19. Казнь Осипа Нехорошева

Николай Костомаров

Пленников привезли к воеводскому двору. Тотчас выбежали стрельцы и помогали провожатым отвязывать их и водить в тюрьму. На дворе было три тюрьмы; то были землянки с небольшим возвышением над уровнем, с деревянными крышами, насыпанными на аршин землею; на окраине крыш были сделаны небольшие отверстия для света. В каждой тюрьме была такая низенькая дверь, что нужно было входить нагибаясь, а толстяку надобно проходить боком. Пять или шесть ступеней вело внутри вниз, в просторное подземелье, где на голой сырой земле валялись преступники.

Не оказываемо было никакого сострадания к их судьбе, никто не заботился о их участи; не было у них ни постели, ни свежего белья, кто в чем попался, в том и сидел, пока суждено ему было сидеть. У одних только на ногах, а у других еще и на руках были кандалы; а у иных, самых тяжких преступников, были на плечах «стулы». Они никогда не умывались; не водили их в баню, не давали пить, когда захотелось; не выводили для естественных нужд, и в случае болезни не только не лечили, но не оказывали никакого облегчения участи.

Когда нашего Осипа со старыми товарищами вкинули в одну из таких тюрьм, он увидел себя в незнакомом обществе: было там человек около двадцати; все это были товарищи Осипа по бесчинствам; на некоторых были видны следы недавних пыток. Один плечистый, дюжий парень в разорванной грязной рубахе, покрытой кровавыми пятнами, с обстриженною головою, в цепях на ногах, обратился к Осипу с расспросами.

Осип молчал. Парень рассердился и после нескольких одинаковых вопросов, на которые не получил ответа, закричал: «Что молчишь?» – прибавил крепкий эпитет, схватил Осипа за шею и начал трясти. Но Осип, обладавший большею силою, освободил свое горло от невежливых рук товарища и взамену схватил его за горло и встряхнул так, что тот посинел и, когда Осип оставил его, начал охать, потом сделалось ему дурно. Его сторону приняли товарищи: один подошел к Осипу и хотел ударить его кулаком.

Но дюжий Осип предупредил противника и ударил его коленом в живот, так что тот повалился наземь. После этого на Осипа с яростью кинулось пятеро, и в то же время несколько других стали оспаривать у этих пятерых справедливость их нападения и готовились защищать Осипа. Они представляли своим противникам, что товарищу их, вступившему внове, надобно было дать время опомниться; а то сейчас к нему пристали: «У него сердце еще не спало, – говорили они. – Да он же и не знает, кто с ним говорил».

– Да, – подхватили другие, – ты не знаешь, кто это, кого ты схватил за горло. Это керенский атаман.

– А я саранский атаман! – сказал Осип. – Саранск почестнее вашего Керенска. Мне говорить сегодня невмочь, и говорить нечего. Мы уже переговорили все и договорились все разом до одного.

– Ну помиримся, саранский атаман! – сказал керенский, пришедши наконец в себя. – Силен ты, брат, больно: как сдавил, ажно чуть я дух не испустил. Что сидеть молча! Ты мне про себя расскажи, а я про себя расскажу, вот оно и веселее будет! А то что сидеть!

– Что будешь рассказывать! – подхватил один из товарищей. – Во рту пересохло, выпить не дают…

– Не беспокойся! – сказал другой, у которого вся кожа на ногах была покрыта волдырями от огненной пытки. – Еще позовут и поднесут… выпьешь горячую, как я.

Осип все молчал. Но один из посаженных с ним его шайки молодец рассказывал новым знакомцам все и про Саранск, и про Нехорошевку. Когда услыхали керенские, что саранский атаман не какой-нибудь беглый холоп, а дворянский сынок, то пропитались к нему уважением. Дворяне были большою редкостью в шайках Стеньки Разина. Дворянин, передавшийся в шайку, да еще атаман, это небывалая редкость.

– Прости меня, – сказал керенский атаман, – что я с тобою так грубно был… Что ты, дворянин и дворянский сынок, оставил свою дворянскую честь и за нас пошел, то тебе слава. Зачем же ты молчишь! Али, быть может, каяться стал, что пристал к нам?

– Нет, – сказал Осип, – не каюсь я, а досада берет меня, что ничего не успели мы сделать.

– А мы, – сказал керенский, – не много времечка гуляли, да зато уж как погуляли! Много красных девок, белолицых молодушек-лебедушек за белы груди потрепали, над сынками дворянскими поругалися, а что меду-вина пролили…

– Да! – прервал Осип, – а теперь будем горечью закусывать! Такова наша, братцы, судьба на сем свете: отколупаешь меду ножом, что только на мизинец набрать, а потом хреном заедаешь: и в мешок его не уберешь – так много.

На другой день часов в семь утра Осипа и товарищей его стрельцы вывели из тюрьмы и повели к допросу. Привели их в воеводскую избу. За столом сидел товарищ Долгорукова – старый воевода и дьяк, сидело за другим двое подьячих; у дверей стояли стражи и палач в красной рубахе.

Воевода окинул глазами Осипа и спросил, кто он.

Осип твердым голосом назвал себя: дворянин Осип Капитонов Нехорошев.

– Дворянин? – сказал воевода. – Дворянин! Стало быть, и на царской службе был! Постой, Нехорошев, Нехорошев… Мне что-то припоминается твое прозвище, чай, родня тебе какая. Вот близу лет шесть в Переяславе на Украине один Нехорошев… Я тогда служил в Черкасской малороссийской земле, – Нехорошев посылан на подъезд в степь, бился с татарами и привел полону татарского, а за то после его и жаловал государь…

– Это я самый, – сказал Осип, – тогда я служил царю-государю.

– А теперь стал черту служить! Ах-ах! Статочное ли дело, дворянин, царский служилый человек, а в холопье дело вошел и воровским атаманом стал! Погубил тебя лукавый. Эх-эх! Снимайте с него допрос. Смотри же, не врать у меня, а то пытать буду больно.

Дьяк взял перо и стал спрашивать. Осип показывал:

– Зовут меня Осип Капитонов сын Нехорошев, а родом я из Саранского уезда; а служил я близу десяти годов в Малой России в полках, а в прошлом году воротился домой, и как вошел в родительский дом и увидел – лежит родная мать моя Наталия Нехорошева, Капитонова, отца моего, жена, на столе, и узнал я, что умерла она от ушиба, а ушиб ее отец мой Капитон, потому не мила ему стала, что он, отец мой, стал жить блудно с соседнею женою дворянскою Жарского Неонилкою.

И положили они извести свое подружье: он, Капитон, – свою жену, а она, Неонилка, – своего мужа; и я, то узнав, что смерть моей матери Наталье приключилась от моего отца, поехал в город Саранск и бил челом воеводе в том убивственном деле, а воевода моего челобитья не принял, для того что по «Уложению» принимать челобитья от детей на отцов не велено; и меня воевода при отце моем наказал батогами больно; и я, Осип, в сердцах убежал из Саранска и прибежал в Атемар; и там были воры, и я с теми ворами под Саранск подходил, и при взятии Саранска и в дуване был; а в Саранске воры меня выбрали атаманом; и я, Осип, взявши воров человек более ста, и поехал на село Нехорошевку на своего отца; а мой отец в те поры справлял свадьбу со вдовою, дворянскою женою Неонилкою, что с нею прежде блудно жил; и я своего отца в дому его в Нехорошеве не нашел и погнался за ним, хотячи его достать и убить; и на дороге встретился я, Осип, с царскою ратью, и меня, Осипа, с ворами царские люди разбили и взяли в полон и привели в Арзамас – и то моя, Осипова, вина.

По снятии допроса Осипа увели в тюрьму. Часа через три опять вывели его из тюрьмы в избу. Воевода сказал:

– Князь Долгорукий говорит, что речам твоим верить немочно: все это ты выдумал от себя на отца и на свою мачеху по злобе. Говори правду, а не то в пыточную.

– Я всю правду сказал, – отвечал Осип.

– Нет, врешь! – сказал воевода. – Ведите его в пыточную: он там правду скажет.

Его повели в пыточную башню. Это была одна из деревянных башен, которыми была усеяна деревянная с присыпом стена города Арзамаса. В башне этой было два яруса. Осипа повели в верхний. Там была огромная печь для содержания огня ради пытки огнем, лежали разные инструменты и стояли два столба с перекладиною, а под ними лежали круглые гири разных сортов. За Осипом пошли палач, двое сторожей и сын боярский, который приставлен у пытки быть. С Осипа сняли цепи, сторожи обнажили ему спину, потом привязали ему к рукам веревки, а один из них взял его за эти веревки на себя на спину так, что живот Осипа плотно пришелся к спине сторожа, а палач начал отсчитывать ему удары кнута по спине. Сын боярский за каждым ударом говорил: «Сказывай правду».

– Я всю правду сказал! – кричал Осип.

Дали ему таким образом ударов двадцать, от которых кожа на спине потрескалась и лилась подкожная кровь в изобилии. Потом его увели в тюрьму. Керенский атаман сказал ему: «Что, брат, позавтракал?» После обеда его снова повели в пыточную. Там подвели его к двум столбам с перекладиною. Палач, обвязав ему руки веревкою, поднял его вверх и привязал на перекладине, а к ногам его привязали гири. Осип кричал от боли. Палач взял кусок раскаленного железа и стал водить вдоль израненной кнутом спины, в некоторых местах нажимая железо с особенным прилежанием. Сын боярский продолжал беспрестанно повторять: «Говори правду». Осип среди криков, исторгаемых страшным страданием, долго твердил одно слово: «Я всю правду сказал», – наконец, не вытерпевши мучений, закричал: «Отрекаюсь».

Его одели в окровавленную сорочку и повели снова в воеводскую избу. Дьяк со слов его записал, что все, что ни говорил он на отца и на мачеху свою, наговорил он ложно; а пристал он к воровству своею дуростью, норовя своей бездельной корысти. Спрашивали его о товарищах. Осип что знал, то и сказал. Не доверяя ему, повели его снова в пыточную башню и посадили на горячие уголья. Осип кричал, но не мог ничего нового сказать. Его отвели в тюрьму.

– Что, брат, – сказал керенский атаман, – поужинал? Осип лежал недвижно и не говорил ничего. Ему принесли сторожа ломоть черствого хлеба; он отвернулся.

На другой день привели его снова в воеводскую избу и уже не одного: с ним ввели его прежних товарищей и керенского атамана с семью товарищами. Сначала прочитали приговор керенскому атаману с товарищами: их всех присудили повесить. Потом прочитали Осипу следующее:

– Осип Нехорошев! За твое воровство и измену, что ты, пришед с царской службы домой к отцу, своею дуростью и бездельничеством пристал к ворам и учинился у них атаманом, и учал с ними воровать, и под Саранск с ними ходил, и при взятьи Саранска был, и многие убивства и напрасное кровопролитие учинил, и с ворами на отца своего двор находил, хотячи отца своего убить до смерти, – довелся ты смертной казни: посадить на кол.

– Хочешь исповедоваться?

– Хочу, – твердо сказал Осип.

Его отвели в особую избу. Там стоял священник и исповедовал керенских. Осип ждал. Потом священник обратился к Осипу и спросил его:

– Веруешь ли в Бога, живоначальную, единосущную и нераздельную Троицу?

– Верую, – отвечал Осип.

Потом священник, смотря в требник, стал ему задавать вопросы о разных грехах. На многие из вопросов Осип отвечал: нет; на другие отвечал: грешен. И когда дошло дело до почтения к родителям, Осип хотел было открыть свою душу, но священник продолжал далее, сказав: «Недобре! Вперед так не делай!» Наконец, переспросив о всех грехах по требнику, священник прочитал молитву, разрешил его от грехов по власти, данной ему от апостолов, а в заключение причастил его святых тайн.

Осипа повели на казнь. Уже впереди вели керенских. Их остановили у одного пустого глаголя, а Осипа повели далее и через несколько минут остановились. Осип увидел, что керенского атамана уже вздернули. Он продолжал свой путь после того еще минут пять, наконец его остановили. Двое палачей подхватили его, посадили на заостренный кол, а сами удалились. Медленно кол пробивал ему кишки по мере того, как тело его от тяжести опускалось, руки у него были завязаны назад…

В невыразимых мучениях Осип оставался один среди гниющих трупов, торчащих и висящих. Он мучился так почти сутки; ворон выклевал ему глаз еще живому; наконец Осип лишился чувств. Он все-таки был счастливее многих казненных таким образом; иным приходилось мучиться долее, смотря по тому, какое направление в теле примет вбитый кол, а это зависело и от его фигуры, и от случайного положения преступника на колу.

Примітки

…князь Долгорукий… – Долгоруков Юрій Олексійович (? – 1682) – воєначальник і державний діяч, боярин царя Олексія Михайловича (з 1648 р.); одержав низку перемог над польсько-шляхетським військом (гетьмана Гонсевського – Вільна, 1659 р.; гетьмана Сапеги – Могильов, 1661 р.). Розбив війська С. Разіна під Арзамасом, Симбірськом (нині – Ульяновськ), Нижнім Новгородом. Начальник Стрілецького приказу (з 1676 р.). Убитий стрільцями разом із сином Михайлом під час Московського повстання 15 – 16 травня 1682 р.

Подається за виданням: Костомаров М.І. Твори в двох томах. – К.: Дніпро, 1990 р., т. 2, с. 112 – 117.