Приключение князя Быстрицкого
Г. Ф. Квитка-Основьяненко
Чтобы найти в горе утешение, поехали они на площадь, где продавалась шерсть, в надежде полученными при продаже ее барышами вознаградить утрату: но и тут мало отрады.
Приказчики доносят, что покупщики у некоторых смотрели и только за одну из лучших предлагали по пятнадцати рублей за пуд…
– А чтоб они не дождали! – вскричал Иван Иванович – Лучше даром отдам, нежели такую шерсть отдать по пятнадцати!
– Уж когда за вашу предлагают по пятнадцати, – сказал флегматически Петр Петрович, – так мне ожидать предложения по двадцати…
– Предложат по двадцати, и отдавайте, Петр Петрович.
– А почему бы это, Иван Иванович, позвольте вас спросить?
– А потому, Петр Петрович, что я за нее и десяти не дам за всю. Голое охлопье.
– То же вы, Иван Иванович, а то купец с разумом.
– А разве я без разума по вашему рассуждению?
– Немного тот имеет разума, кто мою шерсть принимает за охлопье. Мою! когда я по пятидесяти рублей платил самому Кошани, иностранцу, не русскому; так тут какое охлопье?
– Образумьтесь, Иван Иванович, у Кошани в 50 рублей баран был брак; вот я имел…
– Нашли, чем хвалиться, – вмешался в их переговоры Степан Михайлыч, – какой завод у Кошани? все дрянь. Посмотрите на моих тирольских…
– Дедушка их только видел тирольского барана, – вступился Савелий Григорьевич. – Спорят, не знавши дела. Вот у меня Электра, так вашим овцам и не приснится такой шерсти иметь.
И поднялся шум и крик, спор, возражения, доказательства о преимуществе шерсти и об изящности пород овец. В спор вмешались и прочие тут бывшие помещики, вмешались и вновь приезжающие – и неизвестно, чем бы кончился их спор, если бы не увидели подъезжающих покупщиков… Все смолкли и разошлись к своему товару, ожидая удачного торга.
Но злодеи-покупщики только объехали ряды, спросили, есть ли вновь привозная, и воротились в город. За ними смутны и невеселы поехали помещики.
А между тем жены их уже в рядах. Пока не понаехали офицеры и мужчины поважнее, они бросились закупать, что нужное. Вы, слышавшие вчерашние их разговоры, думаете, что они покупали серебро, брильянты, жемчуг, кружева? Ничего не бывало. Это так говорилось и будет во все время говориться, пока в «лавках» маменьки будут окружены офицерами и мужчинами поважнее и, само по себе разумеется, пока не выдадут дочерей замуж. Нет, они покупали необходимое для себя и дочерей: чулки шелковые, башмаки, ленточки, завязки, шнурки, которые покрепче, для шнуровок. Это все нужное для предстоящего бала, да и не было им возможности покупать что-либо домашнее: мужья их еще без денег, не продали шерсти.
Но вот составился кружок и толкует о необыкновенном случае с князем Быстрицким, вот что был влюблен в 700 душ и оставил их, заметив необразованность владелицы их.
Вот что случилось с князем Быстрицким.
Разлюбивши Фетинью Потаповну, как было уже сказано, он обратился с жалобою на судьбу к своему посреднику и руководителю.
– О чем тужить? – отвечал добрый приятель. – В поле не одна травка: выбирай, которая тебе пригодна. Вот хоть бы и эта барыня, что сейчас входит, имеет одну дочь, душ не больше трехсот отцовских, но земли гибель и доходы ужасные…
Тут рассказывающего позвали к столу, где он на партию взял карту. Наш князь, влюбившись уже в исчисленное, принялся рассматривать входящую матушку, разряженную и изукрашенную, а потом начал присматриваться к следующей за нею девушке, молоденькой, лет семнадцати, уж никак не более, прехорошенькой, как сама, сказал бы, Венера, так уже такие сравнения не в моде, скажу сообразно духу века: «как неземная, напоминающая нечто былое, и от нее веяло пламенем, прохлаждающим и лелеющим чувства».
Конечно, и наш князь воспылал неугасимым пламенем. Прямо к ней – и уж порхает с нею, говорит-говорит, разговаривает, заговаривает и, наконец, договаривает все… Миленькая девушка, отвечавшая на все с отличным умом и благородною скромностью, на сделанное предложение отвечает, потупивши глаза:
– Князь, я не от себя завишу…
– Мне только нужно ваше согласие; там я все устрою. Решите меня!..
– Сделайте меня счастливою… князь!.. – едва внятно проговорила девушка и уронила цветок из рук…
Князь, подхватя значительный цветочек, повторил все клятвы, уверения, какие обыкновенно в таком случае говорятся и кои он давно вытвердил на случай надобности, и, успевши так много с одной стороны, пустился к другой половине своего счастья.
Тут он еще скорее успел. Лишь заговорил о необыкновенных прелестях и невообразимых достоинствах дочери, маменька уже не выпускала его из рук; слово за слово; дошли и они до последнего слова: за согласие дочки дано уверение, обещано ускорить счастье влюбленного и, чтоб доказать чистоту желания, назначено князю завтра в 9-ть часов приехать за последним словом.
Восхищенный князь не пропустил и минуты: как снег на голову. Старая ведьма, я говорю о матери и имею причину так называть ее, как увидите сами, встретила жениха с чувствительностию; тут были и посторонние, степенные, чиновные особы. Мать первая начала слово: благодарила князя за сделанную честь и внимание к дочери ее и, чтобы устроить их, своих детей, сделать состояние их независимым, приказала прочесть бумагу, что она нынче же отделяет двести душ, земли что-то многонько, лучшие заводы (а они и без того отцовские) и наличными 50 т. рублей. Подписывает, вручает восхищенному князю; входит священник, и она приказывает позвать дочь.
Невеста входит и тут же кидается к ногам матери, а князь… несчастный князь! что сделалося с ним! бледный как полотно, трясется, как в жестокой лихорадке, помертвелым взором поглядывает на предстоящих и спешит обратить взор на дверь, ожидая, не выйдет ли еще кто из нее… Увы! она заперта, и нет уже надежды, чтобы вышел кто-нибудь… он готов упасть, но не на колена, а в обморок, просто в обморок, не в такой, как падают женщины, т. е. жены, а в какой падают мужчины, сильно пораженные какою нечаянностью.
Что же это так поразило его? Немудрено: поразило бы и каждого. Он приговорил выйти за себя девушку молоденькую, хорошенькую и ожидал ее выхода, как вдруг является девчище лет за тридцать, создание сухое, длинное, бледно-желтое… вот от чего обезумел и собирался с мыслями, как бы оговорить, что это, дескать, не та, подавайте мне мою.
Пока он еще обдумывает, как ему быть и что говорить, один из бывших тут господ берет его за плечо, подводит к матери и говорит: «Кланяйтесь, князь, матери вашей невесты; примите от нее благословение!» И князь бессознательно склоняется, целует руку будущей тещи и влечется усердствующими к приготовленному столу; тут священник начинает молитвословие… невеста, замирая от восторгов, любуется своим женихом, который в самом деле чудо! молод, красив, строен, ловок, князь и еще с канальскими усиками… а несчастный князь только лишь решится, во что бы ни стало, приступить к объяснению, но вспомнит усладительную бумагу, подписанную матерью, отписанные двести душ, землю и на ней растущих и множащихся лошадок, коровок, овечек, то сердце его смягчится, и он доволен судьбою, что соединяется с такою… но тут лишь взглянет на нее, сравнит мысленно со вчерашнею красоточкою, поразившею его, то готов скрыться на дно моря.
Тут, переходя от предмета привлекающего к предмету отталкивающему, от намерения спорить к намерению соглашаться, он ни на что не решился, как вот и обряд кончен, и он поздравлен женихом Гликерии Осиповны, с которою ныне предвступил в союз, и что таковое предвступление ничем не разрушаемо, а должно привести ко браку.
Князь встрепенулся, выкинул из мысли все расчеты и, осмотрев еще внимательнее Гликерию Осиповну, отступил несколько шагов и хотел было объясниться, но поздравления, пожелания загородили ему рот, и он совершенно потерялся.
Не скоро уже, через силу уклонясь от ласк, изливаемых на него нареченною, князь мог объясниться с одним из присутствующих о насильственном обручении его с девушкою, ему вовсе неизвестною, которой он прежде не знал, не видел и, увидев, остается при непременном своем желании никогда не видать ее и даже не знать.
– Напрасно, батюшка-князь, изволите беспокоиться пояснением таких обстоятельств, кои отнюдь к делу не касаются. Аксинья Никитишна, ваша нареченная теща, во вчерашнее собрание изволила выехать без дочери…
– Помилуйте! – вскричал князь. – Она была с дочерью, только не с этою.
– Да у нее, батюшка-князь, и нет другой дочери: одна единоутробная Гликерия Осиповна, которая вчера проболела и в собрание не была вывозима, а вместо нее привезли воспитывающуюся здесь сиротку, Машеньку, а вы-то ее, конечно, сочли за дочь, влюбились по уши и сделали Аксинье Никитишне предложение о вступлении в брак, словесно именуя дочь, а мысленно воображая Машеньку, которая вовсе не дочь и не была дочерью и которая в рассуждении такого казуса Аксиньею Никитишной отправлена очень рано в деревню. И мой вам, батюшка князь, дружеский совет: не отклоняйте от себя счастья с Гликериею Осиповною. Начав процесс, ни в одной инстанции его не выиграете, а поиздержитесь порядочно.
Князь не знал, на что решиться, и не уходил от невесты.
Это событие занимало всю ярмарочную публику. После, уже со временем, известно было, что князь, проверив число крестьян, коров, овец и лошадей, забыл вовсе о недостатках владелицы их и доставил Гликерии Осиповне счастье быть, именоваться и подписываться: «Княгиня Гликерия Быстрицкая». Avis aux promis.
Примітки
Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 4, с. 406 – 410.