Сватовство Павла Григорьевича

Г. Ф. Квитка-Основьяненко

Матрена Семеновна знала все правила, кои на ярмарке должна исполнять каждая маменька, имеющая взрослых дочерей, и потому она вывезла своих, как было сказано выше. Знакомые Фесиньки и Минички, при первом свидании «в лавках», поспешили сделать им замечание, что многое на них не так, как должно быть. Бедненькие взгрустнули, было, но, внимательно осматривая прочих, заметили, что есть приезжие, которые и еще менее отвечают убранством своим постановлениям моды, и потому успокоились – и чтобы не подать заключения, что они впервое вывезены, были развязны и со всею ловкостью подражали прочим подругам своим в обращении с «жоли офисье».

Не знаю уже, отчего это так случилось, что к Миничке, почти при первом вступлении ее «в ряды», адресовался молодой офицер приятной наружности и не по летам с майорскими эполетами; не больше было ему как лет двадцать семь. Конечно, тут нет ничего удивительного, что он обратил внимание на Миничку; она была премиленькая, прехорошенькая… но девочка еще, как, напротив, Фесинька была и красивее, и солиднее, и приятнее ее. У всякого свой вкус, но мне Фесинька более нравится, нежели живая, резвая, с гранатовыми, всюду бегающими глазками брюнеточка Миничка.

Адресовавшись раз, Павел Григорьевич, вот этот офицер, уже был не отлучен от нее. На быстрый, живой разговор майора Миничка умела помолчать, кстати улыбнуться, начать говорить вполголоса и не договорив покраснеть, смутиться… потом взглянуть, да как!.. да какими еще глазками! Притом знаю по опыту, что если хорошенькая, миленькая, молоденькая, вот как наша Миничка, девочка хоть мало скажет, да значительно взглянет, так не отойдешь от нее. Будь я бестия, если отойдешь: заслушаешься, хоть даже и болтовни ее. Вот майор и не отходил.

А на Фесиньку и не обратил никто внимания? Она одна пребывала в таком многолюдьи?.. Как бы не так! Еще подъезжая к лавкам, она заметила своего Степана Федоровича, которого по условию ожидала тут найти; заметила его с большим вниманием рассматривающего всех приезжающих – заметила и покраснела… К счастью ее, Матрена Семеновна занята была распоряжением своего широкого платья, чтобы, подобрав его все вместе, ловко, легко, проворно высадить себя из коляски, не дав поводу глазеющей молодежи сделать какое-либо замечание на не подлежащую, по ее мнению, никакому суждению и рассмотрению часть ее самой – ноги ее. Потому-то она и не имела времени обратить внимания на дочерей своих, которые и подъезжали и выскакивали из коляски с бьющимися сердечками, а особливо Фесинька – так по той просто пробежал приятный трепет, когда Степан Федорович подбежал к коляске, поддержал Фесиньку за ручку и – счастливчик-таки – крепконько сжал ее в своей.

Во все время, пока публика, а в числе ее Матрена Семеновна с дочерьми, была в рядах, жалкий Степан Федорович, не смея подойти к Фесиньке, а еще больше поговорить с нею, потому что был не в мундире, а просто во фраке… несчастный! он издали беспрестанно глядел на нее, она выглядывала на него очень-очень часто. Он был счастлив, она была счастлива, чего же им больше?..

Захар Демьянович потешил Матрену Семеновну и дочерей: свозил их в театр, Фесинька из ложи тотчас узнала своего милого Росмонда, сидевшего в партере; и как же не узнать, хотя и в таком множестве народа? на нем был жилет ярко-красного шалону с черными костяными пуговками: это хоть кому кинется в глаза издали. Она так занялася переглядыванием с ним, что и не заметила бывшего безвыходно в их ложе Павла Григорьевича, увивавшегося около Минички.

Даже Матрена Семеновна не интересовалась жидами в опере, от которых в прежнее время до того хохотала, что колотье подступало под бока. Она с восторгом замечала, что Павел Григорьевич «не на шутку» увивается около Минички. Как же ей не восхищаться? Павел Григорьевич известный помещик в их губернии. Какой у него в деревне дом, какой сад! даже «анджиреи» есть, в которых огурцы поспевают всегда к 1-му мая. А какое состояние! какие доходы! Лучше всего, что у Минички, если состоится такое благополучие, нет ни свекра, ни свекрови; полновластная во всем хозяйка будет. Теперь он майор, будет и генерал-майор. Чудесная партия!

Потому-то Фесинька и оставалась без замечания со стороны матери и имела полную волю переглядываться и даже перемигиваться со своим Степаном Федоровичем. В собрании им еще было свободнее: они танцевали почти все вместе. После первой кадрили заметно было, что Степан Федорович очень плотно застегнул манишку свою; а когда Фесинька танцевала с другим кавалером, Степан Федорович подсел к Захару Демьяновичу и очень прекрасно вел с ним разговор о разных хозяйственных частях, и до того говорил, что Захар Демьянович слышал от него разные новые прожекты и должен был соглашаться с его суждениями. Так они были дельны.

Это, изволите видеть, Федосья Захаровна, она же и Фесинька, шепнула ему в танцах, в каких предметах он не нравится родителям ее, – и добрый молодой человек, любя страстно свою Леокадию, решился угождать виновникам ее рождения, от коих зависело счастье его. От нее же он, видно, узнал, что в собрании подшучивали насчет его красного жилета, потому что на завтрашний и во все последующие дни он вздевал уже шалоновый жилет зеленого цвета с белыми пуговками. Чудесный жилет!

В следующие дни привязанность Павла Григорьевича к Миничке была не подвержена никакому сомнению до того, что Матрена Семеновна имела с мужем секретное совещание: как им быть и как поступать в таком критическом казусе? Никто не слышал их совещаний, никто… кроме Фесиньки, но она же из слышанного извлекла пользу себе.

Павел Григорьевич так увивается около дочери и так ласкается к матери! и чем далее – такое говорит, что того и смотри, что начнет свататься. Отказать? жаль упустить такого жениха; подобного ему после и со свечкой не найдешь. Благо, понравилась ему Миничка. Отдать же? никак не приходится.

– Помилуйте вы меня! – почти вскрикнула Матрена Семеновна, когда услышала от Захара Демьяновича от полноты родительской нежности произнесенное предложение. – Зачем же и держать девку? Отдавайте скорее!

– Помилуйте вы меня! – воскликнула она. – Отдавать меньшую через старшую! где это видано на свете? Хотите, чтоб Фесинька осталась на наших руках по весь век наш? Неможно того и подумать. Уже разве сделаем так: Павлу Григорьевичу от нас не будет ни приказу, ни отказу. Будем его ласкать, и Миничка пусть его влюбляет все больше и больше; а между тем не сыщется ли кто-нибудь к Фесиньке; так дело будет на порядках. Не пойдем против закона, не обидим старшей дочери.

– Как знаете, так и делайте. А мне пусть Иванька подаст сегодняшний расход: надобно записать.

– А знаете что, душечка? – начала, ласкаясь, говорить Матрена Семеновна. – Павел Григорьич такой жених, что и не думай ему отказать. Как дадим слово, он тотчас потребует свадьбы; спорить против него нам не приходится, а у меня для Минички и нитки не приготовлено. Продавайте-ка, душечка, скорее шерсть да давайте денег; благо на ярмарке – все сама своим глазом осмотрю и своими устами приторгую, что нужно.

– Пожалуй бы продал, так канальи дешево дают. Потерпите еще, уж я вгоню ее в цену: тогда я вам дам на все надобности ваши.

После такого совещания разошлись наши супруги.

Пока же Захар Демьянович, не съезжая почти с площади, набивал цену в одном предположении, а в сущности ее никто не торговал и не рассматривал, необыкновенное счастье послужило Матрене Семеновне. Уважаемая ею соседка, Марфа Петровна, хотя и бездетная, т. е. не имеющая дочерей, приехала на ярмарку не «скуки ради», но чтоб получить тут должную ей сумму. Получила. Вдруг собралась партия однолеток с Марфою Петровною ехать в близлежащие монастыри, на что должны были употребить дня три-четыре.

Марфа Петровна рассудила, что не ловко с чужими людьми возить такую сумму, и придумала, до возвращения своего в город, поручить все деньги, пять тысяч, другу своему, Матрене Семеновне, которая и своих не любит издерживать, а чужие уж, конечно, сохранит. Так придумавши, упросила Матрену Семеновну принять; та счетом приняла и запрятала в свою шкатулку и ключик от нее, вместо того чтобы по-прежнему положить в карман, повесила на шнурок, себе на шею.

Хорошо. Послушайте же, что тут выйдет!

Как вот приезжает Павел Григорьич, да еще не один, а с одним солидным господином. Поговоря о погоде, Павел Григорьич вышел в столовую рассматривать хозяйские портреты и т. п. кунштики, по стенам висящие, а солидный господин да к Матрене Семеновне, да шушу-шушу: отдайте, дескать, матушка, вашу Минодору Захарьевну за Павла Григорьича.

– Рассудите вы меня милостиво, – благоразумно отвечает ему Матрена Семеновна, – как можно меньшую дочь через старшую отдавать? Такого примера и от сотворения мира не бывало. На что же нам и натура дана, когда ей не следовать?

Солидный господин говорит, что это ничего, можно. Матрена Семеновна говорит, что это важно; неможно.

Солидный господин многое представляет ей и говорит: можно.

Матрена Семеновна много возражает ему и говорит: неможно.

Так они долго переговаривали между собою, пока Павел Григорьич, насмотревшись вдоволь на портреты и кунштики и ничего в них не понявши, решился выйти к ним и присоединить свою просьбу и убеждения, что – можно.

Матрена Семеновна, доказывая горячо, что неможно, в заключение сказала: «Мы вам, Павел Григорьич, не отказываем: сохрани нас бог пренебрегать таким человеком, как вы! Вы отличная партия нашей дочери и по состоянию, и по уму вашему, и по всему. И я за вас, голубчик мой, с радостью отдала бы Фесиньку, старшую: так той вы не хотите, а меньшой мы не отдадим. Неможно ли для вашего счастия и нашего спокойствия сделать так, чтобы вы ожидали, пока мы свою Фесиньку за кого ни есть отдадим; а тогда уже вам не будет никакого препятствия».

Солидный господин на это возражает с жаром, стало быть и умно, что пока-то еще найдется жених к Федосье Захаровне, а Минодора Захаровна может состариться и потерять свое счастье.

– Пока пусть будет по-моему, – сказала Матрена Семеновна, – я не знаю еще мыслей моего Захара Демьяновича. Как приедут они с площади, я с ними посоветуюсь, а ввечеру, если угодно пожаловать вам, то мы скажем вам последний свой резон.

С тем сват с женихом и уехали, а Матрена Семеновна осталась: ходит себе по комнате и руки ломает! Жаль ей упустить жениха, имеющего все достоинства. Уж она все средства придумывает и ни на что не может решиться, чтоб согласить природу со своим хотением. Природа не велит меньшой дочери выдавать прежде старшей, а хотение хочет отдать меньшую за достойного жениха… нет никакого средства!

Примітки

Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 4, с. 415 – 419.