15. Тревога в поместье Капитона

Николай Костомаров

Еще шесть недель не прошло. Капитон Михайлович только и думал о том, чтоб поскорее жениться на Неониле Филипповне. Зловещие слухи о приближении воров носились. Того и гляди, что воевода позовет в Саранск на службу; уже стрельцы бегали по помещичьим усадьбам, призывали на царскую службу. Его почему-то еще не трогали.

«Верно, – думал он, – воевода Оську за меня поставил. Авось меня минуют; я ведь стар… А чем, однако, черт не играет! Что, как Оська?.. Он зол на меня… Нет, не может быть! Он Бога побоится. Столько лет служил верою-правдою царю… Нет, не сделает… не сделает! Никогда!»

Совесть в нем заговаривала. Подчас ему становилось ужасно тяжело. Он призывал ключника или жену его. Он хотел как-нибудь прогнать от себя тайный голос, который шептал ему много неприятного, мрачного.

– Не первый ты и не последний, – утешал его ключник, – что ж, если и попутал лукавый – отмолишь Бога! Мы все за тебя будем милосердого Бога молить. Кто Богу не грешен! Бог милостив. Хуже было бы мучиться да сохнуть по своей милой. Ведь поглядел бы на себя: словно ковыль-трава на горючей степи от солнца, иссох; словно воск против огня, истаял! И она, бедняжечка, ночь-день покоя не знала, как голубочка ворковала; все по тебе, боярин, все по тебе! Без тебя ей свет не мил, солнце не красно; еда на ум не идет, жить не хочется! А как поберетесь, то-то заживете! И нам, холопям, любо да мило будет смотреть на вас!

Вот встает Капитон с утренней зарей пасмурный, болезненный. Ночью ему мало спалось: ночь была тревожная. Выли псы на дворе, за рекою в селе откликались другие псы таким же воем; на церкви кричал сыч. Капитон вышел на воздух. Было осеннее утро, ясное и холодное. Он оглянулся вокруг себя. Над ним раздалось трижды карканье ворона: черная птица сидела на трубе его хором, три раза прокричала и улетела.

Капитон Михайлович вошел в дом. Вздумалось ему надеть зеленый кафтан с золотыми нашивками. В этом кафтане он был тогда, когда неосторожно хватил свою супругу; он не надевал его с тех пор и нарочно запрятал в скрыню. Теперь, чтобы разогнать и превозмочь душевную тревогу, он задумал сделать именно то, что наводило на него эту тревогу. Он открывает скрыню – из скрыни выскочила мышь…

– Кота! – машинально закричал хозяин.

Мышь исчезла в подпольную дыру прежде, чем могли услышать голос хозяина и подать кота. Капитон Михайлович стал перебирать платье. Вот его праздничный кафтан рудо-желтый камчатный с серебряными пуговками, подбит тафтою зеленой; а вот штаны синие лунского сукна; а вот и он… кафтан зеленый настрафильный, подбитый дорогами; он вынул его и видит – мышь проела на нем две дыры: одна дыра на правом рукаве, другая на груди, как раз против сердца… Капитона Михайловича самого что-то за сердце схватило!

– Как это проклятая мышь сюда пролезла? – сказал он сам себе, судорожно перебирая далее платье.

Вот он увидел в скрыне дыру; мышь прогрызла дерево и влезла; что же! Тут нет ничего дивного. Да как же это она другого платья не тронула, только один этот кафтан прогрызла?

Он пристально осмотрел все остальное платье – нет порчи, все цело! Одному этому кафтану только досталось. Стало быть, за этим только и дерево в скрыне прогрызла, за этим и в скрыню влезла!

Капитон Михайлович задумался. В это время какой-то глухой шум пронесся позади него… Он быстро обернулся, в глазах у него позеленело, ему было страшно: ему казалось, будто он вскользь увидел кого-то, не смел он назвать – кого… В самом же деле ничей образ не стоял у него перед глазами, но в глубине души у него что-то отразилось, и ему показалось, что он должен это увидеть, хоть и не увидел на самом деле. Капитон поспешно закрыл скрыню, не уложивши в порядок платья, и забыл запереть ее. Он вышел из дома, прошелся по двору, пошел на задний двор, в сад, в пчельник… Там жил у него старик: то в пчельнике, то в мельнице доживал он век свой за легкой работой по летам.

– Что, дедушка? – спросил хозяин.

– Не добре, боярин! – сказал старик, шевеля беззубыми челюстями. – Попа бы нам позвать – воду освятить, ладаном покурить… ках, ках, ках!.. нечистого прогнать… свят, свят, свят! Ох, все Господь за грехи наказует… да он же и милует грешных. Ночью будто что-то стонет да шумит, и вот все в этом углу; раза два выходил из избы, подойду – ничего нет; а улягусь – опять так и слышу: что-то вот стонет да тужит. Да вот птичница Акулина говорила: курица петухом пропела! Ух, боярин, это плоха примета! Да вон смотри, смотри, боярин: вишь, как галки да вороны вьются, инда кто их гоняет, все кругом, кругом… Видишь, боярин!

У Капитона Михайловича сердце сжималось, ему стало холодно. Он сказал:

– Ну что ж дедушка! Коли примета и не к добру, что же, может быть, это Господь посылает для нашего вразумления, чтобы мы в чувство пришли и покаялись в грехах своих.

– Эх, боярин! – сказал дедушка. – С той поры, как наша добрая боярыня Наталья Андреевна преставилась, у нас все неладно! Я человек старый, боярин; конечно, наше дело холопье…

– Цыц! – закричал Капитон Михайлович, не любивший, если кто-нибудь вспоминал при нем о покойнице. – Коли тебя не зовут, так сам не суйся! Ступай себе, ходи за своим делом!

– Я пойду… пойду! – сказал старик, удаляясь и мотая потупленною головою. – Не гневись, боярин, не гневись, я ведь старый человек, а ведь сказано: старый – что малый, что ему на ум взбредет, то и несет.

Побродивши по усадьбе, Капитон Михайлович взошел опять на крыльцо своих хором и стал смотреть задумчиво вдаль. Глаза его увидели вдали скачущего всадника: он бежал во всю прыть по Саранской дороге прямо к двору его. Вот всадник встретил кого-то, сказал ему что-то и опять побежал. Вот он подъезжает, вот он на дворе и прямо летит к крыльцу. Капитон Михайлович предчувствует, что услышит что-то недоброе. Гонец проворно соскочил с лошади и прежде всего попросил оставить эту лошадь у себя, а ему дать другую: он ее оставит у помещика, который даст ему на обмен третью, а эту пришлет к Капитону Михайловичу; лошадь же, на которой гонец пробежал, следует привести в Саранск. Потом гонец отдал Капитону Михайловичу воеводский указ и проговорил:

– Велит воевода сейчас собираться с людьми в город во всем наряде: воры в Атемаре и не сегодня-завтра подступят под Саранск. А сын твой Осип бежал и пристал к ворам.

– Господи Боже! – воскликнул Капитон Михайлович и схватился за голову.

Гонец, сделав свое дело, отошел, выпил чарку водки, которую поднесла ему женщина, снял со своей лошади седло, переложил его на лошадь, которую ему подвели, сел, сказал «прощайте» и быстро поскакал из ворот.

– Слышишь? – сказал Капитон Михайлович ключнику, вошедши в горницу. – Оська ушел к ворам! Нас зовут в осаду в Саранск. А свадьба?

– Позвать попа да повенчаться скорее, – сказал ключник, – да потом усадить Неонилу Филипповну да и бежать. Я вас провожу.

– Куда бежать! Слышишь, в осаду зовут! Это значит от царской службы хорониться. За это кнутьем отшлепают да поместье отымут.

– Э, боярин, кнутья без сыску не бывают. Воры не будут долго стоять под Саранском. Коли не возьмут они его в два вечера, так значит Саранск отсидится; а мы тут и приедем, будто опоздали, умолчим да умаслим воеводу. А не отсидится, так тогда и нам паче всех беда будет: Осип будет главный заводчик, он поведет воров сюда, отца-то не посмеет тронуть, а Неонила Филипповна пропала. Пес Первушка все узнал и рассказал.

– Правда твоя; надобно спасать Неонилу. Да как же венчаться, когда шести недель нет?

– А что же делать, коли ждать нельзя! Нужда закон изменяет. Поговори с попом, что он скажет.

Недолго пришлось Капитону Михайловичу уговаривать попа. Честный отец не перечил: нет помехи ни в родстве, ни в кумовстве, а на шесть недель правила не написано. Почему не повенчать, коли за то дадут хорошую плату!

– Боже благослови! – сказал поп.

И еще дал такой благой совет Капитону Михайловичу: объезди ты четырех помещиков и зови их на свадьбу, и у детей боярских, соседей, побывай и их позови, и всем скажи, что вот, мол, хоть оно и необычно, да что же делать! В осаду зовут, а оставить бедную вдову одну – опасно; так я, мол, хотел все равно жениться на ней, уж так порешил поране повенчаться, и поп-де на такой случай разрешил.

Капитону Михайловичу оседлали лошадь, и он поехал звать соседей на свадьбу, вместе с ключником. Прежде всего заехали ко вдове-невесте. Вдова была чрезвычайно рада, когда ей объявили, что свадьба послезавтра, в воскресенье; а когда она спросила, отчего так скоро, не ждут шести недель – Капитон Михайлович начал было вывертываться и выдумывать. Но Неонила Филипповна сказала:

– Мой милый, говори правду. Мое сердце что-то чует. Говорят, воры под Саранск подступают? Правда ли этому?

– Да, светик мой, – отвечал Капитон Михайлович, – нас зовут в осаду. Да не бойся, после свадьбы подумаем, идти ли в осаду или уехать куда подалее; когда идти в осаду, так лучше мы вместе будем там. А то как ты одна здесь останешься! Коли я сам буду в осаде, как бы воры сюда не пришли и над тобою дурна какого не учинили.

– А твой Оська… где он, что он? – спросила Неонила Филипповна, она уже что-то предчувствовала и подозревала.

Капитон Михайлович побледнел.

– Оська? – сказал он, собравшись с духом. – Оська не мой сын, – собачий он сын! Будь он от меня проклят! У меня нету сына! Не поминай о нем никогда!

Капитон Михайлович уехал скликать гостей, а у Неонилы Филипповны начались свадебные приготовления.

Капитон Михайлович приехал в дом соседа. Сам хозяин был на службе; в доме оставалась жена с двумя сыновьями-недорослями и бабка. По тогдашним нравам, бабка была главное лицо в доме. Капитон Михайлович, как лицо просящее чести, слез с коня у ворот и ввел его за уздцы до крыльца. Бабка вышла к гостю. Это была высокая, худая, сгорбленная старуха, в огромной кике, перевязанной белым платком, которого шитые золотом концы, подвязанные под подбородок, развевались у ней на груди. Она подпиралась клюкой более для важности, чем из необходимости. Капитон Михайлович поклонился ей до земли, и когда начал просить быть посаженой матерью, она заартачилась.

– Ах вы греховодники! – сказала она. – Только что похоронил свое первое подружье; шести недель нет, как у тебя жена умерла, а у ней муж; чем бы душу строить да слезами поминать, а он уж за мирские сласти! Да и до веселостей ли теперь, когда гнев божий наступает на нас, грешных, за наши беззакония! Лихой, окаянный супостат Стенька Разин высылает на нас свои темные силы. Сам человек и ученый, и смышленый – ведь это что? Страшный суд близко – вот что!

– Матушка моя, Прокла Тихоновна! – сказал Капитон Михайлович. – Не худое дело мы затеяли, закон святой, Богом установленный, принимаем. Что по воле божьей моей супружнице смерть прилучилась, я душу ее буду строить, пока веку моего; а в доме, сама знаешь, матушка, нельзя без хозяйки: все пойдет врознь. Да и ей, вдове, одной оставаться непригоже.

– Ох-ох-ох! Оно правда, родимый, правда! Вот я и сама теперь под старость, чем бы Богу молиться да душу спасать, в мирской суете утопаю. А отчего? Хозяйки нет. Невестушка у меня больно неразумлива; говоришь ей, говоришь, инда горло пересохнет, вся из сил выбьюсь, – не делает по-моему, как я ей велю. Слово грубое как-нибудь скажешь, сейчас надует губы, забывает, что я ей такое. То-то, родимый, времена, вишь, такие теперь стали, что молодые хотят разумнее старых быть. Ну пускай, дело хорошее хозяйку в дом взять, да зачем же так скоро?

– Затем, – сказал Капитон Михайлович, – затем так и скоро, что божие на нас попущение. Зовут меня на защиту благочестивого жительства противу воровской смуты. Ехать нужно, так я хочу скорее закон принять, чтобы было кому в дому оставаться; а то все дымом пойдет без жены. Сынишка впал в непослушание и неведомо где теперь. А как я женюсь да сам на царскую службу пойду, так жена в доме большая будет.

Старуха убедилась этими доводами и согласилась быть посаженой матерью.

Оттуда поехал Капитон Михайлович к другому соседу – просить его посаженым отцом. Хозяин, получив указ воеводы, снаряжался идти в осаду: в доме и на дворе была беготня, несли сухари, приготовляли вьючные мешки. Капитон Михайлович, как вошел в дом, тотчас сказал:

– Бью челом и земно кланяюсь! Вижу, что тут сбор на службу царскую, и у меня то же; только у вас сын есть; Бог дал помощника и наместника на старость, а у меня сын не в меня пошел: не захотел отческой молитвы и благословения, оставил меня одного, а сам тягу дал; на службу теперь самому приходится идти! Я попрошу вас – поедем вместе. Только мне не на кого дома бросить: один я как перст; так я, помолясь Богу да благословясь, задумал жениться. Что делать! Шести недель нет, как умерла покойница, царство ей небесное, а вот приходится против обычая жениться. Просим покорно на свадьбу; попируем в воскресенье да сейчас и отправимся в поход.

Хозяин согласился беспрекословно быть у Капитона Михайловича посаженым отцом.

Капитон Михайлович побывал еще в двух помещичьих дворах, и там согласились быть у него на свадьбе.

Жили за Нехорошевым в деревнях дети боярские. Поехал к ним Капитон Михайлович и въехал он на двор к одному (Капитон Михайлович был старше его статьею, и потому прямо подъехал к крыльцу). Застал он там других соседей – детей боярских. Они толковали, что им делать: прослышали, что воры подходят к Саранску, у некоторых были дети и братья в осаде, теперь их самих звали.

– Батюшка! – закричали они, увидя Капитона Михайловича. – Сам Бог тебя принес. Дай нам совет.

– Вестимо, надобно ехать на царскую службу, – сказал Капитон Михайлович, – а прежде поедемте ко мне на свадьбу. В воскресенье отпируем, а потом в путь. Это дело будет.

Дети боярские с большою радостью приняли эти предложения.

Едучи назад, в Нехорошевке Капитон Михайлович во всеуслышание всем объявил, что у него свадьба в воскресенье, и звал встречного и поперечного обедать в понедельник. Перед вечером воротился он в усадьбу.

Рассказавши ключнику и жене его свое путешествие, Капитон Михайлович сказал:

– Ты будешь у меня дружком, а ты – свахою.

– Да ведь мы, кормилец, холопи, статочное ли дело говорить, чтоб нашему рылу холопьему такой чин занимать на дворянской свадьбе.

– Я вам дам сегодня же вольную, – сказал Капитон Михайлович. – Хоть вы и не хотели этого, да теперь берите, а жить у меня будете неразлучно: мне без вас не жить.

Капитон Михайлович сделал этим совсем необычное для дворянина дело.

Примітки

Подається за виданням: Костомаров М.І. Твори в двох томах. – К.: Дніпро, 1990 р., т. 2, с. 85 – 92.