74. Гибель Елены
М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская
Стоял жаркий июньский день; в застывшем воздухе не слышно было никакого движения; томительный зной погружал в дремоту все: растения, цветы, людей, зверей. С тех пор как Хмельницкий выступил со своими войсками из Чигирина, в замке прекращены были все пиры, балы и приемы; кроме того, смутные и неопределенные известия с театра войны отбивали у оставшейся семьи Богдана охоту к развлечениям. В опустевших залах Чигиринского дворца стояли, опершись на бердыши, расставленные теперь всюду часовые и гайдуки. Кругом было тихо, беззвучно, иногда лишь через открытое окно долетало со двора ржанье коня, или ленивый лай собаки, или окрик казака. Но вот скучная, однообразная тишина, нарушилась: издали послышались чьи-то быстрые, тяжелые шаги, и дверь порывисто распахнулась. Дремавшие часовые вздрогнули и оглянулись: в залу быстро вошел Тимко Хмельницкий. Лицо его было взволнованно и злобно, движения резки, дыхание порывисто и шумно, видно было по всему, что гетманенко с большим трудом удерживал какую-то злобу, душившую его необузданное сердце.
– Где ее мосць гетманша? – обратился он отрывисто к стоявшему гайдуку.
– Ее ясновельможность отправилась на соколиную охоту.
– Сама?
– Ее найяснейшую мосць сопровождает итальянец скарбничий и егеря.
– Давно уехала?
– С утра.
Какой-то неопределенный хриплый звук вырвался из груди Тимка, в темных глазах его вспыхнул зловещий огонь.
– Идите! – произнес он глухо, отрывисто, указывая часовым на двери. – Ждите там моих приказаний! – Часовые молча вышли. В зале стало снова тихо, только гулкий звон порывистых, тяжелых шагов Тимка нарушал ленивую тишину. Теперь, когда последние свидетели удалились, Тимко не считал нужным скрывать свою злобу; какие-то шипящие проклятия вырывались у него ежеминутно, рука его то рвала в остервенении чуприну, то судорожно сжимала рукоять сабли, а на лице вспыхивали багровые пятна. Мысли его не летели, не мчались, а, как волны водопада, сверкали какими-то клокочущими массами, сбивались, пенились и с диким ревом мчались вперед.
– О змея, змея! – повторил он про себя, сжимая до боли кулаки. – Теперь конец, конец всему! Больше ты уже не обманешь меня! Ха-ха-ха! Как все придумано было тонко: меня женить на молдаванской господарке, услать ненужного свидетеля из дому. Да, да! Уговорить батька двинуться со мной вместе в поход, остаться полновластной владычицей дома вместе с этим подлым волохом скарбничим… Ну, ну! Дай срок! Уж я тебя открою, негодяй! А она, гадина! Вырядила нас с батьком на сватання, а тем временем тут со свим волохом устроили чертово весилля, ну, и пировали ж не тыждень, не два! А потом упросила еще батька назначить его скарбничим! А! – захрипел он. – Но теперь конец! Я сорву с них личину!
Тимко распахнул дверь и, обратившись к стоявшему гайдуку, произнес отрывисто:
– Вернулись уже?
– Нет.
– Как только вернутся, позвать скарбничего ко мне!
– Горазд, ваша ясновельможность! – ответил часовой.
Дверь захлопнулась, и Тимко снова зашагал по зале. Теперь близкое выполнение взлелеянной им мести начинало отчасти сдерживать бурное течение его мыслей. Перед ним встали все пролетевшие события со времени возвращения Елены…
Ее заигрывания с ним, ее кокетливые ласки, недосказанные слова, нежные поцелуи, и лицо Тимка вспыхнуло при одном воспоминании об этих минутах, чем-то горячим, жгучим обдало его всего, и сердце замерло на мгновение. О, как незаметно, как ловко она умела раздувать его страсть, какие дивные огоньки вспыхивали в ее глазах, когда он, возмущенный, бешеный, сдавался, наконец, опьяняясь неотразимыми чарами ее кокетства! Все она могла из него сделать: она могла заставить его называть черное – белым, грешное – святым, лживое – истинным. Он ненавидел ее, проклиная самого себя, готов был задушить и ее, и себя; но первая ее улыбка, первый опьяняющий шепот заставляли его снова терять волю и забывать все…
Но вот приехал итальянец… Что-то непонятное случилось с Еленой: она перестала заигрывать с ним, Тимком; она стала задумчива, грустна, сурова. Ревнивый глаз Тимка сразу заметил то, что укрывалось от подавленного заботами Богдана. Как тень, как хищный волк, стал он следить за Еленой. Ничего явного не было у него в руках, но сердце говорило, кричало в груди и наполняло мозг взволнованной горячечной кровью; это жгучее чувство доводило казака до бешенства, до безумия. В порыве исступления он высказал мачехе все свои ревнивые подозрения, он стал преследовать ее грубо, жадно…
И вдруг Елена снова изменилась к нему. Опять пошли те же недосказанные слова, те же ласки, только жгучие, безумные, опьяняющие мысль. Тимко убегал от них и снова возвращался к ней истомленный, сожженный ревностью и страстью, и опять начиналась та же мучительная игра. Под влиянием ее ласк вспышки ревности то падали, то снова подымались в сердце казака неукротимой бурей; были минуты, когда он готов был верить ей, готов был броситься на смерть за нее. Да, были минуты!.. Ха-ха! – прервал Тимко злобным хохотом нить своих воспоминаний и сам содрогнулся от его дикого звука. Но теперь уже все понятно ему: своей игрой она хотела закрыть его глаза. – А, змея, гадина! – вскрикнул он вслух, и снова бешеная ярость охватила казака, и снова мысли его понеслись бешеным потоком.
Но теперь конец; он написал обо всем батьку, он выследит, накроет их, да это и не трудно… Она уже потеряла и стыд, и страх; на сутки оставил он замок, и вот она снова со своим маляром уезжает при всех, позорит отца, гетмана Украины! О, он отомстит ей теперь за все: и за батька, и за себя! Тимко остановился на мгновение.
И в этот миг дверь отворилась и раздался голос часового:
– От его милости ясновельможного гетмана к пану гетманенку посол.
– Посол? – вскрикнул радостно Тимко. – А пусть идет сюда сейчас.
Через несколько минут в комнату вошел молодой стройный казак; поклонившись низко Тимку, он подал ему письмо и произнес обычное приветствие, но Тимко не ответил на него. Разорвавши порывисто пакет, он впился в лист глазами. От этого письма зависело для него все. Письмо было не длинно. Уже выступая с войском из Чигирина, гетман начинал ощущать в своем сердце какие-то смутные подозрения, но грозные надвигавшиеся события отвлекали его внимание от домашних дел, а пламенные ласки Елены усыпляли его ревность. Теперь же сообщение сына о явной измене жены вызывало в душе гетмана ужасный, всеразрушающий ураган. Письмо было кратко, но грозно. Прерывистые неровные строчки свидетельствовали о страшном волнении руки, писавшей письмо.
– Ну, расскажи, что слышно там, о чем велел передать тебе ясновельможный? – обратился Тимко к послу. Казак начал излагать происшедшие за это время события, а Тимко снова зашагал по комнате.
Из передаваемых послом известий только беспорядочные отрывки достигали его воспаленного мозга.
– Нечай погиб в Немирове… Калиновский напал на сонных и пьяных… Но никто не мог взять его живым. Казаки дрались, как львы, и унесли своего изрубленного-батька умирать в замок, где он и умер. Но зверь Калиновский надругался над трупом…
– А Богун?
– Богун как герой отстоял с горстью казаков Винницу и обратил в бегство в десять раз сильнейшего врага. Теперь он уже присоединился к гетману-батьку. Войска гетмана усиливаются, но хан до сих пор медлит, не хочет ехать… Слышно, что он сердит на гетмана за то, что султан принудил выступить его на помощь казакам… Говорят о каком-то тайном соглашении его с ляхами… Но гетман уже двинулся к Берестечку, требует провианта, казны.
Все это были важные, оглушающие новости, но Тимко чувствовал, что теперь он не может ничего взвесить и сообразить.
– Хорошо, – перебил он посла, – все будет сделано. Теперь ступай, потребуй себе келех меду да отдохни с дороги.
Не успел посол выйти из залы, как со двора донесся частый звук конского топота. Тимко бросился к окну.
Во двор влетели во весь опор Елена и новый скарбничий. Дикое желание мести мгновенно охватило Тимка.
– Позвать сюда скарбничего! – крикнул он часовому. Через несколько минут вдали послышались легкие, мягкие шаги, и в залу вошел скарбничий. В устремленном на себя взоре итальянца Тимко почувствовал даже торжествующую насмешку. Бешеный гнев сжал ему спазмой горло. Он хотел произнести слово и не мог.
– Что угодно было вашей гетманской мосци? – поклонился изысканно итальянец.
– Ты свободен, работы все покончены, – произнес хрипло, отрывисто Тимко. – Получай деньги и сейчас же оставь наше гетманство.
Лицо итальянца потемнело.
– Я ничего не понимаю… за что такая немилость? Что вызвало такую злобу против меня?
– В военное время чужие люди не нужны… Мы получили сведения, что все, происходящее у нас, известно ляхам, – оборвал его грубо Тимко.
– Но я оставлен здесь по желанию самого ясновельможного гетмана! – попробовал еще возразить итальянец, но Тимко перебил его:
– А выедешь по моему приказу! – вскрикнул он бешено. – Слышишь, теперь здесь всем распоряжаюсь я!
В это время в комнату вошла торопливо, задыхаясь от быстрого движения, Елена. При одном взгляде на яростное лицо Тимка, она сразу поняла, что здесь произошло что-то решительное.
Дикая ненависть вспыхнула в ее глазах.
– Стой! – произнесла она, обращаясь к Тимку. – Объясни мне, что вышло здесь?
– Ясновельможная гетманша, – произнес с легким поклоном итальянец, – его милость приказывает мне покинуть тотчас гетманство.
Елена вспыхнула и сразу же побледнела.
– Что? Что? – вскрикнула она, делая несколько шагов по направлению к Тимку. – Ты смеешь?
– Да, смею, – ответил спокойно Тимко, любуясь с затаенной злобой вспышкой мачехи. – Гетман дал мне безграничное право распоряжаться здесь всем.
– Но я не дала тебе этого права, – заговорила гневно Елена. – Работы не окончены в моих покоях, и я не отпущу его.
– Он выедет сегодня же!
Елена побледнела от гнева, но сдержала себя и, обратившись к итальянцу, произнесла торопливо:
– Оставьте нас… идите…
Итальянец вышел. Несколько секунд в комнате царила глухая тишина. Первая заговорила Елена.
– Что это значит? – подошла она к Тимку. – Ты должен объяснить мне, что значит твой дерзкий поступок. Как смеешь ты выгонять человека?
– Как смеешь ты заступаться за него?
– Это мое дело. Я гетманша здесь и отчета тебе давать не стану, – выпрямилась гордо Елена, – но не позволю тебе разгонять моих слуг.
– Ха! Слуг! – воскликнул яростно Тимко. – А почему ты так бледнеешь и меняешься в лице из-за слуги? Почему ты так испугалась его отъезда? Почему ты дрожишь вся теперь, теряешь память? А? Почему? Говори же, говори!
– Потому, что я не позволю позорить благородного рыцаря, которому гетман, муж мой, доверил все свое имущество!
– И даже свою жену? – перебил ее бешено Тимко.
– Тимко! – вскрикнула дико Елена.
– Ха-ха-ха! – разразился Тимко диким неистовым хохотом. – Все знаю я… Все, все, все!
Елена побледнела от бешенства; еще минута – и она, казалось, готова была бы броситься сама на этого ненавистного ей хлопа и впиться в его горло зубами. О, как ненавистен был он теперь ей со своей грубой ревностью и любовью!
Но… с этим ненавистным казаком нужно считаться.
Елена сделала над собой невероятное усилие и отвернулась к окну.
С минуту она стояла неподвижно. Только высоко поднимающаяся грудь да вздрагивающие плечи говорили о короткой, но сильной борьбе. Но вот Елена повернулась. Ни следа гнева не было на ее лице. Глаза глядели нежно, любовно, на губах играла тихая улыбка.
– Тимко, тебя ослепляет напрасная ревность. Ведь я люблю тебя, тебя! – вскрикнула Елена в отчаянии, хватая Тимка за руку, но, казалось, никакие чары уже не могли помочь.
– Ха, любишь меня, любишь для того, чтобы отвести мои очи от маляра-волоха! – и, сжавши ее руку, Тимко приблизил к Елене свое исступленное лицо и прошипел над ее ухом: – Слышишь, я знаю все, все, все!..
– Что знаешь ты? – побледнела Елена.
– То, что ты изменила моему отцу! – выкрикнул одним залпом Тимко и оттолкнул ее от себя.
– Ты лжешь! – произнесла Елена медленно, впиваясь в лицо Тимка полными затаенной злобы глазами. – Ты ответишь за эти слова перед батьком.
– А ты перед мужем! – бросил ей нагло в лицо Тимко.
– Послушай, Тимко, такие слова не бросают на ветер. Ты смел так оскорбить женщину, так слушай же, теперь я, как гетманша, как мать, требую от тебя доказательств, слышишь, доказательств!
– Испугалась, побледнела! – перебил ее с злобной радостью Тимко. – Так знай же, что я знаю все и все расскажу отцу! Все твои тайные козни, все твои зрады, – все расскажу, все открою! – кричал он уже в исступлении, наступая на Елену; но Елена не потерялась. Из его бешеных, беспорядочных криков она поняла одно, самое важное, что и хотела узнать: доказательств еще не было в руках Тимка.
– А если ты посмеешь от этого отвертеться, – кричал вне себя Тимко, – то я поклянусь на евангелии, я присягну всеми святыми, что ты лжешь, лжешь, как собака! Отец меня знает и слову моему поверит.
– Так слушай же, безумец! – приблизилась к нему Елена и произнесла медленным отчетливым шепотом: – Я клясться не стану, у меня есть чары вернее всех клятв на свете, и посмотрим тогда, кому поверит гетман: дерзкому сыну или молодой, любимой жене!
С этими словами Елена быстро повернулась и вышла из комнаты.
Ошеломленный, задыхающийся от ярости и злобы, остановился Тимко посреди комнаты, не будучи в состоянии ничего сообразить. Что говорила она, ничего этого он не мог теперь вспомнить, одно только было ясно ему, что в ее словах было что-то такое, что давало ей смелость. Почему смела она так нагло смеяться над ним? Что давало ей эту уверенность?… Конечно, то, что у него не было еще доказательств ее измены. А если он отправит сегодня маляра, все будет скрыто. Да, да, в порыве своего бешенства он чуть сам не испортил всего дела. Нет, задержать его, схватить, пытать! Может не сознаться, умереть… Оставить лучше на свободе? И, не сознавая еще, что ему делать, что предпринять, Тимко бросился из залы.
Обширные покои и коридоры Чигиринского замка были пустынны; вечерние сумерки уже сгущались в них; Тимко проходил их, ничего не замечая, вдруг внимание его привлекла чья-то стройная женская фигура, осторожно пробиравшаяся между колонн. Тимко взглянул, и все лицо его осветилось радостью. «Зося!» – чуть не вскрикнул он и, как собака, бросившаяся на птицу, кинулся в одно мгновение к Зосе и впился в ее плечо с такой силой рукой, что Зося невольно присела к земле.
– Иди за мной, и ни слова, ни звука, слышишь, – прошипел он, не выпуская ее плеча, – или я сейчас же всуну тебе по рукоятку в сердце этот кинжал.
Увлекаемая Тимком, почти потерявшая от ужаса сознание, Зося не видела и не понимала, куда ее ведут, зачем. Она только заметила, что они спускались вниз, что прошли несколько темных коридоров и вдруг остановились у каких-то железных дверей. Тимко стукнул в дверь, дверь отворилась: он впихнул в нее Зосю, сам вошел за ней, и дверь снова захлопнулась за ними.
Зося подняла глаза, и безумный дикий крик вырвался из ее груди. В комнате не было окон; в большом очаге пылал огонь, в углу стояла дыба, на стенах кругом висели и просто валялись на полу ужасные орудия пыток; два гигантских, уродливых татарина стояли подле дверей; красные, темные пятна покрывали весь пол. Ужас, холоднее ужаса смерти, охватил Зосю. Еще более дикий, более ужасный крик вырвался из ее груди; она попробовала было рвануться, но железная рука Тимка впилась в ее шею.
– Говори, все говори, без утайки, что знаешь про волоха, – прохрипел над вею его голос.
В голове у Зоей все помутилось.
– Пустите, пустите, на бога! – закричала она, порываясь броситься к дверям.
– А, так вот ты как! – заревел Тимко. – Гей, хлопцы, железа!
В одно мгновение бросились к огню татары и, вынув из него две раскаленные полосы железа, подошли к Зосе и остановились возле нее с двух сторон. Зосю обдало невыносимым жаром, огненные полосы ослепили ее глаза, она вскрикнула, упала на колени и, опустивши голову, залепетала потерянным, безумным голосом:
– Все, все, спасите… на бога… все…
– Куда шла?
– К нему… к волоху… несла записку, гетманша хотела непременно увидеться с ним сегодня.
– А! Так они видятся?
– Да… каждый день… уже давно… С тех пор как гетман уехал… в северной башне есть потайной покоик. Из башни два выхода… одним они входят, другой я сторожу.
– Ключ, ключ есть ли у тебя?! – рванул ее за плечо Тимко.
– Есть, есть… – залепетала Зося, указывая на шнурок, висевший у нее на шее.
Одним движением сорвал Тимко с Зоей ключ и, обратившись к татарам, приказал отрывисто:
– Прикончить эту тварь и – никому ни слова!
Через четверть часа во дворе Чигиринского замка суетились конюхи, седлали лошадей для гетманенка и его свиты, который должен был выехать по неотложным войсковым потребам в Золотарево на один день.
Уже совсем вечерело, когда оседланных лошадей подвели к крыльцу замка. Двери распахнулись, и на крыльцо вышел Тимко в сопровождении нескольких казаков.
– Послушай, – произнес он громко, обращаясь к кому-то, стоявшему на пороге, – посла не отпускать, я завтра вернусь об эту пору и передам все сведения гетману. Да и волоху скажи, чтоб задержался еще на несколько дней: нам надо проверить всю казну, которая у него на руках…
Тихая ночь. Все заснуло в Чигиринском замке, ни один огонек не мелькнет в высоких, черных окнах; кругом безмолвно, тихо, только издали слышен сонный окрик часовых… Темное звездное небо раскинулось над темной землей.
По крутым высеченным в стене ступенькам пробирается осторожно Елена. В руке ее нет фонаря; она идет ощупью; дорога известна ей хорошо. Но вот она остановилась и тихо стукнула, в ответ раздался такой же тихий шорох; дверь растворилась, и чьи-то сильные руки схватили ее крепко, крепко и почти внесли в небольшую комнату. Эта каменная клетка была чрезвычайно мала. В ней не было окон, небольшая дверь с одной стороны вела в нее, дверь же, сквозь которую вошла Елена, была замаскирована какой-то старинной картиной; каменные, грубой кладки стены были увешаны коврами, половину комнаты занимал широкий оттоманский дива», покрытый шелковыми подушками и коврами, в другой стороне стоял небольшой столик с горевшей на нем масляной светильней, еще две небольшие скамеечки помещались по сторонам. Потолок был сводчат и низок; очевидно, это таинственное помещение скрывалось где-нибудь в толще огромных замковых стен.
– Ты? Ты уже здесь? – прошептала Елена, обвиваясь руками вокруг шеи итальянца.
Несколько мгновений в комнате не было слышно ничего, кроме горячих поцелуев.
– Елена! Жизнь моя, повелительница моя! – заговорил итальянец, не выпуская ее из своих объятий. – Я послушался тебя, я явился, хотя бы мне пришлось заплатить за это жизнью, но нам надо сейчас же расстаться не из-за меня, а из-за тебя… ведь этот зверь, вероятно, следит за нами…
– О, нет, – перебила его с улыбкой Елена, – он уехал в Золотарево, я слышала сама, как он отдавал распоряжения… Вернется только завтра к обеду.
– Быть может, это сделано нарочно, чтобы поймать, накрыть нас?
– Будь спокоен, я выпытала его, он еще не знает ничего, он только догадывается. У него нет доказательств, но так продолжаться не может… Ты должен найти способ убрать его с нашей дороги.
– Я твой раб, – ответил итальянец, – прикажи – и исполню…
– А он мечтал о моей любви, дурень! – зло рассмеялась Елена. – Я смеялась, издевалась над ним, но должна была играть с этим животным, а он верил, верил… дурак!
– Бедняжка! – вскрикнул со смехом итальянец.
– Что было делать, иначе бы это животное растерзало нас. Ха~ха-ха! А что бы было с ним, если б он увидел тебя в моих объятьях?
Вдруг дверь порывисто распахнулась, раздался дикий, хриплый крик, и на пороге показался Тимко. Лицо его было безумно. Он впился глазами в обнимавшую итальянца Елену и с поднятым в руке кистенем ринулся с диким ревом на них.
Появление Тимка было так неожиданно, лицо его было так свирепо, что ужас неминуемой смерти охватил сразу и скарбничего, и Елену. Инстинктивно схватился он, ища оружия, но Тимко был уже тут… С хриплым криком: «Вот что бы он сделал!» – он одним ударом кистеня повалил итальянца на землю.
– Тимко! Тимко! На бога… что хочешь! Твоя, твоя навеки! – закричала в отчаянии Елена, стараясь схватить его за руку, но Тимко не понимал ничего.
Раздался второй тяжелый удар; из проломленного черепа хлынула темная масса. Тимко наступил на труп ногой и с безумными, потерявшими мысль глазами, с пеной у рта ринулся на Елену.
– Тимко! Тимко! На бога! – вскрикнула Елена и вдруг встретилась глазами с его взглядом. – Он обезумел! Спасите! – вырвался из ее груди нечеловеческий крик; она бросилась в противоположную сторону комнаты.
Но Тимко, не отвечая ничего, с диким криком кинулся на Елену. С отчаянным воплем ухватилась она за Тимка руками, но он с силой опрокинул ее: к лицу ее приблизилось безумное, исступленное лицо, и две железные руки впились клещами в ее шею.
– Вот что бы он сделал… вот что бы он сделал!.. – повторял он хрипло, впиваясь в мягкое, упругое тело.
Раздался сдавленный стон. Тонкие пальцы Елены еще судорожно вцепились в руки Тимка… и голова ее запрокинулась, пальцы разжались, и руки бессильно упали по сторонам…
Примечания
Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 3, с. 582 – 592.