3.05.1990 Чернобыльский синдром

Джеймс Эдуард Оберг

(раздвигая границы гласности)

Так называется глава недавно опубликованной в США книги «Раскапывая советские катастрофы». Ее автор – инженер по специальности – работает в Хьюстоне (штат Техас), в центре управления космическими полетами НАСА и является признанным на Западе авторитетом по части советских технологических тайн. Автор восьми книг и сотен статей, научный обозреватель. В течение десятилетий Дж.Оберг наблюдал и прислушивался, собирал и сопоставлял запутанные и скрыто-недосказанные данные. Его факты состояли из советских официальных и частных источников, воспоминаний, фотодокументов, интервью, рассекреченной информации американских военных разведывательных ведомств, наблюдений за спутниками и других источников. В объемистой книге описаны сотни трагических событий, происходящих в СССР, начиная с 30-х годов и его сегодняшний день. Это – взрывы на заводах, гибель кораблей, неудачные запуски ракет, пожары на АЭС, террористические акты и даже ящур, свирепствовавший на Урале и в Сибири. Разумеется, большинство этих трагических фактов не нашло отображения в советских средствах массовой информации. В частности, взрывы на складах в Североморске и в туннеле Саланг (Афганистан), уничтожение ВВС аргентинского транспортного самолета над Азербайджаном.

В книге приводятся факты пожаров на советских атомных станциях, которые произошли до Чернобыля и о которых также молчали наши СМИ. Это – «черные пятна» атомной энергетики – пожары на Белоярской АЭС (1978), Армянской АЭС (1987), Запорожской АЭС (1984).

Исследование Дж.Оберга является научно-личным и не отражает точек зрения каких-либо корпораций, ассоциаций, федеральных органов или администрации. Конечно, можно верить или не верить американскому раскапывателю советских тайн. Можно кое-что и опровергнуть в его данных, ведь есть люди, в совершенстве знающие о чрезвычайных событиях. Многие из них молчат до сих пор, оберегая свой монопольно-ведомственный и личный покой. Мы же считаем в этой книге и предлагаемой читателям главе наиболее важным другое: стремление автора восстановить чудовищные события в их реальности. Поскольку молчание, как свидетельствует сама жизнь, толкает нас к повторению трагических ошибок. Игнорирование горьких уроков момжет привести к новым большим катастрофам. Как отмечам Дж.Оберг в письме одному из переводчиков, никакую правду надолго спрятать еще никому и нигде не удавалось. Информация всегда пробьет себе дорогу. Очень важной является такая его мысль: «Если бы, скажем, в Соединенных Штатах знали о гибели космонавта Бондаренко, возможно, мы избежали бы аналогичной ситуации, когда в пожаре погибли трое наших астронавтов. И если бы вы тщательно занялись аварией на атомной электростанции «Тримайл-Айленд», не исключено, что не допустили бы катастрофы в Чернобыле».

Считаем, что обнародование новых данных и взглядов о нашей национальной трагедии будет способствовать не только расширению информации, но, прежде всего, усилению социально-экономических и медицинских мероприятнй по ликвидации постчернобыльских последствий, особенно в здоровье людей.

26 апреля 1986 года, в субботу, в 1 час 23 минуты произошла не самая страшная в истории, но самая страшная среди документально обнаруженных атомных аварий. Спустя некоторое время начали просачиваться сведения, хоть и в очень искаженной форме. Эти искажения были подчас невинны, а иногда и нет.

Сооружение, в котором размещался 4-й реактор Чернобыльской электростанции, находящейся в 50 милях на север от Киева, сотрясли два взрыва, разбрасывая вокруг обломки реактора. Огонь взметнулся на 100 футов. Высокорадиоактивный дым поднялся в небо и был подхвачен юго-восточным ветром. В течение последующих десяти суток, по мере того, как продолжалась утечка радиации из руин, ее было выброшено в несколько миллионов раз больше. чем в случае с «Тримайл-Айленд» в Пенсильвании в 1979 году. Это скорее походило на взрыв в воздухе мощной атомной бомбы.

Ветер понес радиоактивные частицы на северо-запад – сначала через Украину, Литву, Латвию, потом в Польшу, Швецию, Норвегию, а позже, когда ветер изменился – в Германию, Нидерланды и Бельгию. После первоначальных взрывов некоторое время продолжалось горение графита, которое еще более усилило радиоактивное загрязнение атмосферы.

Руководство станции сообщило об этом в Москву уже через несколько часов, рано утром в субботу, хотя никто еще полностью не осознавал масштабов беды. Медицинские и другие аварийные подразделения прибыли через некоторое время в тот же день, и специалисты установили, что местное руководство весьма недооценило опасность аварии. Центральные московские правительственные организации уже в воскресенье имели предварительные сообщения, но ТАСС никакой информации для публикации не предоставил. Западные посольства также не были оповещены, пока на следующий день, в понедельник, радиация не достигла Швеции.

В воскресенье, в полдень, на следующий день после взрыва, было принято решение эвакуировать расположенный поблизости небольшой город Припять (полторы мили от реактора). На это понадобилось всего три часа. Официальные лица сообщили позже, что задержка на один день была связана с ошибками в оценке ситуации на месте, но, как оказалось, эта задержка, возможно, спасла людям жизнь. В субботу первичная радиация от взрыва уменьшилась и не загрязняла город Припять – из-за направления ветра радиоактивная пыль оседала на многих эвакуационных маршрутах. В воскресенье горение графита привело к стремительному повышению уровня радиации и переменился ветер. В результате больше осадков выпало на город, зато меньше – на эвакуационные маршруты.

Эвакуация Припяти проходила особым способом. Страшась массовой паники, руководство не направляло жителей на сборные пункты, а рассаживало их в автобусы прямо перед домами. Один из эвакуированных объяснил отсутствие паники традиционно, по-советски: «Паники не было потому, что каждый знал – наша страна не бросит нас в трудную минуту». Этот гражданин никогда не читал ни об одном из случаев, в котором правительство нарушило бы социальный договор со своими гражданами, поэтому он делает вывод, которого от него и ждали, – что таких случаев не было.

Реактор пылал несколько дней. Десятого мая самое большое, чем могли похвалиться Советы было – «эмиссия радиоактивного вещества практически остановлена». В действительности уровень эмиссии резко повысился через неделю после аварии, когда изоляционный материал, который сбрасывали с вертолетов на реактор, привел к перегреву последнего [1]. Эти изменения обнаружил ветер, достигший Европы, и лишь после этого они подтвердились официальными сообщениями ТАСС. В течение недели, работая в челночном режиме, вертолеты сбросили сотни тонн материалов на реактор. В конце концов была сооружена массивная «гробница», которая заблокировала руины.

В результате около 100 000 человек было эвакуировано из зоны аварии, а 11 000 из них – направлено в больницы для тщательной проверки. В то же время 5 000 врачей и медицинских сестер со всего Советского Союза прибыли для обследования населения близлежащих регионов и медицинского наблюдения за эвакуированными с целью контроля их здоровья в течении всей жизни. Около 200 контрольных станций было основано для того чтобы наблюдать за границами загрязнения.

Эвакуированных детей отправляли в молодежные лагеря на Черном море, причем часто так быстро, что потом требовались недели, чтобы найти их родителей. Как сообщали врачи в лагерях многе дети находились в состояния серьезной депрессии, некоторые «думали, что они обречены». Народные средства лечения ухудшали положение дел, местные медицинские руководители не советовали долго находиться на солнце, боялись, что ультрафиолетовые лучи увеличат полученную ранее дозу радиации [2]. Результатом были глубокая скорбь и депрессия. «Они думали, что им никогда уже не разрешат бывать на солнце», – с грустью заметил один из врачей, наблюдавших детей в лагере.

Глубокое расхождение между Востоком и Западом ярко проявилось во время чернобыльской трагедии и ее последствий. Запад впервые узнал о катастрофе от Швеции, через два дня после происшедшего. Весь свободный мир выразил тревогу и гнев по поводу грубой социальной безответственности, которую СССР продемюнстрировал, не сообщив об огромной проблеме, касавшейся здоровья людей.

Отвечая на обвинения в медлительности относительно информирования других стран о ядерном загрязнении, советские представители гневно и одновременно хитро отклоняли мотивы для каких бы то ни было жалоб. Выступая по американскому телевидению, одно официальное лицо заявило: поскольку правительственные учреждения не работают в субботу и воскресенье, там не было никого, к кому можно было бы обратиться. Когда Георгия Арбатова спросили, почему СССР не сообщил другим европейским странам об уровне радиации, он ответил: «Наши ученые неспособны получить данные об уровне радиации в Шотландии, Уэльсе, северной Норвегии или Японии по той простой причине, что они удалены от СССР». Другими словами, Арбатов утверждал, что советские ученые не имели ни малейшего представления о том, что при пересечении границы радиация не исчезает.

Позднее извинения приобрели более совершенную форму. «Как только мы получили достоверную информацию, мы сделали ее доступной для советских людей и передали по дипломатическим каналам правительствам других стран», – заявил Горбачев в речи через две недели после аварии. Главное слово здесь – «достоверная». Советское правительство имело – и молчало – первые данные менее чем за полтора дня до того, как кто-либо за пределами СССР начал о чем-то подозревать.

Выступая 14 мая, Горбачев также набросился на западных критиков. Он говорил советской общественности:

«В общем, мы столкнулись с настоящими горами лжи, лжи самой бесчестной и злокачественной… Что касается «недостатка» информации, по поводу которой была организована специальная кампания, политическая кампания – это выдумка. Вот что подтверждает это. Руководство США лишь через 10 дней информировало свой собственный Конгресс и через несколько месяцев – мировую общественность о трагедии, которая произошла на атомной электростанции «Тримайл-Айленд» в 1979 году. Это позволяет судить о том, кто и каким образом подходит к информированию собственного населения и других стран».

Советский лидер ошибся: станция «Тримайл-Айленд» не была под контролем у правительства, а что касается ее владельцев, то они сообщили без задержки. Для прессы были немедленно созданы все условия, и репортеры получили возможность опрашивать представителей власти. Горбачев, если его плохо проинформировали, мог поверить – и захотел, чтобы и советская общественность поверила, что все сообщения о «Тримайл-Айленд» скрывались на протяжении десяти дней, поскольку правительство (монополизировавшее в СССР право на информацию) промолчало в случае с Чернобылем. Что касается ответственности относительно официального информирования других стран, параллель, которую провел Горбачев, также оказалась нежизнеспособной, поскольку радиация с «Тримайл-Айленд» не вышла за пределы США – хотя информация облетела мир всего за несколько часов.

(Миф о том, что Соединенные Штаты держали информацию о «Тримайл-Айленд» в тайне, стал основным постулатом пропаганды, проводившейся путем контратаки. Андрей Иллеш, заместитель редактора «Известий», писал: «Лишь через десять дней информация о случившемся дошла до Конгресса, остальные страны узнали об аварии через два месяца». Иллеш даже не проверил подшивки своей собственной газеты. Об аварии там было сообщено уже через два дня!)

Рассказывая о своей встрече с Горбачевым, восьмидесятисемилетний бизнесмен Арманд Хаммер вспомнил, что советский лидер «считал, будто их несчастье используется как повод для пропаганды. Он также был озабочен критикой Рейганом и (госсекретарем) Шульцем секретности вокруг Чернобыля. «Что они хотят мне сделать?» – спросил он. «Образовать разрыв между мной и русским народом?» Гнев Горбачева, базировавшийся на полной неосведомленности относительно понимания западной практики информации и контроля, возможно, был искренним, но трудно оправдать такое неправильное понимание, которое пронизывает все советские официалыные средства массовой информации.

Ведущий «американист» Георгий Арбатов, знавший положение дел лучше, присоединился к хору: «Беспринципная тенденциозность западной прессы и некоторых западных правительств, окружающая чернобыльскую аварию, лишний раз демонстрирует желание определенных кругов дискредитировать СССР, пошатнуть доверие к нам и выставить нашу страну как ненадежного партнера. Все это делается, чтобы оправдать их собственную политику, направленную на ускорение гонки вооружений». А вот в «Советском Союзе» выражает недовольство автор Ю.Львов: «Инициаторов этой аморальной кампании разжигания страха, истерии и злорадства за чужой счет совсем не волнует реальная ситуация или судьба людей. Они заняты лишь одним: найти шанс оклеветать СССР…» Борис Юнкер из Москвы в письме, опубликованном «Московскими новостями» 15 июня, выражает возмущение: «Мы, советские люди, глубоко поражены аморальной антисоветской кампанией, организованной западными пропагандистскими органами в связи с атомной аварией в Чернобыле. Ненавистью к нашей стране исполнены не только статьи в газетах, передачи радио и телевидения, но и выступления политических лидеров».

Некоторые сообщения в западной прессе действительно оказались ошибочными. В условиях отсутствия достоверной информации западные средства массовой информации бросались на любое сообщение репортеров или официальных представителей. Некоторые из этих сообщений были слишком преувеличены, а некоторые вскоре были опровергнуты. Но все они были «типично советскими» слухами, и истинными в том отношении, что многие советские люди им верили [3].

Во вторник [29.04.1986], поздно вечером, голландский радиолюбитель Аннис Кофман поймал загадочную радиопередачу, будто бы из-под Чернобыля. Искаженный голос сообщил на плохом английском языке о «многих сотнях» мертвых и раненых. «Мы слышали сильные взрывы – вы даже представить себе не можете, что творилось здесь – смерть и огонь, не один, а два реактора расплавились, взорвались и пылают – тысячи и тысячи людей двигаются на юг с детьми и скотом». (Часть сообщений о детях и скоте, двигавшихся на юг, оказалась правдой). И в заключение: «Я слышал, что мертвые не могут быть вывезены из-за радиации… Это настоящая катастрофа. Умоляю, пусть мир поможет нам». Хотя невозможно было проперить факт существования автора передачи (может быть, это был чудовищный трюк [4]), но Кофман считает его подлинным и соответствующим другим «реальным слухам».

Вечерний Киев, 1990 г., 3.05, № 100 (13915).

Агентство Юнайтед Пресс Интернешнл получило по телефону из существующего источника в Киеве информацию с требованием распространить ее по всему миру, но с оговоркой, что сведения не полностью подтверждаются. Речь шла о 2 000 жертв. «Источникам» была русская женщина, всегда точной информацией которой давно пользовалось агентство. Она была особенно известна надежными связями с медицинским руководством [5]. Впервые она позвонила в понедельник, когда шведы сообщили о радиации, и передала информацию, которая позже подтвердилась: «Из Киева направляются для организации эвакуации автобусы, войска развернуты, военные самолеты – над зоной» (все это потом оказалось правдой). На следующий день, во время второго телефонного разговора, она сообщила, что 80 человек погибли мгновенно в результате взрыва, а еще 2 000 с лишним умерли по дороге в больницы. «Вся Октябрьская больница в Киеве забита людьми, пораженными лучевой болезнью. От трупов тщательно избавляются. Людей хоронят не на обычных кладбищах, а в поселке Пирогово, где захороняются радиоактивные отходы» [6]. ЮПИ распространило эти сообщение с предупреждением, что информация не подтверждена и исходит из частного источника.

После разговора во вторник ЮПИ больше не смогло связаться с «источником». Такие телефонные разговоры очень сложны потому, что хотя СССР имеет службу прямой телефонной связи на большие расстояния, западные агентства новостей обязаны заказывать разговор через оператора. Вероятно, женщина-информатор звонила по обычному телефону, но, как считают, существует практика подслушивания и слежки. Что случилось с «источником» – неизвестно.

Слухи о 2 000 погибших даже приблизительно не соответствовали действительности, но были «аутентичными» в том понимании, что киевляне действительно в них верили из-за отсутствия информации от правительства. Многочисленные источники подтверждали информацию. Зенон Снилик, редактор украиноязычной газеты «Свобода» из Джерси Сити, штат Нью-Джерси, был свидетелем двух коротких разговоров между американскими украинцами и их родственниками в Киеве во вторник вечером. Дядя одного из них сообщил, что, по его оценкам, погибло от 10 000 до 15 000 человек. «Он ходил по городу и видел у больниц и временных помещений большое количество людей в бинтах, которых выгружали из машин и автобусов», – рассказывал Снилик корреспонденту «Нью-Йорк таймс».

Именно это сообщение вызвало сенсационный заголовок на первой полосе «Нью-Йорк пост» 2 мая: «Массовая могила – сообщается о 15 000 похороненных на кладбище радиоактивных отходов». Разгневанные московские руководители продемонстрировали эту газету по телевидению, чтобы показать лживость капиталистической прессы. И все же туристы слышали в Москве или получали информацию из Киева по телефону о том, что количество погибших составляет не менее 500 человек. Советское правительство действовало так, будто оно действительно считало, что слухи фабрикуются на Западе, когда в действительности, как свидетельствуют эти примеры, слухи рождались в самом Советском Союзе и потом пересекали границы. Первыми, кто утратил доверие к информации из Москвы, были сами москвичи, причем произошло это без какого-либо зарубежного подстрекательства.

Через несколько недель «Правда» признала существование слухов: «Возможно, сначала киевляне не получили полной информации о случившемся. Отсюда – основания для различных слухов, которые поддерживаются зарубежными радиостанциями». Даже через месяц после этого местные газеты осуждали слухи. «Злые языки хуже врага», – писала газета «Советская Белоруссия», развеивая страхи читателей.

Лишь через год с небольшим советское медицинское руководство разрешило печатать информацию о том, что массовая паника действительно имела место [7]. Профессор В.Книжников, член Национальной комиссии по радиобиологической защите населения Министерства здравоохранения СССР, описал «массовую фобию» среди местного населения в газете с ограниченным тиражом «Аргументы и факты» в июне 1987 года. Он писал, что этот страх был «прежде всего вызван недостатком объективной информации и плохой подготовкой врачей в области радиационной медицины» (даже через год советские физики рекомендовали носить солнечные очки, чтобы уменьшить вредные последствия радиации; местное население испытывало больше доверия к простому средству – коктейлю из водки и украинских вин).

Результатом разного рода фобий стали, считал Книжников, опасные преждевременные роды, случаи недоедания среди детей, рахиты, когда родители не давали детям молока. В конце эксперт-радиобиолог написал: «Молчание и отсутствие объективных и конкретных научных оценок в нашей прессе не только противоречат курсу на гласность, но и являются очень вредными».

Здесь необходимо изложить несколько важных наблюдений, подкрепляющих оценку ситуации, описанную Книжниковым. Советская секретность – страшнейший враг страны. Во-первых, Советы за несколько часов могли предотвратить распространение слухов по всему миру простым направлением небольшой группы западных журналистов в Киев (позволить им осмотреть город и посетить больницы). Вместо этого ожидалось, что западная пресса «выполнит приказ», как это сделала пресса советская, – это было совсем уж непонятно. Во-вторых, огромное преувеличение количества погибших является характерной чертой советских слухов, и, похоже, оно меньше базируется на умышленной лжи и больше – на классической устной драматизации «запрещенного знания» плюс неправильной интерпретации действительных событий, таких, как эвакуация больницы из Припяти и поступление нескольких сотен обычных больных в киевские больницы.

Среди слухов «официальное» количество погибших достигло, в конце концов, свыше тридцати лиц. Двое скончались в первую ночь (тело одного из них так и не было найдено). Двенадцать пожарных, бросившихся на место катастрофы, также скончались (их самопожертвование становится еще более трагическим из-за того, что в действительности им так и не удалось остановить утечку радиации из руин неукрощенного реактора, хотя их усилия облегчили работу тем, кому позже это удалось). Умерли и двенадцать работников станции. Один из врачей, который оказывал помощь первым раненым, тоже набрал смертельную дозу.

Между тем, некоторые из американских официальных лиц легкомысленно приняли за правду слухи о большом количестве погибших. Кеннет Адельман, директор Агентства по разоружению и контролю за вооружением, характеризовал информацию лишь о двух погибших в момент взрыва как «откровенно абсурдную». Государственный секретарь Шульц заявил, что, по его мнению, количество смертельных случаев «намного превышает» эту цифру. Сенатор Патрик Лихи (демократ от штата Вермонт), член одного из сенатских комитетов, сказал, что «авария выходит за пределы страшнейших кошмаров ядерных физиков». Эти люди в своих оценках больше опирались на традиционные советские методы относительно предыдущих катастроф, когда все отрицательное тщательно скрывалось, чем на достоверные факты из Чернобыля [8].

Бывший министр обороны Джеймс Шлесингер, который когда-то возглавлял также Комиссию по атомной энергетике, оценил количество непосредственно убитых и раненых «десятками». Это наиболее точно соответствовало действительности в то время. Позиция Мартина Уолкера, московского корреспондента английской «Гардиан», была самой реалистичной: «2000 человек могли бы погибнуть лишь в результате взрыва такой мощности, который непременно зафиксировали бы сейсмологические станции во всем мире».

Контратака советской прессы приобрела форму традиционной ксенофобии. Журналист Михаил Озеров писал в газете «Советская Россия», что реакция некоторых американских деятелей представляет собой «неприкрытую злобу», «волну радости». «В то время, когда советский народ героически борется с бедой, рискуя жизнью, даже погибая, некоторые по ту сторону окопа злорадно потирают руки, приговаривая, что грех не воспользоваться такой возможностью» [9]. Но нигде на Западе не было даже и признака веселья по поводу чернобыльской катастрофы; в худшем случае было чувство «идеальной справедливости», особенно по отношению к статье в февральском (перед аварией) номере журнала «Совьет лайф», восхваляющей абсолютную безопасность станции. Люди с хорошей памятью, которая ничего не прощает, не забыли слов президента АН СССР, профессора Александрова, сказанных после аварии на «Тримайл-Айленд». Он самодовольно провозгласил: «Эта авария могла произойти лишь в капиталистическом обществе, где прибыльность важнее надежности». (Александров – человек, нанятый партией, его протолкнул в академию Брежнев; ушел в отставку вскоре после Чернобыля [10]).

Лихорадочные поиски западными органами массовой информации подробностей и особенно видеоматериалов опорочили репутацию американской телевизионной сети новостей. В Риме встретились предприимчивый французский турист, сыгравший роль посредника и югославский турист, который «был в восьми милях от Чернобыльской станции на следующий день после аварии». В действительности ловкач отснял на пленку дымящие фабрики в Триесте, в Югославии, а потом успешно спихнул фильм американскому агентству новостей [11]. Эн-Би-Си и Эй-Би-Си согласились каждая заплатить по 11 000 долларов за право воспользоваться пленкой, Си-Би-Эс была спасена от позора благодаря неполадкам в системе связи, хотя и она надеялась получить пленку. Кадры были переданы по телевидению в понедельник 5 мая, а через два дня ведущие телепрограмм публично извинились. «Нас обвели вокруг пальца», – сказал Том Брокау зрителям Эн-Би-Си. «Мы ошиблись», – покаялся Питер Дженнинг из Эй-Би-Си. Советская пресса обвинила телекомпании в умышленной фальсификации.

Извинения и объяснения не заставили себя ждать. «Если бы русские обеспечили нас информацией, на которую мы имели право, этого бы не произошло», – утверждает Стефан Хесс, эксперт в области средств массовой информации из Брукингского института. Журналист Дру Мидлтон заметил по этому поводу: «Скрывая действительную картину событий, Советское правительство стимулирует слухи… В полицейском государстве цензура способствует рождению сплетен». А журнал «Ньюсуик» предложил хорошее объяснение: «При всем неистовстве, пресса подвластна естественному закону: журналистика не терпит вакуума». Хотя в принципе это правильно, но является плохим извинением за поспешность и недостаток осмотрительности в некоторых сообщениях.

Что касается этой истории, то Советы действительно обратились к некоторым пропагандистским стереотипам. С самого начала, менее чем через час после первого краткого сообщения в понедельник, 28 апреля, о беде, они начали свое контрнаступление. «Авария на Чернобыльской атомной электростанции является первой такого рода в СССР», – утверждал ТАСС. «Подобные аварии не раз случались в других странах. В Соединенных Штатах лишь в 1979 году было зарегистрировано 2 300 аварий, поломок и дефектов»… Научный обозреватель «Радио Москвы» Борис Белицкий вскоре поднял эту цифру за 1979 год до 20 000, с «сотнями из них – особо серьезными». Сам Горбачев продолжил фальсификацию в своем выступлении 14 мая: «Впервые мы столкнулись в жизни с такой гибельной силой, как ядерная энергия, вышедшая из-под контроля». Тем на Западе, кого волновал Чернобыль, Георгий Арбатов дал отпор: «Знают ли они о десятках аварий во время испытания военных ядерных технологий, включая два случая с американскими подводными лодками». (Намерение Арбатова было понятно – намекнуть, будто бы в СССР таких аварий не бывает).

Такие хитрости были направлены не только на внутренний рынок. «Совьет лайф», главный советский пропагандистский ежемесячный журнал для иностранных читателей, лживо настаивал на мнении, что «врачи до этого знали о болезнях, связанных с радиацией, только из лекций и учебников». А когда доктор Майкл Мак Келли, казначей международной организации «Физики за предотвращение ядерной войны», написал о своем опыте лечения раненых в одной из больниц, он полностью отрицал существование в прошлом жертв радиоактивных аварий в СССР. «Меня преследовал образ Хиросимы и Нагасаки, – с горечью жаловался он. – Моим единственным опытом относительно людей с сожженными лицами, без волос, с кровоточащими синяками на теле были лишь фотографии жертв бомбардировки Хиросимы в медицинских учебниках». Такая неосведомленность стала результатом советской предвзятой политики секретности в течение многих лет.

(Продолжение следует).

Вечерний Киев, 1990 г., 4.05, № 101 (13916).

[1] Йдеться про вибухи 3 – 5 травня 1986 р., спричинені діями ліквідаторів. Про ці вибухи наші ліквідатори на чолі з академіком В.О.Легасовим уперто мовчать.

[2] Можливо, хтось і справді так думав, але не лікарі – це вже зловорожий наклепник перебільшує. Рекомендації не перегріватись на сонці дійсно були, ідея їх в тому, що такий перегрів посилює дію радіаційних уражень.

[3] Це чисто західне розуміння істини – як такої речі, в яку хоч хтось може повірити. Брехня, на їхню думку, – це те, у що геть ніхто не повірить.

[4] Тверезій людині ясно, що це груба і нездала фальшивка (взяти хоча б повне нерозуміння її автором дійсних умов експлуатації радіостанцій в СРСР); але відсутність інформації з СРСР зробила можливим те, над чим іншим часом просто посміялись би – в цю фальшивку повірили. Отже, паніка охопила не тільки СРСР, але й «західні країни».

[5] Ну, як ми знаємо, українське медичне начальство само в перші дні нічого не знало, а урядова комісія чи то не мала змоги, чи то не вважала за потрібне інформаувати глупих хахлів (див. «Відверта розмова з колишнім начальником управління Міністерства охорони здоров'я УРСР про перші післяаварійні дні» під 16.01.1989 р.). Той факт, що ця жінка дійсно працювала на США де про її існування знало (і користувалось) навіть ЮПІ, однозначно говорить, що вона зв'язана із КГБ. Мета КГБ також ясна – очолити виробництво чуток, захопити ініціативу. Дійсної картини КГБ сам не мав, а й мав би – то в неї Захід не повірив би.

[6] А от про цей могильник радіоактивних відходів біля Києва, справді, варто було б поговорити, та ба – нема кому…

[7] Наївний американець досі думає, що медичне начальство в СРСР мало владу щось забороняти. Насправді забороняли лікарі в цивільному, які лікують усіх і від усіх хвороб.

[8] Отже, як не дивно, професіонали з Центрального розвідувального управління не змогли надати політичним керівникам своєї країни ніякої корисної інформації. Ціквао було б знати, чи дійсно ЦРУ не зуміло роздобути ніяких чорнобильських секретів, чи американці змовились між собою не публікувати цих даних?

[9] Ну а чого пан Озеров хотів від тих, хто по «той бік окопа»? Вони ж вороги, то й мусять вести себе по-ворожому. До речі, видно, що цей пан або в походах не бував, або не дуже вправний у російській мові, бо структура лінії фронту є така : наш окоп – нейтральна полоса – ворожий окоп. І ворог – не по той бік окопа, а по той бік нейтральної полоси.

[10] Американець уявляє собі відносини між партією і фахівцем на свій американський штиб – як відносини роботодавця і робітника. Він не знає, що Александров і Сахаров у 1950 р. винайшли термоядерну бомбу, чим і завдячували своє членство в академії. Що ж до Брежнєва, то може бути, що він більше залежав від Александрова і його бомби, ніж Александров – від нього. Навіть Сахарова Брежнєв не зміг з’їсти, хоч і вважав цю страву дуже солодкою.

[11] Мушу зауважити, що Трієст – таки в Італії, а не в Югославії. Митрофани не змінились з часів Фонвізіна. І взагалі автор статті не показує великого знайомства з обставинами самої катастрофи чи подій в СССР; цінними є його спостереження над реакцією у світі.