Бал в собрании

Г. Ф. Квитка-Основьяненко

Как ни велик был съезд, но от театра разъехались все без больших приключений. Каждый хозяин экипажа, усаживаясь в него, кричал: «Пошел в собрание».

И съехались все в собрание. Зала роскошно освещена стеариновыми свечами. Прочие комнаты – карточная, диванная, уборная для дам и две гостиные, также не были темны. Не замедлили все эти комнаты наполниться приезжими, потому что, кроме городской публики, много было семейств, съехавшихся на ярмарку.

Дамы и девицы, побывав в уборной и, как обыкновенно, осмотревшись, высмотревшись и насмотревшись на себя во все зеркала, спешили в залу, где уже музыка драла уши, стараясь вотще все инструменты привести под один лад. Директор собрания вздел перчатки, захлопал в ладоши, грянул польской, и потянулись пары вдоль и поперек залы, и по всем комнатам. Проходились, находились, уходились; сели, кто поважнее; пошли вдоль залы, кто помоложе, купами, группами, рядами, шеренгами.

Кавалеры забегали к своим дамам, напоминали обещания танцевать с ними первый кадриль; не имевшие дам рассматривали, выбирали, избирали, решались, отменяли и, остановись на одном предмете, подбегали к избранной, предлагали, получали согласие и были довольны судьбой.

В первых парах стал князь Быстрицкий, лихой гусарский офицер, ловкий танцор, красивый собою. С ним дама… Фетинья Потаповна; впрочем оно и ничего, что она Фетинья, да еще и Потаповна, как равно и то, что она девка рослая, толстая, румяная; она зато наследница семисот душ, во владение которых и вообще богатого имения имеет право вступить хоть сегодня, потому что на это указный 17-летний возраст минул ей около полугода.

Князю Быстрицкому, не имеющему никаких средств блистать своим сиятельством, удалось приучить себя заниматься только теми девицами, у коих «прибавления» были значительны, – на наружность он не обращал никакого внимания. Редкая в нынешнее время философия! а оттого он не искал случаев осматривать девушек, а имел привычку расспрашивать у туземцев о нужных ему достоинствах. При счислении душ, следующих за невестою, две цифры не действовали над его сердцем; четыре или три и особливо крупная предыдущая воспламеняла его, и он сгорал от нетерпения прибрать все это с невестою к своим рукам.

Он приехал в собрание отыскивать дочь батеньки, назначившего в придачу ей 400 душ, и, правду сказать, влюблен был в них не на шутку, так же точно, как и всякий жених влюблен в свою невесту, имеющую 400 душ; но пока она, несчастная, была привезена в собрание, князь, из расспросов узнав о семистах душах, ждущих законного владельца, забыл прежние души и число их, забыл и всю вселенную, пустился сяк-так приобретать право на владение таких прелестей. И вот он с представительницею сокровища, пленившего князя, стал в кадриль и начинает…

Но, о ужас!.. Фетинья Потаповна прыгает на одном месте, протягивает свои обе ручки, смотрит с изумлением, и разражается громким хохотом, и кричит во весь голос:

– Вот так меня обмани! позвали на кадриль, а танцуют совсем не то! что это за танец? меня не такой пляске учили.

Пораженный такою выходкою, князь смутился до невероятности; силится исправить все.

– Это французская кадриль, нам начинать, – шепчет ей и старается ввести в фигуру.

– Не хочу этой кадрили! – вопит наша Фетинья, махая руками, как ветряная мельница крыльями. – Не умею этой кадрили, не умею! Давайте нашу!

Все участвующие в этой кадрили смешались, силятся не смеяться и с убеждением поглядывают на свободных кавалеров избавить их от замешательства… и пара новая быстро подскочила: пошло дело на лад.

А князь, злополучный князь, провожает свою Потаповну и еще-таки с замыслами извиняется перед нею в неумышленно причиненном ей неудовольствии, желает исправить все и просит ее не отказать танцевать с ним первую мазурку.

– Не хочу, не хочу с вами ничего танцевать! – говорит с искренностью Фетинья Потаповна. – Вы меня опять подведете: говорите теперь мазурку идти, а потом пошьете меня в дуры! не хочу!

И князь, чтобы не пошить себя в вечные дураки, отходит от нее, вздыхает и, тихо произнеся: «семьсот душ!» – удаляется от нее навсегда.

Впрочем тут Фетинья Потаповна не виновата нисколько. Она, оставшись в сиротстве, жила все у опекуна; учение и образование дано ей опекуном… следовательно, она не виновата. А жаль бедного князя: ему не Фетинья, но ее 700 душ очень бы пригодны были. Но он был скоро утешен, как увидим после.

Бал шумел; что могло танцевало, прыгало, вертелось; оттанцевавшие свой век уселись за карты, а кто говорит о важнейших делах. Трактовали о приезжем актере, замыслах египетского паши, дешевизне шерсти, дороговизне шерсти, дороговизне на все, о собаках, о разряженных здесь женщинах, и о чем-то уже они не говорили в ожидании, пока молодежь напрыгается.

Сказано выше, что все, что могло, вертелось. Ох!.. пустилось, было, вертеться и такое, что и не могло…

Дебютировали вальс. Кирасирский офицер, переменивший уже пять-шесть дам, огненным взором подметил сидящую в углу прехорошенькую девушку, унизанную жемчугами и фермуарами. Как умеющий ценить такие достоинства, подлетел к ней, за ручку – и ведет.

В приготовлениях к кружению, она со всем незлобивым чистосердечием начинает просить своего кавалера:

– Пожалуйста, недолго меня вертите. Я очень полнокровна, тотчас голова закружится, и я собьюся с такту, и еще, чтобы и не упала!..

Что если бы все то переписать, что говорено было в тот вечер между молодыми людьми? А? любопытненькая и наставительная книжечка вышла бы! Лучше оставим, хотя и много интересного можно бы послушать. Так были разговоры и ведены речи о вообразимом и невообразимом. Но и среди таких разговоров составилось несколько партий, вечных союзов… некоторые маменьки недаром привозили на ярмарку товар – дочек своих. Другие остались в надежде и, отыскав муженьков своих за картами или в буфете, потому что уже был 12-й час, приказывали им:

– Приласкайте, душечка, вон того офицера, что с Настенькою танцует; познакомьтесь с ним и попросите завтра к нам откушать. Его зовут Петр Николаевич. Не забудьте же!..

Подобные сему приказания отданы были большей части супругов, они, окончив свои занятия, пошли к назначенной им цели. Иной начал издалека и именно от погоды, другой от смерти турецкого султана, от своих баранов, потомков, купленных прямо с корабля, а иной, не тратя времени на размышления и слова, прямо шел к делу:

– Жена моя, дескать, поручила пригласить вас завтра к нам покушать и мне познакомиться с вами. Итак, прошу меня полюбить.

Сошло с рук и такое приглашение: офицерство в полном удовольствии бросилось записывать квартиры батюшек своих владычиц на это время.

Одним словом, все шло ладно. Одной только Катерине Петровне не посчастливилось. Она была «деликатно выдержана и не могла слышать ничего неприличного полу и юному возрасту ее»; началось, было, хорошо; началось «за здоровье», а кончилось «за упокой». Уланский офицер подсел к ней, сидящей у открытого окна, и, заботясь о драгоценном для него здоровье ее, спрашивал, не нужно ли закрыть окно, не холодно ли ей?

– Холодность мне не свойственна, – отвечала Катерина Петровна по обычаю отборными словами, почти всегда противными смыслу.

Уланскому офицеру ответ на руку, и он пустился вдаль. Уже он объяснил ей чувства сердца своего, лютость пламени, его снедающего, уже видел ее смущение… уже слышал от нее: «равномерно и я это чувствую к вам». Восхищенный улан, забыв вселенную со всеми принадлежностями, шепнул ей:

– Ах, как восхитили меня! полна грудь моя восторгов…

Вдруг Катерина Петровна отворотилась от него стремительно и с невыразимою суровостью сказала:

– Какие вы невежи! как можно при благовоспитанной девице говорить о таком члене?.. подите от меня!

И улан удалился, хохоча внутренне, и спешил передать товарищам свеженький анекдот. То ли еще порассказано было, когда собрались они все ужинать в занимаемой ими гостинице!

Было и девицам порассказать кое-что виденное, замеченное, слышанное, перечувствованное ими в течение целого дня! Как жаль, что они не могли быть собраны все вместе! А было что порассказать. Те почитали себя счастливыми, у коих были сестры, сестрицы и другие подруги. Тут рекою лились пересказы; каждая говорила свое, не слушая другой; говорили, заключали, догадывались, предполагали… и в сладких мечтах уснули.

Примітки

Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 4, с. 401 – 404.