Мемуар второй

Г.Ф.Квитка-Основьяненко

Есть у меня дядюшка, чудный человек! Во всяком блюде чтоб был у него чеснок, в каждой книге варварские слова: таковый, дабы, поелику и проч.; сюртук у него с широкими полами и длинными рукавами; носит косу, завитую в черную ленту; бороду каждый день выбривает всю чисто, гладко, не оставляя ни бакенбардов, ни усов, ни даже эспаньолки, и вдобавок, при всяком удобном случае, скажет из давно минувших дней какое-нибудь воспоминание, да и не пояснит, к чему он что рассказал и с какою целию.

Этот-то господин дядюшка пожаловал ко мне и от любопытства, свойственного старости, начал перебирать мои бумаги и, отыскав мой первый memoir, прочел его. Прочетши, кашлянул; кашлянувши, начал говорить:

– Когда я служил еще в военной службе и находился в штате фельдмаршала графа Петра Александровича Румянцева-Задунайского…

«Ну, – подумал я: – без анекдота не обойдется. Прислушаться бы только, к чему старик прилепит свой рассказ».

– Так вот, – продолжал дядюшка, – при начале войны явился к нему один чиновник, желающий служить в армии его сиятельства «волонтером». Знаете ли вы теперь, что значило тогда «волонтер»?

Вот изволите видеть: в армии, в мирное время, при полках находилось столько офицеров, что едва ли по два доставало на роту или эскадрон, да было бы кому править полковыми делами. Список-то их огромный; да все они или в столицах, или у матушек откармливаются лакомствами, рыскают в отъезжих полях, бегают из дому в дом, где завидят русу косу или заслышат скрипицу.

Чуть же зазвучала бранная труба, все эти по-видимому празднолюбцы, без всякого требования, стремглав бросаются к своим полкам. Иной, не в осуд будь сказано, губернии три объедет, отыскивает место, где квартирует полк его. Разом все собрались, пополнили все места – и из-за того сверхкомплектных, следовательно, без всякого жалованья, целая стая при полку, при всех штабах, а о главной квартире и говорить нечего; словно в христосовскую заутреню народу в церкви.

Несмотря на это, кучами еще налетают желающие служить в армии волонтерами. И какого тут народу не наберется! Офицерства из тех полков, кои не участвуют в действии, чиновников из гражданской, придворной и всякой другой службы; являются и отставные, домоседы, иногда отец сам-четверт с сыновьями. Всякий волонтер избирает себе любой полк, при коем должен считаться, или дежурство при любом генерале, несет всю службу и исполняет обязанности наравне с действительно служащими.

Случилось дело, штурм, экспедиция – волонтер там, суется, мечется везде, бьет, разит, исполняет все, что велят… Снесли голову – лежит и сам молчит, и за него молчат его ближние, только потешаются, что и наша копейка пошла в складчину. Оторвало руку, ногу – завернув в тряпки, везет домой и, лежа на диване, покуривая трубочку, не умолкает рассказывая, где и как он молодечествовал. Уцелел – готовит себя назавтра. Владимирского кавалера, кто он и за что получил крест, знала не только вся армия, да ведала о том и вся Россия. А когда, после знаменитой брани, в мирное торжество украсят по всей армии человек двенадцать георгиевскими и владимирскими малыми крестами, так не наудивляются щедрым наградам.

Так вот к его сиятельству предстал один волонтер и просил о назначении. Граф что взглянул, то и прозрел его; начал расспрашивать о петербургских веселостях и т. п., и потом вдруг обратил внимание на шпагу этого молодца, уже в военном мундире явившегося. Надобно еще вам знать, что мы шпаги и сабли носили, какая кому нравилась; форм не было: кривая, прямая, длинная, короткая, с затейливыми украшениями или простая, все дозволялось. У этого молодца была шпажонка какая-то курьёзная, тоненькая, легонькая, жиденькая и расфранчена блестками и насечками, словно театральная танцовщица румянами и белилами.

Его сиятельство изволил обратить внимание на эту шпажку-милашку.

– Ах, «батушка», какая прекрасная шпага! как нарядна, как легка! это прелесть! в глаза кидается. Принесите мою шпагу. Ну, можно ли, «батушка», сравнить мою шпажищу, старую, тяжелую, так грубо обделанную, можно ли сравнить с этою, так нарядною, удобною?.. Я очень бы желал иметь случай выписать для себя точно такую; она легка, покойна…

Уже кандидат в волонтеры, утопающий в восторгах, что имел счастие обратить внимание такого мужа выбором себе оружия, сбирался предложить его графскому сиятельству свою готовность выписать точно такую для него… как граф вдруг, умерив свое восхищение, очень серьёзно сказал:

– Но что же, «батушка!..» меня назовут тогда дураком, что я к русскому военному мундиру прицепил иностранную шпажонку, которая не пригодна ни к чему и не может заменить русской шпаги. – И вместе с сим словом откланялся волонтеру и пошел в кабинет.

– Так вот что! – заключил господин дядюшка свой рассказ и, поворотясь, ушел от меня.

Что ж это такое? к чему этот рассказ? Да просто таки ни к чему. Русская литература, военный мундир, шпажка-милашка и нововводимые слова; есть ли тут связь хоть какая-нибудь? Чисто никакой. Господину дядюшке моему пришел на мысль анекдот, он его и рассказал ни к селу ни к городу. Чудные эти люди господа дядюшки!

Примітки

Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1981 р., т. 7, с. 140 – 142.