наступающей осени. По обеим сторонам синели гряды лесов и принимали иногда зеленый отлив, когда дорога подходила к ним ближе.

Такая пустота, однако, не доказывала, чтоб в этом крае не было селений: тогда не любили селиться около больших дорог; напротив, выбирали места поуединеннее, закрытые лесами; соседство с большими дорогами представляло гораздо больше неудобств, чем выгод. И татары скорее могли напасть на население, и ратные государевы люди, следуя по большой дороге, зашедши в село, могли чинить себе угодное, а ратный государев человек был большой охотник и до крестьянских женок, и до крестьянских клетей.

Даже купеческие обозы мало приносили пользы жителям больших дорог: наедет обоз, лошадей покормят, сами поедят, попьют да не заплативши и уедут или дадут что им вздумается из милости; а в деревне мало людей, чтоб сладить с ними. Царские гонцы, дети боярские и стрельцы, ездившие с разными отписками и грамотами, отрывали людей от работы, брали подвод вдвое, чем сколько у них написано в подорожной, приглашали с собой купцов, взяв с них денег, а крестьян заставляли везти, да вдобавок, чтоб показать свое достоинство, хозяину зубы разбивали, ради потехи посуду в доме били и портили.

Тогда всякий, кто состоял на службе и имел право назваться царским холопом, хоть бы он был не более как кузнец или плотник в городе, подымал кверху нос перед сиротой государевым, как называли себя посадские и крестьяне. По этим-то причинам большие дороги были очень пустынны; иногда проезжий проедет верст семьдесят, не встречая ничего, кроме зверя прыскучего, да птицы перелетной, да своего брата проезжего. Только выселенные по царскому указу на ямы ямщики жили верстах в пятидесяти и далее ям от яма, жалуясь на свою судьбу, и нередко убегали с места своего поселения.

Наши путники въехали в лес; тут не раз приходилось их лошадям спотыкаться о пеньки и головам всадников испытывать удары от нагнувшихся древесных ветвей. Тут первый раз встретились с ними люди; то были двое всадников в зеленых кафтанах, с саблями при боках и с пистолетами за поясами. Осип с Первуном машинально, по привычке, приложили руки к своим пистолетам, чтоб показать незнакомцам, что с ними шутить нельзя; то же сделали незнакомцы. Таковы были дорожные обычаи. Разъехавшись мирно, незнакомцы сказали: «Бог на помочь, добрые люди!», а Осип с Первуном отвечали: «Дай, Боже, благополучно!» Скоро после того наши путники выехали из лесу и увидели перед собою город Саранск.

Прежде всего заблистала перед ними глава соборной церкви, покрытая яркой белой жестью; по ней играли лучи солнца, склонявшегося к западу. Извилистый лабиринт деревянных укреплений, называемых надолбами, окружал посад, раскинутый вокруг города, так что с одной стороны строений в нем было больше, чем с других, а с противоположной – той, откуда ехали наши путники, река Иква протекала возле стен самого города.

Городская деревянная стена шла неправильными линиями и то высовывалась вперед выступами, истыканными узкими отверстиями для стрельбы в два этажа, то уходила внутрь выемками; там и сям возвышались башни, не похожие одна на другую; направо подымала высокую остроконечную вершину башня, называемая наугольная крымская, ставшая на большом углу стены, уходившем на запад в поле, далее, из-за зданий в средине города виднелись разнохарактерные верхи башен, стоявших по той части стены, которая шла вдоль Иквы; на сторонах, окружавших посад, стояли одна от другой в разных расстояниях башни: одна из них, называемая Троицкою, было четвероугольное здание с претензией бежать вверх и с приплюснутой кровлею, как будто бы кто сверху ударил ее по голове и сказал: «Куда ты? Стой!» Ее звали в просторечии Наседкою.

Другая верхоглядничала над всею стеною своими тремя крышами, каждая сверх другой; в ней виднелись широкие ворота; по направлению от нее шли три глухих башни круглого вида, за ними широкая невысокая башня с воротами, а за нею выступ без кровли с зубцами, называемый городком, сажен на двадцать выдавшийся вперед. Как бы взамен такого смелого выхода, стена потом уходила назад и, снова выдаваясь на прежнюю линию, упиралась в высокую и тонкую наугольную башню, которую называли Боярыней.

Вся стена была покрыта высокой кровлей; в некоторых местах самая стена была выше, в других ниже; на выступах и башнях были особые кровли: поэтому издали казалось, как будто десяток разных городов нагроможден вместе. Стены города были черного цвета, во многих местах поросшие мхом и травою. Здания в средине виднелись сплошною массою деревянных черных кровель, между которыми инде белели полосы березовой коры, которою тогда устилались крыши; несколько церквей возвышали свои главы над зданиями; иные, как и на соборе, были покрыты жестью, другие зеленою черепицею. Самих церковных зданий нельзя было видеть за городскими стенами; нигде не показывалось ничего каменного, ничего беленого.

Окружавшие посад надолбы состояли из столбов, поставленных вертикально и тесно один к другому в два ряда, с перекладинами поверху, и таким образом образовывали коридоры; они примыкали к самому городу у реки Иквы, и, протянувшись в прямом направлении как бы продолжением городской стены, заворачивались и разветвлялись в разные стороны и таким образом составляли переплетенную сеть укреплений, то упираясь друг в друга своими частями, то пуская от себя новые отрасли, то расширяясь в полукруги, то сжимаясь в углы. Когда путешественники подъехали к ним, то уперлись в их стены; проезда не было: они должны были поворотить вправо и в другой раз наткнулись на стену; тогда надобно было ехать влево между двумя стенами, по коридору, и еще раз взять вправо, чтобы въехать в спускные ворота.

Очутившись на посаде, Осип с Первуном поехали по улице. По обеим сторонам ее шли волнистые ряды крыш, на которых кое-где торчали вышки и чердаки с большими окнами; низенькие дымные трубы из небеленого кирпича казались птичьими гнездами. Дворы вообще были малы по улице и вытягивались в боковую линию; иные огорожались плетнем или забором, в средине которого делались крытые ворота. Домашняя постройка стояла внутри дворов, но в других дома выходили наружу и ворота были обок их, примыкая одним краем к дому, другим к двухэтажной клети или амбару с лавкой.

Дворы стояли не на одной линии по улице: одни выдавались вперед, другие уходили назад. Такой способ построек скрадывал улицу; она делалась то уже, то шире; едучи по ней, казалось, что она впереди скоро кончается, и от нее уже пойдет другая, а в самом деле шла все одна и та же. Низенькие курные избы стояли рядом с двухэтажными домами, очень узкими, с тремя и часто с двумя окнами на одном фасаде вверху; в подклетах часто не было вовсе окон: это показывало, что они назначались для кладовых.

Когда путники доехали до переулков, то увидели образа, стоявшие на столбах; следовало остановиться и перекреститься. Едучи таким образом по улице, путники наши доехали до площадки, где стояли рядом две церкви без дворов, обе низкие, деревянные; одна была с прорезною башенкою над крыльцом, и в этой башенке висели колокола; около другой за троечастным алтарем стоял навес с колоколами. Обе церкви были покрыты дранью: главы были жестяные с крестом, поставленным на луне.

Сдержавши лошадей и сделавши несколько крестных знамений перед обеими церквами, Осип и Первун проехали еще несколько сажен по улице и достигли рва, окружавшего городскую стену. Глубиною этот ров был сажен до четырех и наполнен грязью от воды, проведенной туда из Иквы и высохшей во время лета; в средине рва вбиты были заостренные колья густым рядом, который назывался честик. Через ров вел мост без перил, очень некрепко сколоченный, так что когда въезжали на него, то лошади беспрестанно попадали ногами в расселины.

Снявши шапки и помолившись перед образом, висевшим на воротах, путники въехали в город. Они должны были проехать по улице из дворов, из которых в одних жили служилые люди, другие были осадные, построенные разными помещиками Саранского уезда на случай осады, чтобы спрятаться в них с семействами, когда будет угрожать неприятельское нашествие. В обыкновенное время в них жили дворники.

Таким образом, проехавши между дворами, путники приехали на площадь. Тут стоял деревянный собор, недалеко от него две другие деревянные церкви; на правой стороне была приказная изба, длинное одноэтажное строение, разделившееся на две половины, с проходными сеньми; близ нее воеводский двор, огражденный тыном; позади был врытый в землю каменный погреб с государевым зельем и свинцом – единственная каменная постройка во всем Саранске. Вправо от воеводского двора стояли два двухэтажных деревянных амбара; в одном хранилось оружие, в другом – хлебные запасы. Прямо против воеводского двора, подле собора, был гостиный двор с лавками, но в нем не торговали, исключая годичной ярмарки; зато туда купцы могли сносить товары из посада, если б оказалось опасно оставаться им на обычном месте.

У Нехорошевых был свой осадный двор, но Осип не поехал туда, чтоб не встретиться с отцом, который там остановится, когда воевода призовет его к ответу. Первун вспомнил, что тут есть добрый человек, новокрещен Мордвин-пушкарь, женатый на сестре той самой Ганки, которая покойной матери Осипа передавала вести. Недолго было искать его. Случилось, проходил служилый человек; Первун спросил у него, где живет Мордвин-пушкарь. «Я сам тот и есть», – сказал Мордвин.

Осип с Первуном повернули к нему на двор, стоявший на одном из концов площади. С дружелюбными поклонами Мордвин ввел гостей в избу, которая у него называлась чистою или светлицею и которая в самом деле была черна и грязна и слабо освещалась двумя маленькими окнами. Тут Первун принялся рассказывать Мордвину, зачем они приехали. Вскоре пристала к разговору и хозяйка и, узнавши про сестру, начала охать. Осип громко сказал:

– Есть правда у Бога и у царя! Не бойся за свою сестру; служила моей матушке-покойнице, мне пусть немного послужит: награжу!

– Ах, родимый мой! – говорила хозяйка. – У меня-то всей родни на белом свете, что сестра. Две нас было у батюшки; батюшка служил у дядюшки твоего верою и правдою и с ним в походе бывал. Дядюшка твой Петр Михайлыч меня и замуж выдавал. Мы все помним его добро. Как же нам теперь сестру-то вызволить? Они съедят ее живую.

– Сестра твоя пусть правду говорит, – сказал Осип. – Мы дело обделаем; надобно идти к воеводе да челобитную подавать.

– Воевода-то наш сам не при себе, – сказал Мордвин, – такая тревога, такой переполох, что Боже упаси!

– Что такое? – спросил с удивлением Осип.

– Ты, боярин, нешто, едучи из похода, не слыхал, что делается на Волге?

– Казаки пошаливают, что ли? – сказал Осип. – На Хвалынское море пошли, на перского шаха?

– Кой тебе на Хвалынское море! – сказал Мордвин. – Астрахань-город взяли, воеводу убили, приказных людей извели… Служилые к ворам пристали, над христианами всякое бесчинство учиняют и теперь уж по Волге идут вверх. Проявился у них какой-то батюшка Степан Тимофеевич, что, говорят, его ни пуля не берет, ни сабля: таково слово знает! И с ним будто бы патриарх Никон, что старшой надо всеми попами был, а царь его сместил; да бают, с ним же еще и царевич Алексей Алексеевич.

Идет будто бы на бояр, в Москву, и обещает людям льготные годы, что уж теперь, говорит, все люди будут равные, а не будет того, что вот теперь один боярин, и ему боярская честь, а другой крестьянин али посадский, а будут все заодно, как у казаков на Дону. Рассылают своих пособников, грамоты исписали да им отдали, чтоб носили да людям читали; а в грамотах, слышь, прописано, чтоб все люди принимали царевича да батюшку Степана Тимофеевича, чтоб народ православный сбирался кто с чем может: кто с саблею, кто с ручницею, а кто хоть и с дубинкою, да вставал на лиходеев.

Анадысь на посад пришли три человека и стали у посадского человека Вавилки Хлебосолова и стали брехать: «Пристаньте, – говорят, – вы, посадские, к нам; когда мы к вам придем, зажгите город, побейте воеводу и приказных всех, а животы их и всю царскую казну себе поровну разделите; а где, – говорят, – нашего слова не послушают и батюшки Степана Тимофеевича приказу делать не станут, тому городу несдобровать: батюшка и царевич велят всех побить».

Вавила же не будь прост, поди да и скажи воеводе: не побоялся, что они ему беду сулили, коли к ним не пристанет. Воевода отобрал нас, служилых, да к Вавиле. Тут на беду нам сталось, завидели воры, что идут люди, да бежать; мы за ними; двое завернули за угол, да и были таковы; третьего наш молодец по ноге стрельнул; поймали; а тех искали, искали, бегали, бегали по всему посаду, и конные поскакали за надолбы – нет тебе! словно в воду канули. И по дворам искали… нет да и нет!

Воевода так и думает, что свои воры посадские прихоронили. Ругался беда как! «Такие-сякие, – говорит, – врагоугодники, клятвопреступники, царю хотите изменить!» Стал орать в застенки да пытать огнем, да животы отбирают у них приказные люди. А Вавила и сам не рад, что сказал: на другую же ночь у него сенница загорелась; так вот невесть с чего огнем и взялась, и весь двор сгорел, а сам с семьею мало жив выскочил. Посадские на нас все злятся, что мы в их дворах обыск чинили.

– Давно это у вас?

– Да вот третий день всего. Идет большой переполох. А тут из Москвы указ пришел воеводе, чтоб жить с большим береженьем: чают, воры придут; дворян и детей боярских, бают, в осаду будут звать; а того, что поймали, завтра смерти предадут за посадом.

– Враг лукавый смуту чинит, – сказал Осип, – царю белому супротивное хочет сотворить. Сила крестная с нами и милость святых чудотворцев заступников! Есть у царя верные люди, покорят они под нозе его воровство и измену.

Ночь наступила, и Осип расположился на лавке, подостлавши под себя свою епанчу и кафтан, а Первун на холодной печи. Отходя ко сну, Осип усердно помолился и окрестил кругом свое странническое ложе, чтоб отдалить дьявола и слуг его.

Примітки

Хвалынское море – давня російська назва Каспійського моря.

…объявился у них какой-то батюшка Степан Тимофеевич… – Разін (бл. 1630 – 1671) – відомий донський отаман, а в 1670 – 1671 рр. керівник селянської війни, що охопила Поволжя і Дон, була підтримана полковником І. Дзиковським на Слобідській Україні.

…и с ним будто бы патриарх Никон… – Никон (Минов Микита) (1605 – 1681) – російський патріарх (1652 – 1658); провів реформи, що викликали розкол церкви, а втручання в політику спричинилося до неласки царя Олексія Михайловича і, згодом, до заслання, яке зробило його страдником, популярним в народі, й викликало чутки про підтримку ним Разіна.

…да бают, с ним же еще и царевич Алексей Алексеевич… – Олексій Олексійович (1654 – 1670) – царевич, син Олексія Михайловича і M. І. Милославської. Помер молодим.

Подається за виданням: Костомаров М.І. Твори в двох томах. – К.: Дніпро, 1990 р., т. 2, с. 40 – 46.