Вечерницы

Г. Ф. Квитка-Основьяненко

Братья заметили, что реверендиссиме домине Галушкинский каждую ночь в полном одеянии, а иногда даже и выбрившись, выходит тайным образом из дома и возвращается уже на рассвете. В одну ночь брат-художник тихонько пустился по следам его и открыл, что наш философ возлюбил посещать вечерницы, на кои Петрусь однажды улепетнул было, но, быв настигнут домине инспектором, возвращен со стыдом и получил предлинное увещание, что особам из шляхетства таковая забава неприлична, а кольми паче людям, вдавшимся в науки, и что таковая забава тупит ум и истребляет память.

Хорошо. Брат должен был послушать и отказаться от невинных удовольствий; но когда увидел, что он, он сам, ментор его, наслаждается ими, не делая их участниками, то это ему было крайне досадно, и он решился вступить в права свои, и для того, в одну ночь, когда наш философ и наставник юношества тихомолком вышел искать удовольствий, Петрусь, объяснив Павлусю все дело, взяв и меня с собою, для того, чтобы всем равно отвечать, все трое пошли по стопам домина инспектора своего.

Войдя в хату одной из вдовых козачек, у коих обыкновенно собираются вечерницы, мы увидели множество девок, сидящих за столом; гребни с пряжей подле них, но но веретена на земле валяющиеся: никто не думал прясть, равно и чесать, и работы, принесенные ими, лежали преспокойно, сложенные по углам, а девки или играли в дурачки, или балагурили с парубками, которые тут же собирались также во множестве; некоторые из них курили трубки, болтали, рассказывали и тому подобно приятным образом проводили время.

Над всеми ими законодательствовал наш домине Галушкинский, потому что он был в бекеше и курил табак из коренковой трубки.

О! как изумился он, увидя воспитываемое им юношество, пришедшее насладиться удовольствиями, о которых он запрещал им и мыслить!.. Тайные подвиги его открыты!.. Когда мы вошли, он с одной девкою пел песню: «Зелененький барвиночку»… и остановился на полуслове… Пришел в себя, начал кричать и прогонять нас домой. Но брат Петрусь как имевший необыкновенный ум и геройскую смелость, неустрашимо стал против него и объявил, что если он и пойдет, то пойдет прямо к батеньке и сей же час расскажет, где находится и в чем упражняется наставник наш.

Домине Галушкинский опешил и не знал, чем решить такое запутанное дело, как сидевшая подле него девка, внимательно осмотрев Петруся, первая подала голос, что панычи могут остаться и что, если ему, инспектору, хочется гулять, то и панычам также, «потому что и у них такая же душа». Прочие девки подтвердили то же, а за ними и парубки, из коих некоторые были из крестьян батенькиных, так и были к нам почтительны; а были и из казаков, живущих в том же селе, как это у нас везде водится.

– Вашицы должны благодарить Малашке, – сказал наставник наш, указывая на свою пару, – ее логика убедила меня. Но не смейте сообщать родителям вашим…

Братья побожились в том и присоединились к обществу…

– Что же входного от вас? – вскрикнул один парень и выступил против нас. – Я здесь есть атаман и смотрю за порядком. Вновь вступающий парубок, хоть вы же и панычи, а все же парубки, должны взнести входное, а потом ожидать очереди.

Брат-горбун, раскинув все в уме своем, тотчас вызвался требуемое поставить – и вышел. Вскоре возвратился он и, к удивлению инспектора и Петруся, принес три курицы, полхлеба и полон сапог пшеничной муки. Все это он, по художеству своему, секретно набрал, у ближних спавших соседей; как же не во что было ему взять муки, так он – изобретательный ум! – разулся и полон сапог набрал ее. Все эти припасы отданы были стряпухе, готовившей ужин на все общество.

От Петруся как от старшего из нас требовали горелки. Денег у него не было. Изобретательный ум Павлуся отказался удовлетворить в сем по той причине, что к шинкарю трудно войти секретно, а явно не с чем было. Все пришло в смятение; но великодушный наставник наш все исправил, предложив для такой необходимости собственные свои деньги, сказав Петрусю:

– Постарайтеся, вашиц, поскорее мне их возвратить, прибегая к хитростям: или выпрашивая у маменьки вашей, или подстерегая, когда их сундучок не будет заперт.

Что бы ни говорил нам домине Галушкинский, в наставление ли, или в пример, или в совет, мы, ученики, должны были сказать ему в ответ какое-то благодарное слово, – не помню уже теперь, какое; то и при теперешнем наставлении брат сказал ему ту же благодарность за полезное наставление.

Брат Павлусь, по обязанности своей, побежал в шинок и скоро возвратился с горелкою. Пошла гульня. Чтобы доставить и мне занятие, наставник наш принялся петь со мною псальмы, чем мы усладили беседу до того, что и девки затянули свои песни, парубки к ним пристали – и пошла потеха! Ужин наш был изобильный во всем; простота в обращении с парубками и любезничанье с девками брата Петруся так всех расположило к нему, что тут же единогласно он был избран атаманом наших вечерниц, и все, даже сам почтенный студент философии, домине Галушкинский, дали торжественную клятву повиноваться всем распоряжениям атамана.

Лестно, точно лестно было для брата без больших подвигов обратить на себя всеобщее внимание и приобрести от всех доверенность; но еще лестнее было то, что сам наставник его и учитель охотно и добровольно подчинился распоряжениям его. А Петрусе было не более как семнадцать лет! Вот что значит дарование и способности.

Брат Павлусь, за его способность в изобретении средств, ловкость и проворство в произведении их, и все к общей пользе и удовольствию, избран был нашим ключником. Его дело было заботиться, как он знает, чтобы в ужине у нас было всего в изобилии. Стряпухи были в заведывании его. Ему открыто было пространное поле выказывать свои дарования и искусство. Ужины наши были роскошные: кормленные куры маменькины, яйца, молоко, масло, дрова и проч.; все это было брато у соседей секретно; а изобретательным умом брата-горбунчика все следы закрыты искусно, и ни от кого ни одной жалобы не бывало.

Вхожу в подробности, может, и излишние, но это от удовольствия при воспоминании такой веселой, завидной жизни. Часто гляжу на теперешних молодых людей и с грустным сердцем обращаюсь ко всегдашней мысли моей: «Как свет переменяется!»

Так ли они проводят свои лучшие, золотые, молодые годы, как мы? Куда! Они рабы собственно ими изобретенных правил; они не живут, а томятся жизнию; все им скучно, все надоело, тяготит их… Напротив мы, в свой век… Ах, это блаженство!..

Примітки

Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 4, с. 57 – 60, 492 – 493.