73. Столкновение Елены с Ганной

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

Когда только Ганна показалась в зале и Богдан бросился к ней навстречу, Выговский поспешил удалиться. Появление Ганны при дворе Богдана произвело на него крайне неприятное впечатление; ему гораздо больше нравилась Елена с ее честолюбивыми помыслами, с ее ненавистью к Москве и презрением к поспольству, поэтому явление Ганны крайне испугало Выговского, и он счел за самое благоразумное сообщить об этом вскользь Елене.

Уже с половины разговора Елена стояла за колонной; смысл разговора она не могла понять, но отдельные слова долетали до нее. Когда же Богдан сжал руки Ганны и вскрикнул: «Ганнусенька, так ты не ненавидишь, не презираешь меня?» – вся кровь бросилась ей в лицо; опять эта бледная, ненавистная Ганна появляется у нее на дороге, – нет, теперь этому надо положить конец! И, вся дрожа от ярости и гнева, Елена выступила вперед.

– Ах, панно Ганно, – раздался ее надменный голос, – хотела бы я знать, что привело вас сюда?

Ганна вздрогнула и подняла голову. Прямо против нее стояла Елена. В своей роскошной французской сукне, залитая золотом и бриллиантами, она была действительно хороша и величественна, как истинная королева, но лицо ее было злобно и холодно, а змеиный взгляд, казалось, впивался в Ганну ядовитой стрелой.

Ганна побледнела, но, преодолевши свое волнение, твердо ответила Елене:

– Я приехала к дядьку по делу.

– К дядьку, – повторила с презрительной улыбкой Елена, – здесь, панна, больше дядек нет, здесь есть ясновельможный гетман.

– Хотя бы гетман сделался королем всей Польши, он останется дядьком для меня! – ответила гордо Ганна.

– Ха-ха-ха! Как панна уверена в себе! – разразилась Елена злобным смехом.

Ганна вся вспыхнула; обида, ярость, оскорбленное чувство, – все всколыхнулось в ней, но она сдержала себя.

– Простите, пани, – произнесла она с легким поклоном, – я приехала только к дядьку и на ваши вопросы не стану отвечать!

– О, да, конечно! – вскрикнула шумно Елена. – Ко мне бы панна не приехала! Ведь с тех пор, как я поселилась здесь, и родина, о которой так хлопотала прежде панна, потеряла для нее цену.

Ганна побледнела.

– Неправда, – произнесла она глухим от волнения голосом, – моя болезнь…

– О, да, простите, панно, – перебила ее язвительно Елена и, прищуривши глаза, произнесла медленно: – Ведь я забыла, что один мой вид приводит панну в такой ужас, что она падает без сознания.

– Когда бы я и захотела рассказать пани, что привело меня в ужас, – ответила в свою очередь с презрительной усмешкой Ганна, – то пани не поняла бы моих слов.

– Еще бы! Отчизна, вера! Панна увидела, что гетман хочет жениться на католичке, на шляхтянке… и сердце ее сжалось от боли… за бедный народ! Ха-ха-ха! – вскрикнула громко Елена и, вдруг нагнувшись быстро к Ганне, заговорила шипящим, задыхающимся голосом: – Тебя взяла досада за то, что происки твои не удались! Да, да! Не ты ли старалась опутать Богдана твоими ласками, твоей любовью? Ха! Родина, отчизна, вера, девичий стыд, страсть, поклонение… Ты все придумала и вывела на помощь, чтобы заполонить Богдана!

Ганна побледнела как полотно и пошатнулась от страшного оскорбления.

– Пани, лжешь! – произнесла она с гордым негодованием. – Не я, а ты старалась всем, чем было возможно, взволновать его великий дух! Не ты ли старалась разогреть его страсть постыдными ласками? Не ты ли искала его объятий, когда еще покойная жена отходила в тот мир? О, для своей гнусной цели ты ничего не пожалела, все бросила под ноги: и молодость, и красоту, и жар фальшивой страсти, и даже свою девичью честь!

– О! – вспыхнула Елена. – В тебе кричит обида и злоба за твою осмеянную любовь!

– Любовь? Да! – вскрикнула Ганна и продолжала с загоревшимся взором: – Я люблю Богдана. Люблю как спасителя, как героя, как богом посланный нам дар, но не той жалкой любовью, которая воспламеняет на мгновение нашу кровь, а всею душой и всей своей жизнью и не ищу у него любовных утех!

– Ха-ха-ха! – разразилась наглым смехом Елена. – У старика найти их трудно, но булава блестит и в старческой руке!

– Обида, пани! – вскрикнула Ганна, забывая от гнева все, но в это время двери в зал распахнулись, и в него вошли поспешно Богдан, Золотаренко и Богун. Ганна остановилась, но Богдан уже заметил все. С одного взгляда понял он, что произошло здесь.

– Что случилось здесь, Ганно? – произнес он, подходя к ним быстрыми шагами и устремляя на Елену пронизывающий взор.

– Ничего, дядьку, простите… Я еду, – ответила торопливо Ганна.

– Ты оскорбила ее?! – вскрикнул бешено Богдан, хватая Елену за руку. – Что, что ты сказала ей?

Елена гордо закинула голову и произнесла громко:

– Отчета в своих словах я здесь не стану никому давать: я здесь не хлопка, – я гетмана Украины жена!

– И бывшая войскового писаря полюбовница! – прошипел Богдан, сжимая ее руку, и с силой оттолкнул ее от себя.

Елена слабо вскрикнула и упала бы на пол, если бы ее не поддержал в это время Выговский.

– Ясновельможный гетмане, – произнес он торопливо, – окончился ужин… Все ищут гетмана.

– Что? – произнес с трудом Богдан, проводя рукой по лбу. – Ищут гетмана? Так прикажи играть сейчас полонез, – и, обратившись к Елене, произнес, сдерживая свой гнев: – Ступай, и чтоб никто из гостей не заметил того, что произошло здесь!

Вскоре зал наполнился гостями: музыка грянула с хоров, и пары двинулись плавно по залу. Танцы начинали уже оживляться, когда в зале появился бледный, взволнованный Морозенко; он торопливо прошел по зале и, подойдя к Богдану, произнес:

– Ясновельможный гетмане, от полковника Кречовского лист.

– Что? Что такое? – вскрикнул Богдан, разрывая с каким-то неприятным предчувствием пакет, и принялся читать письмо.

Все вокруг переглянулись и занемели.

С первых же строк лицо гетмана покрылось краской, рука судорожно скомкала бумагу, не дочитавши письма, он яростно вскрикнул, подымая налитые кровью глаза:

– Так вот какие товарищи, помощники мои, которые со мной вместе стараются спасти Украйну из неволи и сравнять ее с другими государствами! Свою только волю хотят тешить! Бунтуют кругом чернь и нарушают закон! Так нет же! Согнуть Богдана вам не удастся! Казнить его! Смерть ироду!

Бешеный крик гетмана пронесся по всему залу и заставил всех вздрогнуть. Музыка умолкла, танцы оборвались; испуганные шляхтичи побледнели и столпились беспорядочно кучей посреди зала; казаки и старшина окружили гетмана.

– Кого, кого казнить, дядьку? – бросилась к Богдану Ганна.

– Изменника гетманского Сулиму!

– Сулиму? – вскрикнули в ужасе Ганна, Золотаренко и Богун, а за ними и остальные казаки.

– Да, его, – горячо продолжал Богдан, – он собрал против меня 20 000 и присоглашал к измене Кречовского, но верный друг прислал ко мне изменника, отрубивши ему правую руку! Смерть, смерть ему!

– Смерть! – подхватили за гетманом Тетеря и еще несколько других казаков, но Ганна перебила их:

– Нет, гетмане, постой, останови свое решение, – заговорила она горячо, возбужденно. – Сулима молодой, но честный казак, отчаяние могло его подвинуть, но сердце у него…

– Нет, нет! – перебил ее бешено Богдан. – Я не прощу его! Довольно! Со всех сторон я слышу только о бунтах, изменах, повстаннях! Я хлопочу для Украины, а кругом одна измена, подлость, ложь! Кругом бунты, убийства, зверства. Они хотят снести в своем безумии все: закон, порядок и силу Украины. Их допустить – в пустыню превратится все. Но нет! Булава в моей руке для того, чтобы карать виновных. Изменнику Сулиме смерть!

– Стой, гетмане, пусть так! – заговорил пламенно Богун, смело выступая из окружившей гетмана толпы. – Кругом бунты, свавольства, зверства, но знаешь ли ты, что вызывает это все? Ты удивляешься, что чернь бунтует, а что делает кругом шляхта, которой ты снова отдал народ? Везде со своими командами набрасываются они на безоружное поспольство, жгут, вешают, сажают на кол. Народ бежит в Москву… Встает кругом гроза. Сулима тоже не устоял, но прости его… он честный сечевик!

– Изменник подлый! – перебил его Богдан. – И гетману, и Украине! – подхватил Тетеря.

– Но, гетмане, прости! Ведь он понес уже кару! – произнес Золотаренко.

– Прости, прости Сулиму! – раздались за ним кругом отдельные голоса.

– И наказать лишь тем, что отрубил ему Кречовский руку. Ха-ха-ха! – разразился Богдан бешеным хохотом. – Изменнику это шутка. Смерть за измену!

Кругом раздался глухой ропот.

– Ты, гетмане, так охраняешь мир, подписанный с ляхами, что для него готов жертвовать жизнью наилучших казаков, а над этим миром смеются, издеваются и сейм, и шляхта, – продолжал вне себя Богун. – Известно ли тебе, что делает кругом Ярема? Казнит целые села, сжигает города! А князь Корецкий вешает, на кол сажает, выкалывает глаза, распарывает носы…

Среди собравшихся послышалось шумное движение.

– А спрашивал ли ты панов, – продолжал еще запальчивее Богун, – зачем старый дьявол Потоцкий встал с коронным войском на нашей границе и, под видом усмирения хлопов, врывается в Украйну с войсками и мстит всем жителям за свой позор? Ты веришь им, а они хотят только усыпить твою волю и налететь на безоружных.

– Стой! – перебил его Богдан и, обратившись к Киселю, произнес гордо и высокомерно: – Пан воевода киевский, я спрашиваю, что значат все эти слова?

Все кругом занемели и обратили свои взоры на воеводу.

И вдруг среди наступившей тишины раздался голос Киселя:

– Я отвечать гетману на этот вопрос не стану: сейчас вот мне передано известие, каким меня оповещает сейм, что мир с казаками нарушен, и вся Польша идет на вас войной.

Как дикий порыв ветра, промчался один общий крик по всей зале и умолк. Все замерли.

– Иуды! Псы! – крикнул бешено Богдан, бросаясь вперед. – Повесить их всех до одного!

Шляхтичи одеревенели.

– Мы – комиссары… – попробовал было возразить побелевший от ужаса Кисель, но Богдан перебил его:

– Закатувать насмерть! – зарычал вне себя Богдан. Два рослых казака подскочили к Киселю и, подхвативши его под руки, вытащили из залы; за ним вывели и остальную шляхту.

В зале наступила мертвая тишина.

– А что, дождался? – спросил глухо Золотаренко.

– Не прикончил ляхов? – вскрикнул злобно Богун.

– Ох, подлая измена! – вырвался из груди Богдана глухой стон, и, пошатнувшись, он опустился, словно раненый, на кресло.

– Да, измена! – раздался в это время чей-то грозный и глухой голос. – Ты предрекал изменникам смерть, и вот господь поразил тебя.

Все вздрогнули и оглянулись: посреди зала стоял отец Иван в черном монашеском облачении, с серебряным крестом в руках. Глаза его гневно горели из-под широких черных бровей, рука с крестом была поднята словно для проклятия: лицо было страшно, а голос звучал, словно труба ангела, возвещающего о страшном суде.

– Да! – продолжал он грозно среди мертвой тишины. – Теперь за все карайся сам, отступник! Тебя господь призвал для того, чтобы ты спас народ и освободил святую веру, а ты о булаве, о льготах казацких, о своей гордости только думал и кровью и слезами полил весь бедный край! Ну, и неси их сам! Не жди ни от кого милосердия! На небеса уже достиг несчастный вопль скривдженого люда! Уже господь отвергнул от тебя святую руку! Все слезы, вся кровь упадут на твою голову, и прахом разлетятся все твои гордые мечты!..

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 3, с. 575 – 582.