23.12.1888 р. До Олександри Шейдеман
| 23 декабря 1888 г., Полтава |
Шурочка! Милая моя! Сколько содержания самого нежного и самого возвышенного заключается в одном этом слове "милая"! Я много раз его слышал, быть может, не раз приходилось самому произносить его; но никогда оно не вызывало того тончайшего ощущения, какое изведал я, применивши его к тебе, моя дорогая! Ведь это не слово, обыкновенное человеческое слово, которым выражается понятие людей; касаясь более области чувства, оно тем самым [более] подходит к музыке, чем к обыкновенной человеческой речи.
Говорят, что только музыка есть язык чувства. Если это так, то что такое звуки ее в сравнении со звуками, какие слышу я в слове "милая"? Решительно ничто! Никакая музыкальная фраза не может сравниться с ними, выразить того содержания, какое выражает оно. Хохлы применяют его к богу – высшему идеалу правды и добра. Они говорят: "Милый боже, милый боженьку!" И я только теперь почуял и понял весь смысл такого прилагательного к божеству. Нужно, значит, жить, а главное – нужно полюбить так, как я полюбил тебя, чтобы понять это слово. Оно теперь носится всюду за мною, звучит в моем сердце самыми нежными аккордами, вызывает представление о тебе, моя многострадальная!
Но полно философствовать над словом. Сегодня в 6 часов вечера я приехал; сейчас же побежал к нашей добродетельнейшей, более того – любящей добро – Анне Осиповне, чтобы узнать хоть что-нибудь о тебе. Ведь я бросил тебя больною, разрываемую на части; я не видел тебя в течение 5 – 6 дней; ничего не слышал о тебе… Что мне приходилось пережить и перечувствовать в дороге за это время – про то знает только моя душа и мое сердце. Фантазия рисовала мне всякие страхи, а неизвестность не только не подавляла ее образов, а напротив – еще больше подогревала фантастические представления…
Совсем я, голубушка моя, истерзался! Естественно было явиться желанию узнать хоть что-нибудь о тебе, и я бегом побежал к Анне Осиповне. Добрая, она утешила меня. Она рассказала, какою видела тебя в день отъезда; показала мне твое письмо к ней. Жду завтрашнего дня, как бога, чтобы получить твое письмо. Что-то ты мне скажешь в нем, моя милая? Между прочим, из письма к Анне Осиповне я увидел, что ты опять ночь не спала. Добрая моя, дорогая мояі Не делай этого! Только сон сможет подкрепить твои силы; только он восстановит душевное равновесие, необходимое для разрешения столь серьезного вопроса, какой тебе поставила жизнь. Ведь нужно же его разрешить; и не так или иначе, а взвесить все за и против, проверить не только сердцем, но и умом, и тогда только сказать: да или нет. Ведь правду же я говорю?
Послушайся же этой правды, успокойся. Откладывай решение вопроса на сколько тебе угодно будет; приезжай сюда, согласно своему обещанию, 5-го января, и если ты совершенно будешь покойна и здорова, я с удовольствием приму участие в беседе по разрешению вопроса. Ведь мы об этом серьезно не говорили да и не могли говорить, упиваясь одними только восторгами наших чистых, наших святых чувств друг к другу. Дорогая моя! Ради всего доброго, чистого, святого, прошу тебя: успокойся, что бы там ни было, суждено ли будет моим мечтам сбыться и будущее будет наше, или их разрушит жизнь, невзирая на то, будет ли мне сладко или же горько, – я все снесу, как немало приходилось мне за 39 лет моей трудовой жизни переносить, но прошу: успокойся и только спокойная произнеси свой окончательный приговор. Согласна ты на это, милая моя Шурочко?
За себя одно только могу сказать: здоров и если в дороге не помер от тревоги и скуки, если не замерз от холоду, то только потому, что твой святой образ всюду следовал за мною, грел и живил мое истерзанное сердце. Береги же себя, моя ненаглядная! Пусть добрые гении оберегают тебя от всего недоброго. Целую твои рученьки. Раз полюбивший тебя, но – навсегда
А. Рудченко.
24 декабря.
Сейчас получил твое письмо, ненаглядная моя! Спасибо тебе, окрылило оно меня. Я думаю, что от того и солнце сегодня так ярко светит, что я получил такое отрадное письмо от моей Шурочки. Я чувствую такой прилив нежностей, что будь ты здесь – сжег бы тебя своими поцелуями! Сегодня вечером опять буду писать тебе, а пока – одна просьба к тебе: береги себя, многострадальная! Поцелуй свою добрую маму за меня; поздравь ее с праздниками, скажи ей, что раз полюбивши ее дочь, я не могу не полюбить и мать, породившую и воспитавшую такую дочь: яблоко от яблони недалеко падает. Боюсь, голубушка, разберешь ли ты мое писанье, – так мелко и так неясно нацарапал. Целую тебя, крошку мою, ненаглядную мою! Всегда и вечно твой
А. Рудченко.
Примітки
Друкується вперше за автографом (Полтавський літературно-меморіальний музей Панаса Мирного, № 124-а).
Подається за виданням: Панас Мирний (П. Я. Рудченко) Зібрання творів у 7 томах. – К.: Наукова думка, 1971 р., т. 7, с. 368 – 370.