76. Измена татар

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

Не успел оглянуться, от неожиданности Богдан, как к нему подошел быстро Выговский; гетман вздрогнул, предчувствуя что-то недоброе.

– Что такое случилось? Скорей! – заторопил он раздраженно своего генерального писаря. – Вновь какая беда? Ты ведь в последнее время только и докладываешь мне про несчастье.

– Я не виноват в том, – начал было с печальным вздохом, покорно склонившись, Выговский, но гетман его перебил:

– Знаю. Я один во всем виноват! На спину другого ведь легче скинуть все тяжести, – раздражался все больше и больше гетман. – Ну, сказывай, что там еще? Разбои, бунты или, – бросил он на Выговского проницательный взгляд, – быть может, измена?

Выговский задрожал и потупился: только что бывший у старшины военный совет похож был отчасти на зраду; но он о том умолчал и, смешавшись, сообщил только, что по всей Украине идут бунты селян против панов, что народ режет не только ляхов, которые снова бежали, а и своих панов, русскую шляхту, что многие из значных казаков принимают в этих бунтах участие.

– Где же они, эти зачинщики? – вспылил гетман. – На пали их! Они мне обратят весь край в руину! Пиши приказ, чтобы немедленно… всех их, изменников и бунтарей… только нет! Стой, стой! – остановил он нервно Выговского, хотя тот и не думал уходить. – В таких делах нужно советоваться с разумом, а не с сердцем.

– Еще из Стамбула пришел к твоей ясновельможносте лист, – докладывал кротко Выговский. – Блистательный повелитель недоволен на нас за то, что мы пошарпали мултян. Не прослышал ли про это и хан, потому что, кажись, в их таборе что-то неладно.

– Быть не может! – вскочил Богдан. – Это было бы ужасно. Но только нет, что-нибудь не так… мне дал бы знать мой щирый и верный друг Тугай-бей.

– Он убит сегодня, – сообщил невозмутимо Выговский.

– Убит? О господи! Ты меня, Иване, ударил ножом.

– Богун вернулся из наряду, – продолжал методическим тоном Выговский, – и сообщил это… Они имели горячую схватку с Чарнецким, полокшили его славно, переполовинили ляшские хоругви, а таки не отрезали их и короля не одурили.

– Ах, горе! – со стоном почти упал на колоду гетман и долго молча сидел, закрывши руками лицо.

Утро занималось на небе; густой, молочный туман стоял волнующейся стеной; мутный свет ложился безжизненными тонами на измученную фигуру гетмана, осунувшуюся и склонившуюся бессильно под тяжестью непреодолимого горя. Длилось тяжелое молчание.

– Ох, кара господня на мне! – простонал снова гетман и так сжал свои руки, что захрустели пальцы, а потом продолжал печальным, убитым голосом: – Так, теперь все на нас! Травят, как собак, а мы еще воображали себя львами, титанами, велетнями! – улыбнулся он горько. – Думали перевернуть весь свет, создать новые царства… и где же поделась вся наша сила?

– Всему виной соседи да союзники лихие…

– Нет, всему виной прежде всего мы сами, Иване! – поднял голос Богдан. – Не на союзников нужно было полагаться, а на свою лишь силу да на свою правду! А где же наша правда, когда мы в своей хате завели раздоры?

– Не затянул ты, ясновельможный, сразу удил…

– Как? – заволновался гетман. – Кем же и кого мне было нужно крутить? Лейстровиками поспольство или поспольством лейстровиков? Вот тут-то и вышел скрут! Если бы даже ляхи не притиснули нас договором, то и меж нашей шляхтой пошло бы из-за подсусидков расстройство…

– Конечно, – заметил язвительно писарь, – всякому бы хотелось в павы, а на греблю, на гать было бы некому…

– Не так-то легко это решить, как кажется: все соседние царства имеют рабов, да наш-то народ вольнолюбив; он из-за воли заварил кровавое пиво, так под неволю они ни за что не пойдут. Разве раздавят совсем их, так что омертвеют навеки… Ох, тяжело это бремя! – вздохнул гетман и задумался.

Ближайший лагерь еще спал, но издали, от реки, доносился какой-то неопределенный шум, словно ропот возрастающего прибоя.

– Да! – очнулся, наконец, гетман. – Получен ли от его царского величества ответ на мой последний лист?

– Прислал его царская мосць, и очень милостивый…

– О? То ласка господня! – вздохнул облегченной грудью Богдан. – В ней, в Москве, одно наше спасение!

– В Москве? – отступил, широко раскрывши глаза, Выговский.

– Да, в Москве! – подчеркнул раздражительно гетман. – Нет у нас верных союзников, всяк норовит урвать только себе… Кругом надвинулись на нас черные рати: внутри – разлад, разбой, гвалт и всякое бесправие… Все наши затеи и мечты побледнели и сколыхнулись от ветра, как марево… Нет, Иване, ни счастья, ни покоя стране не принесло целое море разлитой нами крови! Вот говоришь ты, что хан не верен… Ну, измени он, и все добытые нами права развеются прахом… и снова кайданы, снова кощунства!

– Но ведь и в Московском царстве рабы, – пробовал возразить Выговский.

– Не говори, не противоречь, Иване, – продолжал спокойно гетман, – там нет потачек боярам, а нам дают льготы и в рабов нас не думают обращать. Довольно нам уже чужих… авось со своими уладим. Сейчас же приготовь мне посланцев в Москву, к светлейшему царю; нельзя терять ни минуты: всякое промедление погибель!

– А может быть, попробовать сначала…

– Ни слова! – возвысил грозно голос Богдан. – Исполнить мой приказ беспрекословно! Да послать ко мне Гурского и Золотаренка.

Выговский пожал плечами, бросил презрительный взгляд на Богдана и медленно удалился.

Гетман остался один и погрузился в невеселые думы. Да, теперь всего можно ждать от доли! Не коршуны, но и горлинки станут клевать! А давно ли было, весь Киев его встречал восторженно с хоругвями, с крестами, народ ползал перед ним на коленях и называл его спасителем отчизны… А теперь он готов проклясть своего батька и проклянет, проклянет!

– Но что ж я учинил? – воскликнул громко Богдан. – Что? А то, – казнил себя беспощадно гетман, – что тешил ты больше гордыню свою, чем о меньшей братии заботился, оттого-то и отступился от тебя бог, а за ним и народ. Да! – простонал он тоскливо. – Праведен суд твой, господи, но пусть падет на меня лишь гнев твой святой! Только бы скорее! Ждать с минуты на минуту удара и не ведать, откуда грянет беда, – о, это невыносимо!

Гетман пригнулся с тоской, словно увидя занесенный над ним сверкающий меч; но в белесоватой мгле никого не было видно, и кругом стояла все еще мертвая тишина. «Что это, – подумал он, – уже рассвет, а я точно на кладбище… Умерли все или разбежались и бросили своего гетмана одного разведываться с лихом».

– Гей, кто там? Джура! – крикнул, привставши с колоды, Богдан.

Никто не отозвался; но издали послышался в ответ на призыв гетмана глухой рокот грома. Гетман остолбенел и прислушался. Раскат повторился снова, и от него задрожала под ногами земля.

– Что это? – прошептал гетман в тревоге. – Мгла и гроза! Или необычайное что-то творится в природе, или это гром ворожих гармат? И все спят! Гей, гайдуки! – вскрикнул он и выстрелил из пистолета.

Все всполошились и засуетились кругом; в тумане замелькали двигающиеся тени; поднялся тревожный гомон и шум.

– Где, где ясновельможный? – послышался невдалеке, крик джуры.

– Здесь! Что там? – отозвался Богдан.

– Гонец, ясновельможный, – заговорил молодой хлопец дрожащим, взволнованным голосом, – ляхи перешли Стырь. Ярема ударил всеми силами на наш осередок.

– Коня мне! До зброи! – зычно скомандовал гетман и бросился было бодро к палатке, но в это время раздался быстро приближающийся топот коней, и кто-то заревел у палатки:

– Где гетман?

Богдан узнал голос Кривоноса и остолбенел. Из тумана выплыла перед ним грозная фигура.

– Где же наш батько? – рычал яростно Кривонос с искаженным от бешенства лицом. – Где же это прячется славный возлюбленный гетман?

– Я здесь, Максиме! – отозвался Богдан.

– А! Здесь? – засмеялся злорадно Максим. – С ведьмами да бабьем? А отчего же не там, где льется задарма христианская кровь? Поспеши-ка туда, взгляни, что поделал твой Гурский-иуда! Продал нас, проклятый изменник, продал всех с головой!

– Не может быть! – воскликнул Богдан. – Гурский – мой друг, которого я спас от смерти.

– Да, Гурский… предатель… твой друг! Мы все говорили тебе: не верь, а ты не хотел нас и слушать. Поди ж, полюбуйся, как топчет и рвет о колья наших братьев дьявол Ярема!

– О проклятье! – завопил гетман, разорвавши на груди своей кунтуш. – Измена! Предательство! Да в самом пекле не может быть такого гнусного дела.

– Однако на деле сталось, – заговорил мрачно выдвинувшийся вперед Золотаренко, – при первом натиске Яремы Гурский без выстрела, без удара сабли разделил надвое осередок наших войск и пропустил в сердце врага.

– И теперь ломается там наша воля навеки, – свирепел Кривонос, – а вместо нее ждут нас кайданы!

– И я, я убийца родной страны! Я выкопал ей могилу! – бил себя в грудь исступленно Богдан.

Встревоженная, пораженная ужасом толпа собралась тесно вокруг; издали доносились крики отчаяния; шум битвы возрастал и несся на них адской бурей.

– Да, да, ты, – накинулся бешено снова Кривонос, – о себе лишь думал, безумец! А бедный народ отдал за цацки в неволю! Вот и гляди, как души неповинных летят на небеса, проклиная своего вероломного батька.

– За что же гибнут они? Меня, меня карай, боже! – рвал в безумном отчаянии свою чуприну Богдан. – За что ж их караешь? Где же праведный суд твой? Для того ли терзаешь невинных, чтоб кровь их жгла пекельным огнем мое тело! О народ, проклятье! Расступись под ногами, земля, проглоти меня, изверга!

– Дядьку! – подбежала с воплем в это время бледная, испуганная Ганна. – Воля божья! Он не даст наш народ в обиду…

– Коня мне! – прохрипел, шатаясь, Богдан. Ганна и джура поддержали его под руки, подвели… В это время подскакал гонец и вручил гетману письмо.

– От кого? Что? – недоумевал он и разорвал дрожащей рукой пакет. – От Тимка. О чем? – пробежал он письмо, не будучи в состоянии соображать, и вдруг весь почернел. – Повесил? – возопил он, дико вращая глазами и забывая, где он и что с ним. – Сын на мать руку поднял, сын разбил сердце отцу! О-о! – застонал он так, что все вздрогнули.

В это мгновение подлетел ураганом Богун и крикнул отчаянно:

– Татары повернули назад! Мы погибли!

Богдан выпрямился, словно под ударом гальванического тока, глаза его налились кровью, лицо побагровело, и, выхватив свой меч, он крикнул в безумном экстазе:

– Коня!.. Коли умирать, так вместе, разом. За мной! – Он вскочил в седло, словно возрожденный приливом новой силы, и ринулся бурей вперед…

Примечания

Тугай-бей убит сегодня – в действительноти Тугай-бей умер в конце 1648 г. Анахронизм, художественно оправданный.

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 3, с. 600 – 606.