16. Свадьба и побег Капитона

Николай Костомаров

Еще до рассвета в субботу беготня и суета показывали, что готовится важное в доме. Взошло солнце; день был ясный, дворовые бабы, бегая по всем направлениям, горланили свадебные песни. В поварне готовили каравай. Ключница с прислугой убирала сенник, где должна быть опочивальня для молодых. Четыре холопа несли на носилках сорок ржаных снопов; их положили на доски, сколоченные вместе и положенные на толстых столбах: эти доски служили кроватью; на снопы положили перины одна на другую, длинное изголовье и на него четыре подушки, по две в ряд, обтянутые алыми наволоками с золотою тесьмою и бахромою по окраине; на простыне протянули два одеяла, одно верху другого: одно голубое, другое камчатное красное, с соболиною опушкою по окраине.

Над самой головой сваха поставила образ в позолоченном окладе. Подле постели у изголовья поставили кадь, насыпанную житным зерном. Пол устлали циновками, а подле самой кровати постлали ковер. Стол, стоявший за кадью, укрыли персидским ковром, поставили на нем две восковых свечки и положили просфору.

Убравши сенник, сваха убрала столовую, где новобрачные должны были обедать после венца. Столы были расставлены подле лавок, с оставлением проходов для седания; напротив стоял поставец с чарками, кубками и прочею посудою. Столы покрыты суконными скатертями синего цвета с золотою бахромою; лавки – полавочниками из толстой персидской камки зеленого цвета с золотою оторочкою и кистями внизу. В почетном углу под образами приготовлено два места для жениха и невесты, подложены толстые подушки с дорогильными наволоками, от чего сидевшие на них должны были казаться выше.

Капитон Михайлович целый день провел также в суетах. Но целый этот день томило его что-то неизвестное, что-то странное, что-то такое, чего он определить не мог. К вечеру это тревожное состояние стало тяжелее; может быть, в нем заговорила совесть; он сам не мог дать себе отчета и старался не думать об этом. Он пригласил спать с собою в одном покое ключника и велел сказывать себе сказку, и ключник начал рассказывать, как богатырь доставал из-за тридесять земель невесту-королевну. Вдруг раздался собачий вой, да какой вой! И вслед за этим воем завыло и залаяло множество собак и закричали голоса: «Держи, лови!» Капитон Михайлович вместе с ключником выскочил из избы, повыскакивала и дворня.

– Что там, что там? – кричал с крыльца встревоженный хозяин.

– Волк, волк пробежал через двор! – крикнул кто-то.

Не удалось ни поймать, ни убить волка. Во всем селе кричали: «Держи, лови!» Волк через все село пробежал, бросались на него собаки, бросались выскочившие из изб люди, схвативши спросонья что попало, и не догнали волка. Прогулявшись посреди человеческого жилья, волк убежал в лес.

– Ну, это не перед добром! – сказал Капитон Михайлович. – Не перед добром!

Он вошел снова в свою комнату, лег на постель и читал молитву, а сам дрожал. Несколько времени было тихо; люди уснули, кое-где только безмолвие нарушалось ревом коров да лаем собаки. Капитон Михайлович стал уже дремать. Вдруг раздается протяжный вой так близко, что Капитону Михайловичу показалось, как будто у него под самым ухом.

– Что это? – вскрикнул Капитон Михайлович. – Где это пес воет?

– Не похоже на пса! – сказал Герасим и стал рубить огонь.

Еще он не успел достать его, вой повторился, и казалось, как будто существо, испускавшее его, сидело на окне. Капитон Михайлович со страху стал читать молитву «Да воскреснет Бог». Зажгли огонь. Ключник выбежал смотреть, что это такое.

В саду возле самого окна горницы, где спал хозяин с ключником, вырыта была яма, и в ней, скорчившись, лежала собака. Это был любимый пес Капитона Михайловича. Увидя подходящего ключника, он вскочил, отбежал и вертел хвостом.

– Ах ты проклятый, чтоб ты околел! – сказал ключник и, схватив дубину, хотел его ударить.

Собака отбежала и, остановившись, протянула шею и опять жалобно завыла. Ключник погнался за нею, но собака убежала и исчезла между деревьями. Ключник воротился и рассказал Капитону Михайловичу.

– Яму вырыла?.. Яму вырыла! – говорил хозяин. – Кому-то умирать! Мне, верно, смерть… О… от кого же смерть?.. От сына! – прошептал он болезненно.

Утром, когда он встал, прибежал ключник и сказал, что из столовой, где устроено было место для свадебного пира, и из изб ползут тараканы рядами, как будто войско идет на войну. Люди говорят, что это перед пожаром. Потом, спустя несколько времени, известили Капитона Михайловича, что когда затопили печь на каравай, дым повалил из печи в поваренную избу вместо того, чтобы обычным порядком идти в трубу.

– О, это просто беда! – говорили все в один голос. – Это хозяина из дому выживают, значит – не жить тут хозяевам, вот это что! Либо пожар будет, либо хозяин умрет, или какое-нибудь лихо большое сложится, что теперь и узнать нельзя.

– Это все к пожару! – толковала старуха. – Особенно, что тараканы и мыши из дому идут; это беспременно к пожару!

Опасение у всех остановилось преимущественно на пожаре. Капитону Михайловичу при этой мысли даже стало легче: пожар для него хотя был бы бедствием, но он ожидал такого удара, при котором пожар был бы благополучием. «От огня устеречься можно». Уж и это, по крайней мере, утешило его. Он приказал припасти воды и поставить в бочках и кадках по всему двору, приготовить ведра, приставить лестницы к кровлям, чтоб, если загорится, можно было вскочить скоро и ломать кровлю.

– Смотрите у меня за огнем! – кричал он. – От чьей оплошки беда будет, тому плохо станется.

Начали звонить к обедне. Капитон Михайлович оделся в свой лучший кафтан и пошел в церковь. Туда приехала и Неонила Филипповна, и стали они поодаль у разных столбов, и стояли всю обедню, не смея взглянуть друг на друга; а по окончании обедни не подошли и не повидались между собою, и разъехались. Ключник проводил ее домой и переговорил с тамошнею прислугою насчет свадьбы: она должна была начаться перед вечернею. Возвращаясь от невесты, Герасим на дороге встретил соседнего сына боярского, он скакал во всю прыть: ему путь лежал через Нехорошевку, а он был уже давно на службе в Саранске. Ключник знал его лично и встретил, когда он въезжал в село. Этот сын боярский закричал:

– Собирайтесь все, старые и молодые! Выручайте… Воры Саранск взяли!

Ключник обратился к нему:

– Бога ради, не кричи так! Бога ради! Вот тебе пять рублев… поезжай в свою деревню, куда хочешь; только тут не распускай вестей по Нехорошевке. У нас сегодня свадьба. Грех тебе будет испортить и остановить дело. Весь народ всполошится, невеста перепугается… Бога ради, поезжай отсюда и не кричи! Я сам обделаю без тебя. Свадьбу обвенчаем; тогда я сам всем оповещу, и все пойдем на воров.

К счастью Герасима, не услыхали люди крика сына боярского. Удовольствовавшись пятью рублями, он ускакал в свою деревню через Нехорошевку, не оповещая никому о том, что случилось в Саранске.

Неонила Филипповна стала убираться. Был и тогда ясный день. На деревьях кое-где еще торчали красные и желтые листья; легкий холод проникал тело. По Нехорошевке люди ходили и глазели, ожидая свадебной процессии. По двору у нехорошевцев стояли столы с кусками хлеба и братинами, из которых провожающий молодых люд должен будет испивать во здравие новобрачных. В понедельник будет настоящий обед, пир на весь мир. Люди ожидали этой радости.

Вот часов около трех, в доме Неонилы Филипповны уже все готово. Сама «молодая княгиня» сидит за столом на алой подушке; на ней голубой с серебряными цветами летник, застегнутый мелкими и частыми медными посеребренными пуговками, к рукавам пристегнуты широкие вошвы из черного бархата, украшенные вышитыми золотом листьями; воротник летника из черной бархатной тесьмы, усеянной мелким жемчугом, с позолоченною бляхою посредине, обвивал ее белую шею; поверх летника накинута камчатная красная шубка с бобровым воротником; на голове кика с высоким челом белого атласа, расшитая золотом, окаймлена мелким жемчугом, спускалась назад черною бархатною шапочкой; в ушах большие золотые подвески в виде паникадила с мелкою бирюзою, сверх кики прозрачная фата – признак невесты.

По правую руку у нее сидит сваха, жена соседнего сына боярского, повязанная поверх волосника белым убрусом, сама в зеленом летнике и в красной парчовой душегрейке, подбитой и окаймленной куницами. По левую сторону сидят боярыни. От главной стены, у которой сидела под окном невеста, стояли скамьи; на правой стороне сидели посаженые отец и мать.

На столе была постлана узкая белая скатерть, а на ней еще меньшая такая же белая; на этой скатерти положена была перепеча, белый сыр, крепко отдавленный и выжатый творог, стояла серебряная солонка и перечница. У правого угла стоял невестин дружко, длинноногий дворянский недоросль, племянник старухи Проклы Тихоновны, из-за природной глупости не ходивший на службу; он держал в руках мису, на которой разложены были кусочки мехов, материй, убрусы, деньги и посыпаны хмель и рожь. Налево против него стоял мальчик со свечою, увитою золотыми тесьмами и разноцветными ленточками.

Вот въезжает на двор Неонилы Филипповны поезд жениха. На повозке сидя, двое холопов держали огромный каравай, а двое возле них сидели – один со свечою, украшенною лентами, другой с фонарем. За этой повозкой ехали свадебные гости верхом, женщины в колымагах – одна за другою гуськом; подле них жених верхом. Конь под ним был покрыт двумя чепраками один сверх другого, так что вышитые золотыми листьями края нижнего чепрака с бахромою выглядывали из-под верхнего, на котором по черному полю вытканы были серебряные львы, драконы и грифы; на этом чепраке лежало небольшое седло с подушкою из персидского, затканного золотыми листьями сафьяна; лука седла была позолочена; на морде коня надето было множество уздечек, цепочек и маленьких бубенчиков, так что при каждом шаге коня морда его издавала смешанные звуки.

Жених сидел в куньей шубе с собольим отложным воротником, покрытой белой объярью, а из-за воротника выглядывал расшитый золотом и унизанный жемчугами высокий стоячий воротник, пристегнутый к кафтану, то, что называлось ожерелье; на голове у него был высокий остроконечный колпак, суконный, черный, с прорезом на передней стороне, куда вставлено было два лоскута, вышитых золотом поперек положенных полос с продольным, разделяющим их на две половины лоскутом красного цвета, украшенным жемчужинами. Золото, жемчуг и камни, которые были в таком изобилии в наряде Капитона Михайловича, как и вообще в нарядах тогдашних дворян, не были высокого достоинства, но довольно было, что они блестели. Капитона Михайловича сопровождал дружко – ключник Герасим, одетый в кафтан, принадлежавший Капитону Михайловичу и подаренный ему только перед поездом.

Когда поезд приехал, свечники и каравайники, сошедши с повозок, первые вошли в дом и остановились у дверей. Навстречу жениху вышли посаженые отец и мать с образом и хлебом. Капитон Михайлович приложился к образу и хлебу. Невеста привстала; дружко повел Капитона Михайловича сажать подле невесты. Если б невеста была девица, то следовало бы подле нее сидеть какому-нибудь другому лицу, и это лицо должно было приподняться, и на его место следовало посадить жениха; но она была вдова. Того, кто недавно мог загородить к ней дорогу Капитону Михайловичу, уже не существовало. Когда Капитон Михайлович сел подле нее на одну с ней подушку, тяжелые воспоминания теснились ему в грудь, и спиралось у него дыхание.

Когда они сидели вместе, дружко резал перепечу и сыр, положил куски их на мису, где были разные вещи, и отдал другому, который подавал поддружию. Поддружий держал мису, а дружко брал из нее куски перепечи и сыра и раздавал всем присутствовавшим, а потом начал раздавать убрусы, лежавшие на мисе, – сначала жениху, потом его дружке, а далее всем его поезжанам. После того дружко отдавал мису свахе, и та брала горстями мелочь, начиная от меховых кусочков до листьев хмеля, и бросала всем присутствовавшим на свадьбе, и те подхватывали что поспевали схватить.

Во все это время холопи разносили кушанья, но никто ничего не брал; обнесши всех, понесли другое, и к другому никто не прикоснулся; потом появилось третье, но ему суждено только появиться и исчезнуть, ибо как только оно появилось, тотчас дружко обратился к посаженым и провозгласил: «Благословите молодых к венцу везти». Посаженые встали. Жених и невеста также встали; их для важности подводили под руки. Они поклонились до земли, посаженые благословили их образом и хлебом, а они поцеловали образ и хлеб. Дружко женихов вышел первый, за ним последовал жених, а потом все его поезжане. Перед крыльцом стоял конь, на котором он приехал, но на коне, по обычаю, сидел уже другой; как только Капитон Михайлович явился, этот другой слез с коня и пособил жениху сесть на своего коня. Шествие двинулось.

Когда женихов поезд уже выезжал из двора, тогда начался поезд невесты. Вынесли вперед ее свечу, потом вышли боярыни, а за ними и невеста; сваха вела ее под руку. К крыльцу подъехала колымага; в ней, как и на жениховом коне, сидело другое лицо, долженствовавшее уступить место невесте, как только она явится. Неонилу Филипповну ввели в колымагу, где против главного места, на котором она сидела, было ниже другое, – там села сваха и с нею одна из сидячих боярынь. Кони, украшенные бляхами, цепочками, бубенчиками, кусочками мехов и разных материй, двинулись, издавая звуки. Когда невеста выехала, за нею вслед потянулись другие колымаги, где сидели гостьи, а мужчины ехали верхом.

Жених поспешил приехать в церковь прежде. У паперти он слез с коня, и коня этого тотчас повели в сторону; вслед за тем подъехала колымага невесты, и когда невеста вышла, колымагу отвели туда, где стоял конь Капитона Михайловича, и наблюдали, чтобы никто не прошел случайно между конем жениха и колымагою невесты, считая это дурным знаком. Жених дожидался невесты на паперти; они вместе вошли в церковь и стали у налоя.

Совершилось венчание. Священник, по обычаю, велел поцеловаться новобрачным, и после этого поцелуя новобрачная наклонилась к ногам жениха, а тот прикрыл ее полою платья. Это символически означало первенство, которое, по праву, предоставлено церковью мужу над женою. Дали пить новобрачным вино из деревянной чаши; муж и жена отпили три раза, передавая один другому по очереди; в заключение Капитон Михайлович опорожнил всю чашу и ударил ее с силою об землю, а Неонила Филипповна первая поспешила накрыть ее ногою; Капитон Михайлович вслед за нею раздавил эту чашку каблуками своего сапога и произнес: «Чтоб так потоптались те, которые станут между нами учинять ссору!» Это повторили окружающие, и всем бросилось в глаза, что первая дотронулась ногою до брошенной чаши жена: это было предзнаменование, что жена будет иметь первенство над мужем.

При выходе из церкви сваха осыпала новобрачных хмелем, семенами льна, конопли, ржи и мелкими серебряными деньгами. Близ паперти Капитон Михайлович сел на своего коня, а Неонила Филипповна в свою колымагу. Оба поезда отправились в дом Капитона Михайловича. Уже стемнело. Толпа народа бежала вслед за ехавшими и кричала; женщины пели свадебные песни и били в медную посуду и железные доски, а мужчины играли на волынках и свистелках.

У дверей столовой избы ожидали посаженые Капитона Михайловича. Новобрачные поклонились до земли и получили от них благословение. Их посадили вместе. Гости уселись за столами. Большое медное паникадило с семью восковыми свечами, заправленными в два высоких подсвечника, державшихся на длинных, выходивших горизонтально из центра ручках, разливали свет, а на столе горели такие же свечи в «струнных» (проволочных) подсвечниках, бывших в большом употреблении в те времена.

Только что молодые уселись, ключник, он же и дружко, соединяя теперь в себе, кстати, обе должности, стал распоряжаться о подаче кушаньев с чрезвычайною быстротою. Не успели обнести гостей одним кушаньем, не успели гости взять что-нибудь, как является другое. Женщины в сенях поют между тем свадебные песни. За другим кушаньем немедленно является третье, и в то же самое время ключник подходит к столу, за ним слуга несет жареную курицу… Дружко взял ее, обернул скатертью, повернулся к посаженым и закричал громко: «Благословите молодых опочивать вести!» Те произнесли: «Благослови Бог!»

Новобрачные встали, поклонились посаженым и пошли к дверям. Сваха забежала вперед, накинула на себя вывороченный вверх шерстью тулуп и стала с мисою, где наложено было всякой всячины: зерна, хмелю, денег, кусочков материй; ей следовало осыпать молодых у дверей сенника, и она поспешила туда. Вперед никто не пошел туда за молодыми, кроме дружка.

Гости, оставшиеся в столовой, принялись есть, пить и балагурить. Холопи расставили из поставца братины, ковши, корцы, кубки, чарки и щедро наливали разные сорты медов, которыми тогда щеголяли зажиточные хозяева: тут были меды, ставленные на малине, черной смородине, вишнях, барбарисе, чрезвычайно вкусные и чрезвычайно пьяные и тяжелые, потому что, кроме меду и ягод, туда клали большое количество хмелю. Были и заморские вина, но не в большом количестве. Гости поднимали чаши и кричали: «Многие лета!» Другие отпускали разные доказательства своего остроумия и находчивости. На дворе толпу приходящих из простого деревенского народа угощали хлебным вином и хлебом и говорили, чтобы все, кто хочет, приходили завтра: будет-де от молодых пир на весь мир.

Прошло после того часа два. Гости были сильно пьяны. Потерялась уже чопорность в обращении между полами. Женщины стали плясать и выделывать разные двусмысленные телодвижения, а мужчины около них притопывали да глазами подмигивали, а иные, осмелившись, хватали их уже за стан и за груди. При общей суматохе посуда лежала на полу, и холопи подбирали ее, чтоб случайно пьяные не испортили чего-нибудь.

Двери были настежь отворены, и когда некоторые из гостей, отягченные несколькими кубками крепких медов, лежали на лавках, другие вышли на двор и там на просторе и холодном воздухе раздольнее пели, кричали и плясали, а иные пары, казалось, будто от хмелю, уходили от людей подалее. Никто не обращал тогда на них внимания: на свадьбе позволялось то, чего никак не позволялось в другое время; тут можно было избегнуть наблюдений, да и прощалось, если узнавали. «На то веселый час, – говорили, – далеко ли до беса! Что делать!» Об хозяевах как будто забыли: все были уверены, что им теперь очень-очень приятно и покойно.

В самый разгар свадебной оргии вбегает в двор запыхавшись верхом сын боярский, прибежавший сюда из Саранска, и кричит:

– Эй вы, бражники, пьяницы! Что сдуру свадьбу справляете? Окатите скорее водою пьяным головы да беритесь за сабли и ружья. На вас идут воры из Саранска!

Какой-то пьяный гость, отставной сын боярский, только что ораторствовавший перед не слушавшею его толпою о своих подвигах против татар, обратился к нему:

– Ты, верно, сам вор, сюда пришел. Ну так мы тебя свяжем да посмотрим, что ты такое; коли ничего… добрый человек – пить заставим, а худой, ну, тогда не прогневайся… в Саранск к воеводе отвезем!

– Да какое тут Саранск и воеводы! Опомнитесь! Знаете, что воеводы уже на свете нет, Саранск воры взяли, а здешнего господина сын Оська у них заводчиком атаманом, ведет сюда воров, батюшку своего хочет карать: проклятый осерчал, что батюшка женится; а вы на свадьбу сюда затесались! Бегите скорее! Я был в Саранске сам, как город взяли; меня увели воры неволею, а я от них с дороги убежал да вам прибежал сказать. Постойте за веру правую, за службу царскую; а я поеду в соседний город давать знать, чтоб на воров высылку послали; их человек всего полтораста будет; поднимите всю деревню, так можно постоять, пока ратные подвернутся.

В толпе гостей раздались несвязные крики. Один из них завопил:

– Где отец? Полно ему прохлаждаться с молодою женою! Будите его, пусть выходит, пусть нам совет дает! Бегите в сенник скорее, поднимайте его!

– Да поднимать некого! – откликнулся холоп. – Нет ни мужа, ни жены!

– Как так, где ж они? – закричала толпа.

– Наше дело холопье, подневольное, – сказал холоп, – что велят, то мы делаем. Приказ нам от ключника стоять на заднем дворе и никого туда не пускать, – мы и стояли. Мирон-конюх запрег пару лошадей в колымагу, а туда ключник заранее положил что поценнее; и подъехала колымага на задний двор; сел боярин с боярынею в колымагу; и ключник со своей женой сели; да и поехала колымага; а нам как не приказано говорить, так мы и не говорили доселева, боялись: люди мы подневольные, не знали, к чему оно деется.

– Ах он пес! – закричали гости. – Пронюхал, видно, беду себе да и улепетнул, а нас тут оставил своему псу на поругание! Не случись доброго человека, так бы нас тут и накрыли воры, и хмельных до смерти побили!

– Видно, так! – сказал холоп. – Нам-то невдогадку было, зачем это они уехали.

Несмотря на то, что холоп этот повторял несколько раз, что их дело холопье, подневольное, он все-таки получил зуботычину.

– Что же делать? – кричали гости. – Стоять здесь и давать отпор, что ли?

– Нас мало, ничего не сделаем!

– А баб наших куда денем?

– Надобно бежать да людей поднимать по соседству.

Много было советов, криков, доходило до брани. Наконец все кинулись – кто до своего верхового коня, кто до колымаги, усадили женщин, пьяные возницы наезжали друг на друга, – смятение было неописанное. Верховые выскочили из двора и понеслись в страхе во все стороны, поехали колымаги не домой, а в поле и в лес. Двое мужчин и двое женщин лежали на лавках в столовой пьяные и спали; их будили, но они не поняли ничего, а каждому было не до них; даже одной женщины муж, не растолкавши своей жены, закричал, чтоб ее вынесли и облили водою, а сам, не дожидаясь этой операции, бежал без оглядки на верховом коне из двора. Дворня и бывшие тут крестьяне Нехорошева стали в кружок на дворе.

– Что ж нам делать? – говорили они.

– Вестимо, что! – сказали другие. – Наше дело подневольное: коли нас оставил боярин, так что же нам за него стоять! Приедет свой молодой боярин Осип Капитоныч. Что у них с отцом-то – не наше дело разбирать, а нам он свой был! Поклонимся ему хлебом-солью, скажем: «Рады служить; не вели, боярин, казнить; помилуй и пожалей!»

– Дело, так! – закричало множество голосов и мужских, и женских. – Против него пойдем – пропадем все, а покоримся – целы останемся: он сам не даст нас ворам в обиду.

И вот послышался конский топот, ближе, ближе, раздались крики: «Нечай, Нечай! Воля! воля!»

Примітки

Подається за виданням: Костомаров М.І. Твори в двох томах. – К.: Дніпро, 1990 р., т. 2, с. 92 – 102.