Остатки от времен доисторических

Анатолий Свидницикий

(Народные предания)

Не лишним считаем сказать, что эти предания нигде не напечатаны, никем не записаны, а живут в народе, из уст которого мы слышали их в разных местах южнорусского края, от Каменца до Харькова. Так как они относятся к глубокой древности и, по нашему мнению, имеют научную важность, то мы и решаемся обнародовать их, как сырой материал, и в форме, возможно близкой к подлиннику.

1. Лубок

В Подольской губернии, на границе с Херсонскою, существует забава, называемая «лубок». Она относится к парубочьим играм и в ходу только на похоронах, т. е. не во время самого погребения, а в тех домах, где лежит непогребенный покойник. Состоит она в том, что один парубок, накрывшись с головою свитами, кожухами и чем попало, опирается в просторном месте о стенку или о что-либо другое, лицом вниз, спиною кверху. Остальные, участвующие в игре, поодиночке бьют его по спине сплетенным утиральником. Тот, кого бьют, должен узнать ударившего, и в этом случае узнанный становится на его место, а узнавший идет в гурт. В этом вся суть игры.

Играть в лубок называется «лубка быты». Прибавим, что утиральник, виденный во сне, или вообще полотно означает, по народному толкованию, дорогу. В этом случае он, кажется, служит символом дороги на тот свет. Очевидно, что эта игра – остаток древней тризны и имеет несомненную связь с народным преданием, которое тут же сообщим.

«В давнее, очень давнее время у нас [Полтавская губерния, Переяславский уезд. – А. С.] нельзя было дожить до глубокой старости, потому что состарившихся убивали или сажали на лубок [теперь лубком называют кусок древесной коры, необделанный и высохший. – А. С.] и спускали в пропасть (яр, провалля), где они и пропадали. В то время один сын и говорит старику – отцу своему: «Пора тебе, батька, на лубок». Старик собрался, сел на лубок и был отвезен куда следует.

У сына этого старика, в свою очередь, был сын, – старику, значит, внук, который все видел и все слышал. Вот, когда отец его воротился, он и спрашивает: «А где дедушка?»

– В пропасти, – ответил отец.

– Ты его отвез?

– Отвез.

– И спустил?

– И спустил.

– Почему же лубка не привез?

– Тебе он для чего?

– Как для чего! – ответил мальчик. – А когда состаришься, так на чем спущу тебя в пропасть?

Подумал отец, подумал – и пошел да и привез старика обратно домой».

Как бы продолжением этого рассказа служит другой, слышанный нами в Гайсинском уезде Подольской губернии. Вот он! «Когда-то еще в то время, как у нас убивали стариков как ненужных, нашелся добрый человек, который пожалел своего отца. Вместо того, чтобы убить старика, он спрятал его в яму (род погреба) и кормил тайком.

Долго ли так продолжалось, бог его знает; но случился голод. Сошлась громада на совет, чем беде помочь; но ничего не выдумала. Приходится всем пропадать с голоду. Поднялся плач на весь край; все люди в отчаянии: если кто и перебьется до весны, то умрет все равно после, потому что не будет зерна на семена. Тогда в слезах пришел добрый сын в яму к своему отцу и рассказал все.

– Не плачь даром, – заметил старик, – ты знаешь, как вымолачивают в урожайные годы; поди же и посоветуй, пусть обдерут крыши и перемолотят. Увидишь, что будут и хлеб, и семена.

Послушалась громада, ободрала крыши, и когда смолотили, то действительно увидели, что и хлеб будет, и семена.

– Ты так молод, – говорят тогда посоветовавшему, – между нами много старших тебя, и никто ничего не мог придумать; откуда же тебе пришла в голову эта разумная мысль?

Долго он не сознавался, опасаясь, что убьют и отца, и его самого; наконец сказал: «Не моей молодой голове выдумывать умные советы. Мой отец еще жив, он и научил меня».

Тогда люди вместо того, чтобы убить того, и другого, посоветовались и порешили впредь не убивать стариков, чтобы без их разума самим не пропасть от неопытности».

И, действительно, с тех пор уже не убивали стариков.

2. Первая хата

Приступая к рассказу о первой хате, не лишним считаем представить некоторые соображения, основанные на филологии.

В Подольской губернии слова «строить», «здание» переводятся словами будовати, будинок, забудинок, словами одного корня с словом буда. Принявши во внимание то, что теперь называется будою, можем допустить, что предки наши первоначально жили в будах, т. е. в шалашах, как теперь пасечники, баштанники и т. п.

Это не шатер (шатро), не палатка (намет), а шалаш, крытый соломою или другим чем-либо, напр., камышом, продолговатый и с закругленным верхом или просто круглый с острым верхом. В нем нельзя топить.

Дальнейшая степень развития дала нашим предкам шалаши, в которых разводили огонь и из которых, следовательно, курилось. Это теперешние (Полтавщина], Черн[иговщина]) курини, (под[ольское]) корини. Образцы этих построек можно видеть в лесах Черниговской губернии, на перевозах у Десны, в разных местах по берегам Днепра и т. д.

Это родоначальники курной избы. Они складываются из цельных нетесаных бревен, даже не одинаковой длины и толщины, не обмазываются, имеют круглое основание, кверху суживаются, но оканчиваются не остро, а дырою, чрез которую извнутри выходит дым. Дверь к таким постройкам по большей части не приделывается, а ход закрывается чем попало. В Подольской губернии таких куриней нам видеть не приходилось, но что они были и там, доказывается существованием слова коринь.

Коринями подоляне называют те домики в лесах, где живут коринные, т. е. лесные сторожа. По всему видно, что курини связаны с лесною местностию; в безлесной же, надо полагать, за будами следовали землянки. И к постройке землянок принудили бури.

Это доказывается тем, что землянки везде, где говорят малороссийским языком, называют бурдиями, бурдий. Бурдий – слово сложное: буря, дѣля. Буква ѣ по-малороссийски читается как и; я сократилось в ь. Но малороссийский язык не терпит окончания иль в мужеском роде, а смягчает его в ій, как и в слове бурдій.

Язык подолян еще мягче. Для примера возьмем древнее слово кораб. Чрез прибавление эвфонического л оно перешло в слово корабль, в свою очередь, через прибавление эвфонического е, перешедшее в слово корабель, – слово, господствующее в малороссийском языке. Но возле Каменца оно не корабль и не корабель, а корабей (склоняется коробья и т. д.).

В той местности выбрасывается эвфоническое л и в спряжении глаголов: напр., не люблю, любля[ть], а любью, любья; и взаимный: не люблюся, любляця, как в других местах, а любьюся, любьяся. В й (ій) часто переходит даже буква г (иг), напр., ожог (Полтавщина, Черниговщина, Киев) в Подол[ьской] губернии] не ожиг, а ожий (склоняется ожия); батіг (кнут) – батий (склоняется батога). По этой самой причине из слова бур-деля, или бур-диль, вышло слово бурдий.

По всей вероятности, все эти жилища имели для входа высокие отверстия, потому что баня, в которую, как известно, лазили на четвереньках, и теперь по-малороссийски называется лазнею: лазня.

Надо предполагать, что предки наши около того времени щеголяли в каких-то кусках, потому что подоляне и теперь белье называют шматьем: шмаття (шмат – большой кусок). Этих кусков надевали по нескольку, потому что слово шмаття имеет собирательное значение. Но что это не были тряпки, что не говорит об их неопрятности, тому видим доказательство в другом, более распространенном слове. Это слово дрантя – лохмотье. Эти куски были цельные, большие и четырехугольные, как теперешние платки, что явствует из уцелевшего в некоторых местах выражения: хуста прати – белье мыть. Слово хуста такое же собирательное, как и шмаття, и означает: большие куски, больше платков, называемых обыкновенно хустками: хустка – платок, а малый платок – хустина, еще меньший – хусточка.

Теперь представим себе господина и госпожу в шматье, недовольных куринем. Они построили первую хату.

«Построили хату, муж и жена взяли рядно и пошли зачерпнуть солнца, чтобы внести его в хату, потому что хату они построили без окон. Разложат рядно, солнце и осветит его. Зачерпнули, думают. Складывают рядно, углы к углам, и несут в хату. Кажется, зачерпнули полное рядно и в хагу ничего не внесли: вытекло солнце сквозь рядно, и в хате все-таки темно. Что тут делать? Нельзя же жить в потемках. Сели они и задумались, чуть не плачут. Вдруг, откуда ни возьмись, явился перед ними старик: «О чем вы призадумались?» – спросил он.

– Как нам не думать, дедушка! Сам смотри; построили хату и хоть брось: никак солнце не внесем.

Старик вынул секиру из-под плаща и научил их прорубить окно, а сам пошел в лес. С той поры все люди начали строить хаты и строили уже с окнами. А тот старик был не кто иной, как сам бог» (Под[ольская] губ[ерния], Брац[лавский] у[езд]).

Не об этом ли старике говорит Нестор?

Примітки

Вперше надруковано в газ. «Одесский вестник», 1869, 15 березня, № 58.

Автограф невідомий.

Переказ про архаїчний звичай вбивати старих батьків засвідчено-і в пізнішій літературі. Так, в альманасі «Сніп», підготовленому в Херсоні і виданому в Петербурзі 1886 p., Марія Ганенко в статті «Семейно-имущественные отношения крестьянского населения в Елисаветградском уезде (Материалы по обычному праву)» наводила подібну версію переказу, почуту нею в с. Велика Виска Єлисаветградського повіту:

«…очень давно был обычай убивать всех стариков, неспособных к работе, и как один сын пожалел своего дряхлого отца и спрятал его в погребе и кормил тайком. Наступил неурожай и голод, но сын продолжал кормить отца, отрывая последний кусок от себя и детей». Напровесні, коли було нічим засіяти поле, старий порадив:

«Візьми, – говорит сыну, – околот з стріхи, перетруси і, може, найдеться яке зерно, та посій, дасть бог, вроде». Урожай видався великим, і односельчани дивувались, хто міг дати таку пораду. Тоді селянин зізнався: «Батько. Ви своїх стребляли з світа, а мені жалко стало і тепер він мені в пригоді став» («Сніп», с. 141).

Подається за першодруком.

Подається за виданням: Свидницький А. Роман. Оповідання. Нариси. – К.: Наукова думка, 1985 р., с. 513 – 516.