5. Morgue

Марко Вовчок

На набережной Сены, около моста Notre Dame есть домик из серого камня, куда всегда толпится народ – это Morgue, домик, где выставляются мертвые тела всех неизвестных утопленников.

Как войти, прямо большие немощенные сени с бесчисленными перепутанными следами: мужскими, женскими и детскими; направо закрытая дверь, с надписью «greffien», а налево, за стеклянною рамою, по пяти в два ряда, покатые деревянные скамьи для трупов. Кругом всей стены вешалка, сплошь завешанная одеждой. Целыми ворохами висит всякое убогое платье, много пар ветхих сапог, исковерканных фуражек, больше всего видно работничьих блуз, – это все одежда тех, которых никто не признал и которых так и схоронили неузнаваемыми, и платье висит, потому что кто-нибудь еще может по нем признать своего.

Не так еще давно привелось одной женщине, долго искавшей, почти полгода, по совету опытных людей-парижан – сама она была откуда-то издалека, – пойти поискать между вывешенным платьем и найти тут блузу, которую она признала, сама шила и поставила метку, и шляпу, которую сама купила и подарила. Целая толпа тогда окружила эту женщину, кто спрашивал, кто так глядел – и она ко всем обращала истомленное, будто несколько обезумевшее, лицо и всем показывала метку на блузе.

Теперь, три дня тому назад, последняя одежда была вывешена работничья, над ней серая шляпа с широкими полями и внизу сапоги большие, подбитые гвоздями. Из-за одной кучи сбитых вместе разных платьев давно уже виднеется женский шейный креповый платочек, малиновый, полинялый. Случается, что все десять мест заняты трупами и нередко, и никогда почти не случается, чтобы все десять мест были порожни.

Трупы лежат, покрытые до пояса темной покоробившейся кожей, на голову и на грудь каплет сверху вода, и каждый труп остается так известное число суток – не признает ли кто.

Беспрестанно входят люди – мужчины, женщины, дети. Сколько лиц тут беспокойных и тревожных – иные вбегают и прямо бросаются смотреть, кто лежит, другие войдут и стоят у порога, прислушиваясь к говору выходящих, уже видевших, и потом уже подходят сами. Сколько тут лиц просто любопытных, равнодушных. Раз лежало два трупа работничьих – один с искаженным, обезображенным лицом, другой – с прекрасным, энергическим и спокойным; какой-то сморщенный старичок стоял перед ними, размышлял глубокомысленно и бормотал про себя: «Да, да! Вот, вот!» – а как замечал какого вошедшего впервые новичка, так говорил ему, кивая на трупы: «Это нищета, это голод сюда приводят! Да! – говорил, точно поучал, – берегись этих пороков, неопытный!»

Какой-то лавочник стоял и глядел, куря себе в руку сигару; множество прибегало и убегало маленьких бродяжек-мальчиков – звонкими криками они кликали за собой отставших товарищей: «Спеши же, спеши! Есть! Лежат двое»; множество молодых женщин заглядывали, вздрагивая, вскрикивая, и потихоньку и спокойно уходили. Была большая толпа и смешанный говор; особенно поразил вдруг раздавшийся веселый, звучный голос: «А что нового?» – и какой-то молодой, кудрявый, высокого росту, по виду будто каменщик, протиснулся сквозь толпу, перебежал живыми веселыми глазами с трупа на труп, проговорил скороговоркою: «А, милые друзья! Милые друзья!» – и ушел, молодецки поправляя кудрявые свои волосы; не совсем еще порог переступивши, он затянул известную здесь песенку: «Ах, скажите мне, кто дал вам этот прекрасный букет, который у вас пришпилен к груди?»

Случается видеть: кто вошел посмотреть с опасением, выходит с прояснившимся лицом; случается видеть: иной выходит, и на лице у него, кажется, написано: надо завтра притти и тогда верно здесь найду. Иные находят, кого ищут – тогда быстро, мгновенно толпа нахлынет, городовые вытесняют ее, кричат о восстановлении порядка, слышатся женские рыдания, иногда рыдания мужские, слова: «Я его знаю», или «Я ее знаю», или «Это он!», или «Это она!», слышны вопросы и на них: «Оставьте меня, погодите немного», или называет труп по имени ровным голосом, как будто без большого волнения.

Здесь нашел раз отец свою дочь. Он рабочий по виду, зажиточный довольно, и жил дома в окрестностях Парижа, а дочь в Париже. Он очень давно не получал от нее никаких известий и в одной газете прочитал описание ее трупа, вытащенного из Сены. По описанию он узнал, приехал и нашел ее. Девушка была очень молода, всего осьмнадцати лет и необыкновенной красоты. Утопилась она в шестом месяце беременности – предполагали, что кто-то ее обманул и бросил. Всякий, подходивший на нее взглянуть, вскрикивал при взгляде: «О, как она хороша! Как она прелестна!» Отец не показывал, что горе его одолевает, но что он побеждает горе: в народе часто видишь при тяжелых потерях и несчастиях такое словно освоение с постигшей напастью.

Вскоре после того, как унесли красавицу-утопленницу, запыхавшись, вошла щеголеватая быстроглазая девушка и всех спрашивала, пробиваясь, где же красавица, и кого-то упрекала в обмане, что посулил ей, что если пойдет, так увидит удивительную красоту, а никакой красоты нет… «Моя королева, – сказал ей один старый франт, делая ловкий поклон, – вы опоздали и красоты обещанной не увидите уже».

Около домика Morgue всегда такое скопление народу, что как раз подле него какой-то продавец устроил столик и продает кошельки, перочинные ножички, спички и другую мелочь. Немножко подальше сидит торговка с пряниками, с апельсинами, с леденцами и пирожками; часто останавливают публику тележки со всякими плодами, и часто разносчицы проходят с колпаками для ламп или с чепчиками и с воротничками.

С утра до вечера все приходят и уходят, толпятся люди. Когда случается в домике пусто, на некоторых лицах видно точно обманутое, неприятное ожидание, точно некоторая досада. Один оборванный, грязный мальчик, выходя, вскрикнул: «Но это ни на что не похоже! Опять никого! Но это по шло и скучно! Но это отупляет! (Mais c’est embêtant! Mais c’est embêtant!)»

Теперь строят новый домик; Morgue, говорят, новый будет гораздо больше и удобней, – этот тесен и мал – часто в нем мест недостает.

Здесь очень много народу топится в Сене, хотя городовые всегда ходят по набережной и на мостах и всякого подозрительного горемыку отгоняют от реки, следят через мост, многих ловят и мешают им, многих еще во-время вытаскивают из воды и спасают, но все-таки очень много погибает. Нигде, кажется, столько людей не топится, не морит себя столько угольным чадом и просто не режет себя ножом, как тут, в Париже. Не сочтешь, как часто слышишь о смертных случаях, о самоубийствах.

Есть что-то бедного, несчастного человека закруживающее, как в водовороте, и раздражающее в этом блестящем, живом, грешном и бездомном городе Париже. Чья-нибудь отчаянная душа, пробегающая по нем, видит повсюду мелькающие яркие огни, отворенные кафе, театры, где шумные толпы волнуются, – между этим всем, хоть целы силы и здоровье и живут все чувства, она совершенно теряется; почти так же потеряется и в огромной какой-нибудь больнице, куда попадет, бессильный и слабый между сотнями незнакомых больных, – одинокое, нестерпимое отчаяние нападает, какая-то особенная жажда успокоенья и всему конца…

Примітки

Подається за виданням: Марко Вовчок Твори в семи томах. – К.: Наукова думка, 1964 р., т. 2, с. 450 – 453.