31.05.1881 р. До Івана Білика (Рудченка)

Никогда еще, друже-брате, письмо не ставило мене в такое затруднение – отвечать да или нет, как на этот раз поставило твое предложение. Вот я уже три дня ношусь с ним, и оно, как гвоздь, забитый в голову, постоянно перед моими глазами с вечно одним и тем же вопросом: ну, так как же? да или нет? решаешься или не решаешься?

И вот начинаю взвешивать все условия за и против, все выгоды и невыгоды теперешнего и будущего положений. С точки зрения чисто практической я спрашиваю: чего тебе ждать и что можно достичь, сидя здесь? Положим, что на меня зарятся и как на секретаря, но если не решаются пока сделать, то, во-первых, потому, что я человек дела, а не услуг, которые, собственно, и входят в круг обязанностей секретаря, а во-вторых, вырвавши меня из счетного отделения, тем самым боятся ослабить значение его. Оно до сих пор считается первым и вообще пользуется самым лестным мнением. Почему? Все знают, и начальство знает, и как только встретится какое-либо затруднение – направляются и направляют за советом ко мне. Что я скажу – тому и быть. Все распорядительные управления прибегают также ко мне за уяснениями, сам контроль, обратившись в преследователя формализма, не трогает палаты, да и не отыщет к этому зацепки.

Все это говорю тебе не с целью показать, насколько это льстит моему самолюбию, но чтобы ты знал, насколько я здесь человек нужный и как прочно сижу на месте. Товарищество более чем уважает. Конечно, в семье не без урода, и здесь отыскиваются завистники, но с грошовыми познаниями, они не дерзают стать в открыто враждебное положение, а [и]з-за спины меня не уязвишь. Таким образом, положение мое, как видишь, весьма прочное и не без надежд.

Конечно, секретарь не большая птица, и при теперешнем начальстве мне не особенно бы и хотелось секретарствовать; но вместе с этим секретарство – ступень к нач[альнику] отд[еления]. Протяни службу теперешнее начальство долго – можно, пожалуй, при вакансии на старость лет дожить и до нач[альника] отд[еления]. При другом же начальстве нивесть что будет, хотя я смело могу рассчитывать на лучшее мнение среди всех своих сослуживцев. Таковы выгоды и невыгоды теперешнего моего положения.

Ну, а будущее, предлагаемое тобою? Какова там работа, какие обязанности? Положим, ты бы не предложил, вероятно, дела, которое мне не под силу. Да и вообще дело меня не особенно страшит. Страшит скорее пригодность моя к делу и более всего мнение: а, брат брата за собою тянет. Ну что, если такое мнение составится в будущих сослуживцах? Мне это было бы больнее и прискорбнее всего. Я могу перенесть открытое: ты, братец, мол, ни к черту не годен – но шушуканье: протекция, из-за спины брата…

Как хоч, а при этом единственно, что разумно будет, при первой возможности – дать куда-либо стречка. А будет ли куда? Но, положим, что всего этого не будет, я удержусь, я даже составлю о себе мнение как о порядочном столоначальнике и т. д. Что дальше? Ты указываешь и на дальнейшее, но… мне просто не верится в это дальнейшее. Для этого нужно более или менее серьезной подготовки, для этого нужен и известный лоск, которого у меня, хоть в трех сахарных чернилах вымочи да еще и сверху ваксой потри, никогда не добьешься. Ораторствовать у меня способности нет, развязности, соединенной с нахальством, и подавно не ищи. Что же я буду за птица в вицмундире? Нет, брат, скажут, ты работник хорош и твоими руками жар загребать можно, но каштаны ты есть не годишься. Пожалуйте сюда, Рудин, берите каштаны, спеченные им, и кушайте. И Рудин покушает, да еще, пожалуй, за твою службу скажет в глаза: "Экой ты, хохол, неблагодарный!"

Но все это дела будущего, на которые я меньше всего стараюсь смотреть обольстительно и меньше всего жду от них чего-либо. В данном случае я настолько незатейлив и неприхотлив, что вполне удовлетворяюсь имеемым и меньше всего думаю о карьере. На этот счет я разумею мнение тех чудаков, которые говорят: чем высший генерал – тем большая свинья. В этом изречении не без доли правды: в самом деле, вчастую положение человека, а тем более официальное, заставляет быть в разладе с самим собою, чем выше положение – тем разлад этот увеличивается. Для иных это ничего не значит, но для меня – такое положение служило бы источником самых невыносимых нравственных мук.

Вот почему я старался в служебном отношении отыскать такое местечко, которое, обеспечив меня на счет дневного питания, не ставило бы в разлад с совестью. Теперешнее положение именно таково: это тихая пристань, где я свободно беру деньгу, зная, что она дается мне за известное число рабочих часов добросовестного, хотя и легкого труда, но такого, который не насилует ни моей совести, ни моих убеждений, ни моих заветных мечтаний. Я располагаю всеми своими лучшими склонностями свободно. Так ли будет там? Таково ли положение в административно-руководящем учреждении? Вот вопрос, который я, не зная будущих своих обязанностей, не могу теперь разрешить.

Теперь относительно своих работ. Здесь я в тиши захолустья и, окруженный во всем проявлениями чисто хохлацкой жизни, я не выхожу из роли постоянного наблюдателя, прерывая подчас эти наблюдения тем или другим желанием схватить их и перенесть на бумагу. Но не слепой же я и вижу, что желания эти, без возбуждающих импульсов, все далее-далее должны слабеть. И я серьезно потрухиваю, не явится ли день, в который можно будет сказать и finis!..

Вообще в Полтаве на этот счет не то, что в Киеве. Там я отыщу и людей, интересующихся делом, и помещение, куда бы можно было сложить свои труды. А главное, я отыщу такого незаменимого и сотрудника, и ведателя всех моих сокровенных, как ты. Только в Киеве я могу скорее что-нибудь сделать основательное. Только там, самоуглубившись и сосредоточившись, я приведу в некоторый порядок массу своих наблюдений, отыщу и серьезную критику своим работам и найду подчас мысль, которую здесь и днем с фонарем не отыщешь. Вот главное, что тянет и зовет меня в Киев. С этим только и может быть связан мой переход. Что же касается службы, то от нее можно потребовать, во-первых, чтобы она, прокармливая меня, не отягчала бы непосильною работою, а во-вторых, не заставляла входить в сделки с совестью.

Отправляясь от сих 3 положений, я попрошу тебя взвесить все сказанное и не забарись сообщить более подробно: какого именно рода служебная работа предстоит мне? Как она велика и будет ли мне под силу? Ты сам, рассчитывая выбыть через год, думаешь остаться в Киеве или переехать в другой город? Возможно ли будет, по условиям киевской жизни, уделять на образование Андрюши руб[лей] 10 в м[еся]ц? Не с целью оттянуть решение я задаю эти вопросы, но с целью уяснить свое будущее положение, чтобы, решая так или иначе, не пожалеть ни на себя, ни на других.

Кроме того, я в настоящее время не могу еще дать положительного ответа потому, что Митинщевский теперь в отпуску, и мне предварительно ввиду наших чисто товарищеских отношений нужно бы с ним переговорить. Он будет к 5 числу, к этому же времени определится, будет ли Андрей переведен в 6 класс, или останется в 5. Не скрою, что переход его может также ускорить мое решение, – ученику 6 класса дается более простора и в выборе квартиры, и вообще в личном положении; тогда как останься он в 5 классе – нужно будет подыскивать квартиру общую. А это более затруднительно, чем можно предполагать. Мальчик он прекрасной души и сердца и хотя не бойкий, но жаль будет, если утратит и те драгоценные качества, какие имеет.

Молодость вообще так восприимчива в своих поступках и руководствуется более всего страстными влечениями, не соображаясь нисколько с их разумностью: вчастую самые безобразные поступки возводятся на высоту молодечества, героизма и отыскивают массу подражателей. Если же он перейдет в 6 класс, то можно будет отыскать квартиру где-нибудь у своих знакомых.

Итак я перед тобою выложил всю мою душу. Виждь, сообрази все сказанное с будущим моим положением, – подойдет ли оно под склад моего характера, более пассивного, чем боевого, и пассивным образом защищающегося от всякой скверны, и скажи: следует ли мне бросать мой тихий уголок? При этом не забудь ответить о служебных обязанностях. А я, получивши твое письмо, не замедлю ответить, да или нет. Я думаю, неделя-другая мешкання в таком вопросе еще ничего не значит, тем более, что, как ты пишешь, вакансия открывается м[еся]ца через 2.

Ты просишь заворотить к тебе, где бы мы переговорили глаз на глаз с тобою и порешили. Сам знаю, что переговоры личные – значительно лучше, чем письменные, где подчас главное-то и скроется под немым выражением. Но дело в том, что я могу вырваться только в августе – не ранее. Нечего делать, ограничимся письменными сношениями. Не задерживай только ответом. Обнимаю тебя как брата и своего лучшего друга. Целую ручку Марье Петровне, детвору не меньше смачно целую и желаю им нагуливать крепости и телес на даче.

Примітки

Вперше надруковано у виданні: Панас Мирний, Твори в п’яти томах, т. 5, стор. 354 – 357. Подається за автографом (ф. 5, № 291). Автограф чорновий.

… твоє предложение. – В час написання листа Іван Білик (Рудченко) був чиновником особливих доручень при київському генерал-губернаторові і пропонував Панасові Мирному місце столоначальника у Києві. На жаль, лист І. Білика (Рудченка) з цією пропозицією втрачено.

…на меня зарятся и как на секретаря… – Панас Мирний служив бухгалтером третього відділення полтавської казенної палати і тимчасово виконував обов’язки начальника відділення. Секретарем палати призначений 13 (1) травня 1882 р.

…ступень к начальнику отд[елення]… – начальником відділення (першого) казенної палати Панас Мирний став 8 лютого (27 січня) 1886 р.

…теперешнее начальство… – начальником полтавської казенної палати в той час був О. І. Аладьїн.

Андрюша – А. О. Борисенко (1865 – 1885) – небіж Панаса Мирного, з 1878 р. жив з письменником у Полтаві.

Митинщевський – співробітник полтавської казенної палати.

Марья Петровна – уроджена Вітковська (? – 1899), перша дружина Івана Білика (Рученка).

…детвору не меньше смачно целую… – у Івана Білика було троє дітей: син Петро, дочки Параска (Євпраксія) та Ольга (в одруженні Літник).

Подається за виданням: Панас Мирний (П. Я. Рудченко) Зібрання творів у 7 томах. – К.: Наукова думка, 1971 р., т. 7, с. 353 – 357.