16. Хмельницкий ищет справедливости
у Конецпольського

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

В старом отцовском кабинете, за роскошным с башнями и хитрыми украшениями столом сидел молодой староста; перед ним в почтительной позе стоял сотник Хмельницкий. Он страшно изменился за последние дни: пожелтевшее, как после долгого недуга, лицо похудело и осунулось; под глазами легли темные тени; легкие, едва заметные прежде морщинки теперь врезались в тело, а между сдвинутых бровей легла глубокая борозда; в нависшей чуприне, в опущенных низко усах засеребрилась заметная седина, в глазах загорелся мрачный огонь…

– Я слыхал о панском несчастии, – сухо говорил Конецпольский, ковыряя заостренным перышкам в зубах, – но самолично помочь пану я не могу. Справы о земельной собственности ведаются в городских и земских судах, куда и я советую обратиться… А что касается криминала, то в карных делах я над вольною шляхтой не властен, – для этого существуют высшие государственные учреждения.

– Но, ясновельможный пане, такое вопиющее насилие, такой грабеж и разбой творится в старостве его мосци! – возражал сотник взволнованным голосом. – К кому же мне и обратиться, как не к хозяину, как не к главному своему начальнику? Земли мне подарены ясновельможным панским родителем и его предшественником, теперь же все староство под верховной его мосци рукой, сам обидчик, грабитель – панский помощник-поплечник, соратники разбоя – панские слуги…

– Пшепрашам пана, – прервал его староста, покручивая с раздражением ус, – во-первых, если действительно Субботов составляет нерушимую властность сотника, то хутор уже ео ipso не принадлежит к староству, а потому и защищать свое право должен сам властитель, во-вторых, наезд сделал не мой поплечник Чаплинский, а совершенно приватное лицо, пан Комаровский.

– Но ведь, ясновельможный пане, Комаровский – зять Чаплинского, он действовал по воле своего тестя, доказательством; тому – вся команда набрана была из надворной шляхты и слуг пана Чаплинского. Моя воспитанница Елена похищена и отвезена этим зятем к нему же…

– Ну, это не доказательства: охочекомонных и подкупают, и нанимают часто для шляхетских потех, а что касается панны, – улыбнулся насмешливо и цинично пан староста, – то, быть может, она сама пожелала погостить у Чаплинского?

– Подобное предположение для нее оскорбительно. Елена не дала повода, – побагровел Богдан от едкой обиды и машинально схватился за грудь.

– Пан очень взволнован, – прищурился Конецпольский, – это понятно; но судья должен быть холоден, как лед, и недоверчив; он обязан выслушать et altera pars.

– Неужели же мои раны, моя пролитая кровь за ойчизну, мои оказанные ей услуги, моя верность ее чести и благу заслужили лишь публичное оплевание моих священнейших прав? – воскликнул Хмельницкий с такою болью поруганного чувства, с таким порывом подавляющего достоинства, что Конецпольский смешался и почувствовал некоторую неловкость…

– Видишь ли, пане, – прошелся он быстро по кабинету, побарабанил пальцем в окно и потом, овладевши собой, снова уселся в кресле. – Видишь ли, – начал он более мягким тоном, – пан ищет не официальной, а личной моей защиты, моего участия… и я согласен, что оно в этом деле принесло бы существенную пользу… Но имеет ли пан на это право? Правда, отец мой дал пану во владение субботовские земли… во владение, но не в вечность… Я мог бы укрепить их за паном; но мне известно, что отец мой в последнее время жалел об этом даре… ergo – мое укрепление было бы вопреки его воле, а она для меня священна…

– Это недоразумение, ясновельможный пан староста, – возмутился Богдан, – клянусь небом, клянусь прахом моего замученного сына, – и в звуке его голоса дрогнули слезы, – что высокочтимый, ясновельможный пан гетман в последнее мое свидание с ним, – а этому не будет и года, – обнял меня и поблагодарил за усердие.

– Очень буду рад, если это окажется недоразумением, – сказал искренно Конецпольский, – если панская верность Речи Посполитой не заподозрена им… Отец мой еще жив… Но вот случай в последнем походе бросает на пана черную тень: в самый важный момент атаки панская сотня смешалась, набросилась на моего хорунжего Дачевского, растерзала его и пропустила безнаказанно главные силы врагов…

– Боже! Тебя призываю в свидетели! – воскликнул Богдан, пораженный таким чудовищным обвинением. – Меня же этот благородный шляхтич замыслил убить – и я же за это ответствен! Он изменнически, шельмовски нанес мне смертельный удар келепом в голову и в какой момент? Когда моя голова нужна была для тысячи родных, жизней, для защиты страны! Разве это не гнусное преступление, не предательство? А меня подозревают в измене! Только рука всемогущего да крепкий мой шлем отстранили неминуемую смерть… Если воины, свидетели этого вероломства, возмутились и расправились с злодеем своим рукопашным судом, то чем же я виновен? Ведь я бездыханным трупом лежал на земле!

– Но покушение покойного Дачевского не проверено, – продолжал как-то не совсем уверенно Конецпольский, сознавая в глубине души, что Богдан был прав, и повторяя лишь по инерции доводы, подысканные клеветой, – свидетели же сами преступны, а потому показания их ничтожны.

– Неужели пан староста может заподозрить меня во лжи? – выпрямился Богдан и сверкнул грозно очами; голос его возвысился от порыва благородного негодования, рука опустилась невольно на эфес сабли. – Моя жизнь не дала повода на такое оскорбление чести! Вот свидетель правоты моих слов! – приподнял Богдан подбритую чуприну и обнажил ужасный вспухший кровоподтек с багровым струпом в середине.

Пан староста даже отшатнулся в кресле.

– Этот свидетель красноречив, – заговорил он взволнованным голосом, протягивая Хмельницкому руку. – Прости, пане, за мое сомнение. Это мне служит новым доказательством, что нельзя на словах одной стороны утверждать истины. Я серьезно буду доволен, если пан оправдает себя везде, и поддержу, поддержу!..

Хмельницкий молча поклонился; в возмущенной груди его не улеглось еще волнение, а высоко подымало его грудь бурными волнами. Лицо его то бледнело, то вспыхивало, глаза сверкали мятежно.

– Я донес о событии коронному гетману Потоцкому, – продолжал как-то не совсем спокойно Конецпольский, – и донес, как вижу, односторонне. Да, да, все это печально: у пана много врагов. Во всяком случае, за отнятие и разорение хутора советую обратиться в суд, подать позов на обидчика, быть может, и суд на основании документов отстоит панское право, в крайнем же случае, если я получу от отца подтверждение, то пан будет защищен мною, помимо судов. Что же касается криминала, оскорблений, то у пана, кроме сейма, есть и гоноровий, шляхетский суд.

– Благодарю за совет, ясновельможный пане, – испробую все мытарства, но от гонорового суда могут уклониться.

– Пан воин, – заметил веско староста, – но увидим… А где же приютил свою семью пан сотник? – добавил он участливо, подымаясь с кресла.

– Припрятал пока у верного приятеля.

– Помогай бог, и во всем желаю пану успеха! – протянул снова руку Конецпольский. – Я буду весьма рад, если пан победит своих врагов и принесет свои доблести на пользу ойчизны.

– Клянусь, что я исполню свой долг! – поклонился Хмельницкий и вышел гордо из кабинета.

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 2, с. 121 – 124.