Сборы на ярмарку
Г. Ф. Квитка-Основьяненко
Мать с нежностию взирала на эту трогательную семейную картину, рассчитывая мысленно, что нужно купить для дому… как вдруг раздается голос…
– Доброго здоровья, Захару Демьяновичу! – и вместе с этим входит Федор Михайлыч, сосед их… В одно мгновение ока, с быстротою молнии Матрена Семеновна, не вставая с дивана, сорвала с головы чепец, по ее заключению – впрочем весьма справедливому – не долженствовавший являться взору посетителей, а особливо человеку с таким нравом – замечала Матрена Семеновна – как у Федора Михайловича: он осмеет и перецыганит всякого и все исподтишка.
Чепчик весьма ловко был схвачен с головы, и быстро препровожден к антиподам ее, и притиснут крепко, а обе руки, поднятые вверх, изъявили удивление Матрены Семеновны, объясняемое и различными возгласами…
– Ах!.. вообразите!.. как неожиданно!.. милости просим!.. – и Федор Михайлыч прервал эти восклицания, заставив ее напечатлеть на запыленной щеке своей приветственный поцелуй, отвечающий за вежливое прикосновение уст его к полной ручке ее.
– Чем потчевать дорогого нежданного гостя? – продолжала восклицать Матрена Семеновна. – Чаю, поскорее чаю! Сама изготовлю. – И с сими словами скрылась во внутренние комнаты.
Хотите же знать сущность дела? Матрена Семеновна вовсе не была так много обрадована приезду Федора Михайловича, да таки вовсе ничего: во-первых, он был насмешник и не раз «пошивал в дураки» ее Захара Демьяновича; а во-вторых, как бы рано ни приехал, а уже останется ночевать. Так чего тут было радоваться его приезду? А вскрикивала она – хотите верьте, хотите нет, но это истинно так – единственно оттого, чтобы скрыть маневр свой в сорвании чепчика своего и рассеять гостя, чтобы он не заметил ее домашнего наряда. Вот оттого-то она стремглав и выбежала в другую комнату, скажу именно, вовсе не для приготовления чаю, ей-богу нет, a чтоб согнать свое сердце.
В девичьей первым ее занятием было потузить Лукерку, девчонку, которой именно и неоднократно приказано было, лишь увидит въезжающих гостей, сломя голову бежать и объявить барыне, чтобы «они успели переодеться»; а тут она прозевала и навела барыне беспокойство. Управившись с Лукеркою, Матрена Семеновна приказала подать себе белый, еще не вздеванный после мытья капот, принарядилась, прибралась и поспешила к гостю, вовсе не отдав приказаний о чае… И какая же хитрая!.. уже подходя к той комнате, где был усажен гость, она, будто подтверждая приказания, говорила довольно «голосно»:
– «Скорее же все так приготовляйте, и как будет чай готов, подайте в гостиную.
Вышла к гостю как ни в чем не бывало и, усевшись с ним и поговоря о том, о другом, она, чтобы отнять повод у Федора Михайловича подсмеяться при случае, в каком непорядке он нашел ее, вдруг начинает жаловаться на нестерпимый жар…
– Вообразите! – говорит она. – Так ли другим чувствителен жар, как мне, не знаю, а только я ужасно потею, и вот уже третий раз сегодня переодеваюсь.
Что Матрена Семеновна слила тут пульку, это мы знаем, но, пожалуйста, будем молчать, чтоб не сконфузить ее… Она же такая стыдливая!.. тотчас вспотеет от конфузии.
Захар Демьянович, с своей стороны, не плошал: он пересказал Федору Михайловичу все, что записал в последние дни. Тот, знавши коротко хозяина и не раз трунивши насчет его удачных счислений, слушал все охотно, даже и количеству снятой шерсти с такого числа овец верил и не возражал, ожидая удобного случая, при съезде соседей, тут передать свои замечания.
– Не слыхали ли чего, Федор Михайлович, о ценах на шерсть? У меня все готово посылать ее в город, да не знаю, что просить, – так говорил хозяин и надеялся услышать от гостя искренний совет. Вот послушайте же, что тут выйдет.
– Не умею вам сказать, – отвечает гость, – потому что не слышал еще ничего. Заезжал ко мне один московский, предлагал по 35-ти рублей, но я слышать не хотел. А теперь, вот на дороге к вам, слышу, что в городе такой цены и не слыхать, гораздо дешевле. Это беда!
– Бог знает, что вы говорите! Вот вам мой пароль: привезу в город, и если мне не дадут, как мой Кондрат назначил, по 70 рублей, то тут же на площади всю и сожгу ее в тюках, как есть.
– И преблагоразумно сделаете, – сказал лукавый гость, внутренно смеясь предположению хозяина. – Зачем давать закупщикам повод смеяться над нами? Как смеют они уставлять свою цену нашему товару? Вы прекрасно придумали, по 70 рублей. И я меньше этого не отдам или сожгу.
Ободренный Захар Демьянович, что его мысль похвалена, пустился в рассуждения и начал доказывать, что овцезаводчики сами не постигают своих выгод: стоит только условиться всем и не вывезти на ярмарку ни волоса шерсти, тогда покупатели сами пустятся к помещикам и дадут все, что ни потребуют с них.
– Будь я гунстват, когда не так, – заключил с жаром Захар Демьянович и в подтверждение сказанного ударил по столу кулаком.
А какой же хитрый Захар Демьянович! Тут и горячится и защищает мнение, будто свое, а вовсе не его: это ему натолковал его Кондрат. Подите же с ним!
Как бы ни было, но Федор Михайлыч очень был доволен, настроив Захара Демьяновича на свой лад, и в этом тоне продолжал разговор чрез весь вечер.
Очень рано Федор Михайлыч укатил в город с своими планами к удовольствию Матрены Семеновны; а тут в доме поднялась ужасная суматоха. Захар Демьянович не имеет времени и табаку понюхать: записывает, какую лошадь подковали, сколько употреблено железа на подковы; в починке коляски не пропущена ни одна мелочь, все в книгу заносится. А тут он же, бедный, составляет особые записки, что и от кого отпускается в город с ними и кто все это по частям принимает на свои руки. Листов по несколько тетради для каждого лица.
Матрена Семеновна сама пересматривает все, что укладывают в сундуки, ящики, ящечки, коробки, коробочки, необходимое для нее и детей. Дети, т. е. барышни, присматривают за перемыванием, глажением своих платьев, то пришивают, то подшивают, то заштопывают и уже в порядке несут к матери, вспоминают платки, платочки, булавки, сердечки, браслеты; все комоды, ларчики открыты, все вынуто, выкинуто, разбросано, отбирается… служанки не знают, за что взяться, беспрестанно слыша приказания: подай то, оставь это, подними то, брось, беги за тем; одна другую толкают, из рук хватают, и все не могут угодить Матрене Семеновне, всем распоряжающей, все приказывающей, отменяющей приказания, требующей нового, погоняющей всех за одним делом, и тут же всех спрашивающей к себе…
А тут Павлуша, сыночек ее, да какой же постреленок, так вы этакого шалуна в редкость где и найдете. Он, пользуясь такою суматохою, принялся за свои шалости. Нашел же время! Девка положила в печку утюг, а он залил жар; сестра что-то дошивает, а он ее косу привязал к стулу, та схватилась бежать с оконченною работою, неможно, привязана. Мать присела к столу отмотать шелку в дорогу и ради спокойствия спустила с ног свои домашние башмаки, а он, проказник, подкрадися, да и унеси эти башмаки – и далее от нее.
Она кричит: «Подай сюда, бесенок!», – а он и не думает да все бежит. Она за ним с бранью, а он от нее с хохотом. Куда же старухе поймать такого пострела! Уже он заманил ее даже в столовую, а она все бежит за ним, несмотря, что без башмаков, и бранит его, и грозит ему ужасно, не внимая, что он сыночек ее… Как тут прибежала запыхавшись Лукерка. Бедная! она, приняв вчера убедительное наставление, сегодня глаз не отводила с дороги и вдруг, как стрела, побежала к барыне, крича ей:
– Гости, барыня, гости! ей-богу, гости! Пожалуйте одеваться…
Какая досада Матрене Семеновне. Тут ей и так некогда, а должна принарядиться. Нечего делать! Все капоты ее уложены, только и есть наверху что приготовленный для дороги:
– Подай хоть и тот, и чепчик чистый.
Только лишь вскинула на себя капот, застегнулась, как могла, и все прочее прикрыла желтым купавинским платком и начала собирать разметанные волосы, чтобы упрятать под чистый чепчик… как бежит та же Лукерка с радостным лицом и кричит:
– Нет, барыня, хоть разденьтесь. Гости поехали мимо, уже на мосту…
Досталось же Лукерке в первом пылу гнева Матрены Семеновны, зачем рано сказала, не высмотрев прежде, куда коляска поворотит; а чрез такую ее оплошность выглаженный капот измят, и нужно время, которого так мало, привести его в порядок…
А там Захар Демьянович, к умножению своих забот, встретил довольно трудное обстоятельство и не знает, как решить. Макар, как мы видели, был повар, и когда господа куда отъезжали, то он, чтоб не занимал лишнего в дороге места, по малорослости своей назначаем был форейтором на коляске. Ездивши целый свой век, на старости довольно попривык к лошадям, и барыня уже не боялась с ним хоть под какую гору ни на самом плохом мосту. Теперь барыня желает взять «Иваньку» портного, а как он варил барину кушанье, то уже зачем брать бы Макара, так кто же поедет форейтором на коляске. Лишнего человека брать не хочется, все потребуется расходу. И без того шесть человек и две девки назначены в дорогу. С ума сходит Захар Демьянович и не придумает, как ему быть! После двух часов размышления он свистнул. Вбежал мальчик.
– Позовите Кондрата! – закричал он, и Кондрат скоро явился.
Захар Демьянович объяснил свое недоумение.
– Так прикажите Иваньке сесть форейтором на коляске, – сказал Кондрат, нимало не думая долго.
– Правда твоя… Только он никогда не езжал. Может, и лошадей боится.
– Чего их бояться? Лошади старые, привычны к езде. Кучер будет сказывать направо ли, налево и где сдерживать.
– Правда твоя… Только не тяжел ли он для лошади? Он вдвое выше и толще Макара.
– Таки ничего. Что же за беда, что лошади будет тяжело? Так вам будет покойно.
– Правда твоя, – и по принятии от Кондрата, как обыкновенно случалось, совета Захар Демьянович отпустил его от себя, мысленно удивляясь необыкновенной сметливости и находчивости Кондрата во всяком подобно затруднительном деле.
Три дня проходили. Коляску вычинили, смазали, не стыдно было в город в ней показаться; лошади подкованы, сбруя смазана, люди необходимые наряжены, выдано им платье и обувь… Захар Демьянович опять было растерялся: ямской кафтан шит на малорослого Макара, а вздеть его должно на долгого «Иваньку», и уже не знал, как и чем пособить беде. Но сметливый Кондрат и тут вывел его из затруднений.
– Что ж за беда? – сказал он барину… – Ведь Иванька будет сидеть на лошади, так и незаметно. А кому какая нужда досматриваться, что кафтан не достает до колен?
– Правда твоя, – сказал уже весело Захар Демьянович, видя все свои сомнения рассеянными справедливыми убеждениями Кондрата.
Примітки
Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 4, с. 371 – 375.