Пачковозы

Анатолий Свидницикий

(Подольская быль)

1

Контрабанда – опасный, но прибыльный промысел. На пограничье занимались ею все сословия, и без преувеличения можно сказать, что там не было, а может быть, и нет лица, которое бы не имело прямого или косвенного участия в ней. Котомка богомолки и солдатский кивер, экипаж магната и сума нищего соперничали в передвижении контрабанды. Частные дома и публичные здания, корчмы и костелы, синагоги и кляшторы служили складочными местами, а Киев, Полтава, Харьков, Нежин, Кролевец и тому подобные конкурировали в сбыте. Разумеется, Бердичев заправлял всем.

Нежинские греки [Привилегированные поселенцы. – А. С.] и немецкие колонисты Новороссийского края, придорожный корчмарь и хмельникский арцерабин, заведомо или без ведома, были контрабандистами. Для контрабанды, случалось, беспокоили в погребах под костелами прах усопших и при дорогах кресты и статуи. В крайних случаях прибегали к надгробным памятникам, из которых еврейские более других пригодны. В Баре s[więty] Niepomucyn в камыше, в Браилове p[an] Jezus, в каплице, возле Тульчина, Хороше [Сад графа Мечислава (Михаила) Потоцкого. – А. С.] в яру, у Каменца «Райська Брама» [В нескольких верстах от предместья «Польских Фольварков» сад, оставшийся от времен турецкого владычества. – А. С.] над скалою – на одну и ту же ногу хромали.

«Деньги всему причиною», – рассудят евреи, хозяева контрабанды. Говорим – хозяева, потому что есть и наймиты. Последние и составляют именно то, что подоляне зовут пачковозами [Пачка зн[ачит] собственно тюк. – А. С.], то есть контрабандистами в собственном смысле. Их сразу видно по бойкой манере, особенно в седле. На лошади пачковоз в своей стихии, как монгол.

К какому бы сословию ни принадлежал пачковоз – был ли мещанин-еврей, или крепостной мазур [Малороссиянин католического вероисповедания. Их довольно в Под[ольской] губернии, но ближе к границе с Австрией. Кроме вероисповедания, они ничем не отличаются от остальных местных крестьян. – А. С.] или обыкновенный крестьянин и т. д., но все они так резко выделялись из массы, что и дитя не могло ошибиться в названии их промысла. Известны семейства, возившие контрабанду по наследству.

Из них вольные люди встречались и в Балтском уезде, а крепостные жили исключительно у самой границы. В числе последних в свое время отличались два лица: отец лет сорока пяти, и сын, молодой парень, еще не брившийся. Их знала и пограничная стража, и местная полиция, и вся окрестность; но кто хотел, тот не мог ни поймать их с пачками, ни уличить, а остальные не только не выдавали, но даже укрывали. Они были крепостные одного поляка, австрийского подданного, который жил в Галиции, и когда вдруг исчезали, то говорилось, что отправлялись на панщину, а когда так же нечаянно появлялись, то это значило, что с панщины возвращались.

Друзей у них не было, а были почитатели и поклонники; врагов тоже не было, но были завистники и покорнейшие слуги. Отец недолюбливал сына за упрямство, но баловал его как единственное дитя, оставшееся в живых.

– Будеш сі каятися, – говорили соседи.

– Іден Юда не каявся, – отвечал пачковоз, – а що мі до того, що син не варт мої ласки? Він мій, і баста: ліпше своя гадина, як чужа дядина.

2

Из одной поездки отец и сын привезли по два тюка чаю, так называемого бродского. Это тот самый чай, который доставляется в Киев из Почаева богомолками, отчего и зовется здесь почаевским. За Днепром он известен под именем австрийского, а сами пачковозы разжаловали его в овес. Несколько лет тому назад больше двух четвертей такого овса евреи сложили у одного священника в Остерском уезде. Как это случилось и чем кончилось, расскажем в другой раз, а теперь перенесемся на берега Збруча, в то село, где отец и сын сложили свой овес у себя в клуне. Еще дымился пот на их лошадях, когда село было оцеплено казаками, которые обыскивали всех по порядку, начиная с краев села.

– Зле, тату, – говорит сын.

– Не без ба, та ба! – заметил отец. – Будемо тік вливати.

И забравши коновки [Посуда, служащая вместо ведер, которых там нет. – А. С.], оба принялись за дело.

От усадьбы до Збруча было недалеко, пачковозы и сам управились бы, но по поспешности, с которою они ходили с коновками то от реки на ток, то с тока до реки, соседи догадались, что не все в порядке, и пришли на помощь. Издали казаки видели, что люди воду носят, но им не вспала на ум хитрость пачковозов. Потому, когда сыщики добрались сюда, все было улажено: ток слит, и от овса не осталось и следа. Казаки с тем и уехали, что обыскали село, а чай поплыл за водою, потому что пачковозы ухитрились пустить его по реке. Под предлогом поливанья тока они носили чай коновками и, черпая воду, высыпали его.

– Шкода! – сказал сын по удалении казаков.

– Не без ба, та ба, – ответил отец, – як сі вправимо, то поправимо. Як там коні?

– Нічого.

– То й добре.

Тот же день склонялся к вечеру, когда сын шел в клуню с меркою.

– Та чистого, не оброку [Оброком (обрик) называют овес, перемешанный с пшеничною половою или с сечкою, в каком виде дают его лошадям. Отсюда в Подольской губернии перед освобождением крестьян, которое они назвали оброками, между крепостными пессимистами был в ходу каламбур: не буде оброку, доки не буде січки. – А. С.], – приказал отец, – та борше [скорее, т. е. борже, от барзо, борзый – А. С.].

Сын вынес мерку чистого овса и всыпал лошадям. Это значило, что предстоит дальний путь.

3

Смеркалось. В печи огонь горел и жарилась курица, на пороге сидел отец и курил пипку [Трубка с коротеньким чубуком. Ее называют также носогрийка. – А. С.], на дворе хмарилось, и в Галиции гром гремел.

– А не шкода замаху? – спросил сын, пришедши с конюшни.

– Байдуже, – ответил отец.

Темных ночей пачковозы не любят. Кажется, это странно, а на самом деле здесь нет ничего странного. Темная ночь хороша для вора, которому надо скрываться от всех, а пачковоз имеет специальных преследователей в пограничной страже. Казаки же не имеют постоянного места, как дворник, а потому казака можно встретить везде. В темную ночь на него можно наткнуться там, где и не думаешь.

Поэтому для пачковоза важнее всего заметить казака. В этом отношении лунная ночь, по-видимому, очень выгодна; но пачковозы предпочитают ночи безлунные, звездные, потому что боятся тени. Известно, что тень при луне заметнее самого предмета. И этого достаточно для того, кто не желает быть замеченным; но у пачковозов есть другая тому причина.

Им приходится иногда скрываться в кустах, за деревом, под скалою и т. п. Человек может не шевелиться, сознавая опасность; конь приучен стоять, не топая, не фыркая: не приучены комары. Они кусаются, и самый лучший конь не утерпит, чтобы не отмахнуться хвостом. В этом случае тень – опаснейший враг. И опытный пачковоз скорее поедет среди бела дня, нежели в лунную ночь.

Мелкая же контрабанда обыкновенно и переходит через границу только днем. Ею занимаются исключительно нищие. Они смело бредут за границу и обратно, и не было примера, чтобы хоть один когда-либо попался. Наша стража в полдень не смотрит, а австрийская, которую пачковозы называют жандармарія, пропустит за папушу простой махорки. А за двадцать-тридцать папуш она уступала свои ружья.

Сырая погода вообще, а тем более дождь, грязь, снег особенно ненавистны пачковозам, потому что дают след. В дождь, например, пачковоз сидит дома или там, где будет застигнут, если нельзя сложить пачки в надежном месте до более благоприятного времени. Оттого сын и выразил свое сомнение насчет поездки. Но, успокоенный отцом, он сел на завалине и начал любоваться сверканием молнии.

– Тату! – начал он.

– Ну?

– За хмарою ніби хто вогню креше: чик-чик; чик-чик-чик.

– Може, поліз би-сь та запалив губку?

Сконфуженный таким ответом отца, сын почесал затылок и отправился в конюшню. Он попал кстати, потому что вор, разобравши с улицы стену, уже отвязывал коней.

– Злодій! – закричал парень. – Сюди, тату!

Через несколько минут в хате дрожал еврей со скрученными за спиной руками, а возле конюшни собрался целый шарварок.

4

– А, принесло ж тя все зле та недобре! – ругался отец на вора. – Коби тисяча дідьків у твою єврейську голову! Озьму та й завісю, як пса… псявіро ти, псявіро!

Вор молчал.

– Дай, сину, мотузку.

Вор продолжал молчать.

– Сала йому, тату, – сказал сын.

– Давай сала.

– Нащо сала? – начал еврей. – Я й без сала не голоден.

То насмешки, то угрозы, то хладнокровная беседа развязали еврею язык. Вор начал выпрашиваться, оправдываясь крайнею нуждою и неумением заняться черною работою. Подробно описал он свое безвыходное положение в крайней нужде, со слепым отцом, с больною женой, с дробными детками. Длинен и грустен был его рассказ. Пачковозы выслушали и сжалились.

– Иди с богом, – сказал отец, – только не кради, потому что в другой раз так легко не отделаешься.

На бедность дали вору несколько рублей. Поблагодарил еврей, поклялся не красть и отправился своею дорогою, пачковозы же принялись седлать лошадей.

Не прошло недели после этого, как тот же еврей снова попался тем же лицам в их конюшне, и еще не светало, как отец и сын были с ним в полиции. Сдавши вора под расписку, они отправились домой. Как ни сказочно сложились обстоятельства, но верно, что пачковозы еще трижды ловили того же вора у себя в конюшне и каждый раз сдавали его в полицию, получая расписки, а поймавши в четвертый раз, порешили избавиться собственным судом.

«Бог видит, что мы обращались к властям, – рассуждал отец, – а коли закон не берет, не наша вина. Не жертвовать же нам своим добром и спокойствием из-за того, что полиция с ворами делится. Отдадим его ракам».

Вор слушал разговор и стал проситься. Но, несмотря на просьбы и заклинанья, пачковозы завязали ему рот и связанного повезли к Збручу топить. Отъехавши несколько верст от села, положили вора на крутом берегу, и, пока сын искал пригодных камней, отец, приготовляя веревки, сказал еврею:

– Любуйся на небо в последний раз.

Небо было чисто и усеяно густо звездами. Вот одна из них покатилась по небу и сгасла.

– Это твоя, – сказал пачковоз-отец еврею, привязывая ему камень к шее в то время, когда сын привязывал другой к ногам. Когда все было готово, развязали еврею рот, и отец сказал: – Если имеешь сказать что-либо жене, деткам, говори смело: я по совести передам твое завещание.

– Вот что я скажу, – начал еврей. – При мне есть двести рублей. Возьмите их и отпустите меня.

Пачковозы взяли деньги, и старший сказал:

– Я думал, что ты вор по необходимости, по бедности, как ты говорил. Я думал: бедный человек, к тяжелой работе не привыкший, хоть и принялся воровать, то бог с ним. Не пропадать же в самом деле с голоду, когда крамницей нельзя обзавестись. Я так думал и хотел настращать тебя, что утопим. Теперь же не миновать тебе смерти, потому что, как я вижу, ты вор по ремеслу: ты крадешь так, как другой пьет, торгует. Имея двести рублей, ты мог бы жить честно, без воровства, – мог бы устроить лавочку или открыть шинок и зарабатывать, как другие. Но ты этого не сделал, так уже ничего не сделаешь, разве вздохнешь к господу богу, чтобы он принял твою нечистую душу. Кайся же!.. Гайда, сыну! – кончил он, обратившись к сыну. И сын взял еврея за ноги, а отец за голову и, размахавши, бросили в воду. Он только вскрикнул, а потом забулькотало.

– Там тобі й амінь, – сказал старший пачковоз, – больше не будешь красть.

На следующий день сын пристал к отцу:

– Дайте мне те деньги, что мы у вора взяли, пойду прогуляю.

– Рубль дам, – говорит отец.

– Все дайте.

– Дурак ты, мой сыночек, – сказал отец, – ты у меня один, и все мое – твое. Когда умру, тогда гуляй сколько душе угодно; а пока я еще жив, то тебе зась до моего добра. Ни копеечки не дам, коли ты не хотел принять рубль.

– Не хотите по доброй воле, так отдадите по неволе. Я донесу, что мы еврея утопили.

Верил ли отец угрозам сына, или не верил, то его дело, только денег не дал. Сын сдержал слово – и отца посадили в Каменце в крепость.

Не диковинка пачковоз в каменецкой крепости, и самая крепость эта не диковина для пачковозов. Пачковоз тогда только и спокоен, когда в крепости. Ни звездная ночь его не соблазняет, ни непогода не тревожит; а с поличными не пойман, так и тужить нечего. Жизнь в крепости только изощряет их способности, и по выходе на свободу даже простаки пачковозы становятся артистами как в своем ремесле, так и в ответах перед судом.

Не опасаясь преувеличения, можно сказать, что кто не осужден по первому разу, тот никогда не будет осужден. Пачковоз же отец, попавший в крепость по обвинению в убийстве еврея, сидел в ней уже не раз и издавна был артистом и в том и в другом. Оттого шел он в крепость, как в свою клуню, и был встречен узниками, как давний знакомый.

– На долго ль, товарищ? – спросили они.

– Денька на два, на три. Словом, до допроса.

– Не будет ли мало?

– Боюсь, не много ли.

В самом деле, он был в заключении недолго: только две ночи переночевал, а третья принадлежала ему. Будучи позван к допросу, он и не думал отказываться от своего преступления; напротив, со всеми подробностями рассказал все как было.

– Жаль мне тебя, – сказал следователь, когда допрос был кончен, – познакомишься с катом.

– Кат не свій брат; невідомо, хто від нього втіче. А вы пожалуйте лучше своего брата, чиновника. Извольте прочесть эту расписку и судите, кто виноват, что еврей утоплен.

С этими словами пачковоз подал следователю расписку чиновника, принявшего в первый раз вора. Следователь знал все и, принявши расписку, тотчас изорвал ее в мелкие клочки. Смотря на его прояснившуюся физиономию, пачковоз сказал:

– Рвите, рвите; я не в претензии. У меня есть еще три таких. По-моему, лучше будет для всех нас, если вы плюнете на вора и освободите меня. Одним евреем, одним вором на свете меньше, овва! Черт их насеет, будьте спокойны.

Подумал следователь, подумал, посоветовался со своими, и через час почти вся полиция кутила с пачковозом в «Поповской дыре» [Среди городской площади в Каменце стоит около десятка домов, между которыми есть одна продольная и одна поперечная улица. Это и называется «Поповскою дырою». Сюда в былое время отправлялись на кутеж все, искавшие тайны. – А. С.].

– Что же делать? – говорила полиция. – Так и быть.

– Иначе и быть не могло, – говорит пачковоз, – хотя бы и должно быть иначе.

5

Село, о котором идет речь, Збручем разделяется на две половины, из которых одна принадлежит Австрии, другая – России, а обе вместе принадлежали одному помещику – заграничному. Как обыкновенно, в цельных имениях помещики не вмешивались в свадьбы, помещик и здесь позволял сі брати за границей.

Галичане женились у нас, наши в Галиции, и никто этому не препятствовал. Народ же тамошний ничем не отличается от здешнего, от пограничных подолян. Те же обычаи, та же речь, то же шитье на свитках; одинаковый крой, одинаковая стрижка волос. Вера у них униатская, но галичане-русины не знают, что она не православна, и так же исповедываются у подольских священников, как и у своих.

А представьте себе ночлежников. Между крутыми, высокими берегами шумит Збруч вглуби, кругом черный лес, подольское небо и тамошняя ночь; вдали собаки лают, а внизу рыба хлюпочется. Верхом ветер веет, но на земле его не видно: огонь горит, как в затишье. Огонь в России, и в Австрии огонь. Парубки его разложили, а сами посели на круче и поют одну и ту же казацкую песню – австрияки и русские! И мы слыхали эти песни, видели такие картины и не удивляемся, что в Галиции существует русская партия.

Но, думаем, никто не удивится, что у русина-подолянина разрывается сердце, как разорван его край. Но еще трогательнее объяснение парубка с дивчиною через реку, нередко прерываемое нагайкою донца. Если бы не таможни, то тамошняя граница давно бы подвинулась к западу без борьбы, без кровопролития. Народ слился бы сам собою, как мужчина и женщина в браке. Но существует пограничная стража, и это искусственное деление народа так трогательно… издали не видно и не чувствительно; но посмотрели бы на месте… Если бы эхо умело писать, как свет рисует, то сколько трогательных сцен мы прочитали бы.

Не трогательна ли, например, свадьба, половина которой в неметчине, а другая дома? Через границу здороваются, разговаривают, знакомятся, поют вместе свадебные песни, подают друг дружке голос, но руки не могут подать.

На одной из подобных свадеб жених был особенно грустен. Он ни на кого не смотрел, ни с кем не разговаривал, только посматривал за Збруч, и то украдкою. Это был известный нам пачковоз-сын. Отец порешил исправить его женитьбою и указал невесту за границей, чтобы не получить гарбуза. Выбор отца нравился сыну, но презрение народа за донос на отца тяготело на парне, и он потому стыдился всех и собственной памяти. Впрочем, скоро все удалось; одно прощено, другое забыто – и жизнь потекла своим чередом.

Обоих этих пачковозов и расписки чиновника можно было видеть еще в 1860 году. Старший тогда уже не занимался контрабандою, а младший еще не имел сына, с которым бы мог делить свои занятия. Впрочем, за границу он ездил не один, а во главе компании, состоявшей из одного отставного чиновника, двух шляхтичей и одного поповича. Когда едут, бывало, по городу, то так смотришь и не налюбуешься. И грустно станет от мысли, что сегодня-завтра кого-либо из них, а может быть, и всех может сразить пуля вдогонку.

– Что ж делать, – говорят пачковозы, – так и быть.

Примітки

Вперше надруковано в газ. «Киевлянин», 1869, 11 жовтня, № 120. Автограф невідомий.

Включено до вид. : Свидницький А. Твори, 1958, с. 263 – 272. Український переклад твору надруковано у вид.: Свидницький А. Оповідання, 1927, с. 65 – 76. Подається за першодруком.

Новороссийский край – назва Південної України і частково Південної Росії у другій половині XVIII – на початку XX ст. Пов’язана із утворенням 1764 р. Новоросійської губернії.

…чаю, так называемого бродского… – тобто доставленого із містечка Броди на кордоні між Австро-Угорщиною і царською Росією (нині райцентр Львівської області).

Почаїв – містечко, широко відоме своїми церквами (нині Кременецького району Тернопільської області).

…в Остерском уезде. – Цей округ входив до складу Чернігівської губернії (нині Остер – місто Козелецького району Чернігівської області).

…в Галиции существует русская партия. – Йдеться про відому з 50-х років XIX ст. суспільно-політичну течію на західноукраїнських землях, що об’єднувала частину духовенства і буржуазної інтелігенції і орієнтувалась на реакційні кола царської Росії. «Москвофіли», використовуючи симпатії місцевого населення до Росії, прагнули прищепити йому царефільські погляди і виступали за об’єднання всіх слов’янських народів під владою російського царя.

Подається за виданням: Свидницький А. Роман. Оповідання. Нариси. – К.: Наукова думка, 1985 р., с. 236 – 244.