3. Француз-мажордом

Г. Ф. Квитка-Основьяненко

Милостивые государи и любезные месье!

Же ву мерси, что вы мои письма вывели в люди; примите уж и вот это, совсем особенного содержания от прежних, порадуйтесь моей радости и счастливому обороту в моей жизни. Вы скажете: со святыми упокой жене моей? Нет: она жива, здорова, весела, добра – и это истинно.

Чего не сделают французы! Правда, что легче было им овладеть Москвою, нежели переменить нрав моей жены: но они и в том успели. Вот как: скучал я вам, да и скучал о французе-то; ждать-пождать, нет ничего. Уж и «Вестника» вашего везде начитались, а хлебник не бывал; да и вы в ответ мне ни одного словечка: ожидать ли или нет.

Вот я и тужу, тужу; вдруг вечером входит человек, бедно одетый, видной, стройной, ловкой и, следовательно, умной; начинает худым русским языком просить позволения переночевать в доме. «Милости просим, от хлеба-соли не отказываем; мы, русские, любим и врагов ухлебить. Ваша честь, кто таковы?..» – Тут он с полчаса высчитывал свои прозвания и родословную; вышло, что он старой французской граф, а новой барон; повредив нечаянно лапку постельной собачки, принадлежавшей любовнице камердинера секретарского, который служил при докладчике первого министра, был он сослан куда-то, подобно как у нас в Сибирь; потом, когда покойник Наполеон вышел в люди, то и все ссылочные стали также в чести, п он опять достал себе через несколько чинов один огромный. После замирения пустился вояжировать; а неподалеку от нашего села люди его бросили, уехали, и он остался почти как при рождении своем; вот в коротких словах его длинная история.

Привстал, я после сего и, сняв долой свой колпак, просил его сиятельство садиться; а между тем, велев зажечь другую свечу, пошел докладывать своей жене о вновь прибывшем госте. После обыкновенной перепалки и выговора, зачем всякую дрянь оставляю ночевать, вышла и она к нему. А сказав слова два-три, заметила, что гость этот человек бойкой. Вот мы и пустилися в расспросы про его землю и про другие иностранные. Рассказы его полились рекою, хотя мутною от смеси французского с русским: то усядется он на корабль, то верхом поскачет, то в плен попадется, то армиею закомандует – словом, вышел золотой человек.

Из сего разговора узнал я в первой раз в жизни, что в каждом государстве разные нравы и обычаи. Ведь чудеса же на свете! Кому бы пришло в голову заметить это? А француз не пропустил. Между тем вошла Дуняша; он к ней с поклонами да с приветствиями; она стала втупик, и я взялся вывести ее из замешательства. «Не погневайся, мусье, девка-та еще необразованна и не умеет сказать по-вашему учтивого слова». Как вскрикнет мой граф по-своему – и понес свою аллегорию! Я думаю, что нам тут досталося; потом прямо по-русски упрекал нас, что мы губим девку, не воспитывая. Жена обрадовалася случаю браниться и давай всю беду на меня сворачивать, а я – прошу не погневаться – своротил ее на вас, гг. и рассказал, как дело было.

Тут-то он вас пожурил за невнимание к нуждам своих собратий, тем больше что француза в каждом городке можно найти. При сем и я пробормотал про себя старинную пословицу: правда, ведь француза и фальшивую монету черт носит по всему свету. Наконец, кончил он тем, что, размышляя с полчаса, вызвался, – не хотим ли мы его иметь учителем? Меня обдало холодным потом. «Батюшка ты мой, г. мусье граф, ваше баронское сиятельство! Да как нам про этакую честь и подумать? да чем мы вам платить будем?» – «Фуй, платить. Я человек благородной и в состоянии сам дать вам жалованье; я буду учить ее из жалости, без всякой платы. Но чтобы не унизить чести великой нации, будто французы могут чем-нибудь жертвовать или служить из куска хлеба, – я стану брать у вас в год 2000 рубл. для моего камердинера. Ни слова больше не смейте мне для него предлагать; я вас уверяю, что он из честолюбия больше не возьмет».

Итак, ми. гг., недуманно-негаданно, – а у нас очутился учитель, да еще и без платы, да еще граф и барон! Нечего делать; с знатным не тяжись, а особливо наш брат, не умеющий и подступить к ним. Однако ж подлинно французы редкой народ! Посудите: знатной вельможа вояжирует, находит необразованную девушку, забывает все, чем он обязан отечеству, славе, и – остается жить в семействе, с которым едва выпил чашку чаю, и то без рому! Нет таки, правду сказать, великая нация, великие люди! Прошу же покорно наших русских посмотреть: не распознаешь, сударь, графа от простого дворянина иначе, как только по пашпорту или по бумагам; все так просто, так незатейливо. Нет, не скоро мы еще будем подобны французам; хотя и крепко хотим все перенять у них!

Первая наша материя кончилась обоесторонним согласием; но для графа учительской должности показалось мало. Расспросив о наших доходах, ужаснулся он, услышав, что мы получаем только по 50 руб. с тягла. «Как! – сказал он, – мужик платит оброк? Нет, дай все, что имеет; оно все господское, как и он сам». И ведь это сущая правда! Иначе мужик забудется. Я согласился и в сем, по манию жены моей, с г. мусье; а он, по великодушию своему, взялся управлять всем нашим имением. Таким образом, мы разошлись по своим комнатам в совершенном согласии.

По утру я сдал ему все свои записки и наличностию 12 800 руб. Г-н же барон с своей стороны дал мне уверение, что он поворотит деньгами и что они у него лежать не будут. «Голубчик ты мой, – воскликнул я от радости и поцеловал его за ушки, – делай, что тебе угодно; ученому книги в руки». – Он немедленно осмотрел дом и отвел себе три комнаты, бывшие прежде моими; а мне назначил внизу буфетчиков чулан – довольно бы покойной, если бы не было по соседству его катка. Потом созвал всю дворню, приказал барыню называть мадам, Дуняшу – мадемоазель, меня – Фалурден [Не тот ли же Фалалей, да только по-французски?.. – Falourdin?], а себя – мосье Леконт.

Из кучеров выбрал самого ражого и назначил дворецким; псарей моих произвел в официанты, а из деревни 20-ть парней, видных собою, взял в лакеи и расставил у каждой двери по три лакея; – умереть надобно со смеху, как он их школит; чуть не так затворил или отворил дверь – так и оплеушина, а подчас и на конюшню. Да правду сказать, уж в такой привел все порядок, что его больше боятся, нежели меня – своего настоящего господина. Хлебопашество хочет он бросить; и в самом деле, как он мне рассказал о трудах и времени, потребных на получение четверти хлеба, так я ужаснулся, мне прежде об этом и в голову не приходило.

Вместо того предполагает он завести кружевную фабрику; – и какой доход будет! Есть кружева по 500 рубл. аршин; так прошу же покорно на хлебе такой барыш взять. Итак, по совету мусье, я закладываю деревнишку; а деньги он куда-то пошлет на нитки и машины; потом засажу всех крестьян за кружева, и коли в Успенскую чуть увидите даму, всю закутанную в кружева, – то знайте, что это моя жена. Тысяч на сто, по уверению его, будет и к продаже. Каково это? Ведь у меня тысячи душ обоего пола, да у каждой души по две руки; так несколько аршин в день выкинут – и деньги лопатой греби. А гам со временем, верно, и еще он придумает что-нибудь к нашему благополучию.

Что же, подумаете вы, он с Дуняшей сделал? В первой день, как с ней занялся, собрались мы вечером пить чай; вот он входит с нею; она вдруг отпустила книксен – да какой же? хотя бы первая танцовщица у вас на театре. Не успели мы прийти в себя от удивления, как вдруг она преобстоятельно сказала: «Бон соар!..». Слезы радости брызнули в мою чашку, и едва не уронил я трубки! – «Велика милость твоя, мусье Леконт! чем нам тебя благодарить?» И вообразите, в один день столько успехов!

Но верх его ума и наилучшее дело то, что он, хотя и с трудом, успел переработать нрав жены моей! Между прочими уроками сказал он ей, что на мужей никогда не должно сердиться, равно как на шутов, собачек и т. п. – и чуть ли это не правда?! Теперь, вместо дурака, нет мне другого имени, как Фаля – от французского Фалурден. Я ничем теперь не занимаюсь, а потому ни за что и не отвечаю. Призывают меня только к столу и чаю. Граф поминутно говорит с женою, – следовательно, ей некогда и взглянуть на меня; и, стало быть, я остаюсь в ненарушимом покое.

Вот о чем должен был к вам писать, мм. гг., и похвалиться своим счастьем. Многие позавидуют перемене моей участи, Хотя жена моя и здравствует. Что ж? средство известно; пусть умеют им воспользоваться. Итак, по отпуске сего письма нахожусь, как я и сказал вам, а вперед надеюсь лучшего. Мусье Леконт обещает в скором времени привести меня в такое состояние, каким наслаждаются не многие помещики и во Франции; да обнадеживает, что и правительство будет обо мне знать. То-то человек! Правда, он много заставляет меня занимать денег; но, верно, воротит их с барышом. Все берег и посылает в Москву, неизвестно на что; а на вопрос мой всегда отвечает: «О! будет штука, будет штука! Душа моя заранее веселится!» – Между тем обоз его пропал, и ни слуху ни духу нет. Как же, думаете вы, переносит он это несчастие? Хм! редко великодушный человек! все его деньги, бриллианты, бумаги, все-все пропало; а он и не вздохнет: да еще и заботится только о своем камердинере – 2000 рубл. уговорных за учение взял сполна и после того хотя бы помянул о них; конечно, великая душа его не попользовалась из них ни одной копейкою.

На первой раз, пока привезут ему из города новое платье, взял он мое; взял также часы, табакерку и прочие вещицы, а я хожу в его сертучишке; зато, однако ж, обещал он мне новую пару. В ученье у него редкая манера: так или не так, – все хорошо, все хвалит и ласкает Дуню; а чрез то будет она скоро великая мастерица, ибо лучших молодых ребят взял еще из деревни и заводит роговую музыку; говорит, что заняться сим особенно – есть дело мадамино и ей стыдно, что муж ее не при рогах обедает. И надобно отдать ей справедливость, она много старается исправить сей недостаток. Вот пришло время, что и мы в чести. А за все это обязаны французу. В благодарность ему подхватил и я на старость несколько французских слов, как видите в начале письма.

Итак, месье, вот вам моя радость! Порадуйте ею и тех добрых людей, кои принимали во мне участие. Адье!

Есьм, как и был, только с небольшою переменою:

Фалурден Повинухин

15 апреля 1816 г.

С будущей кружевной фабрики

P. S. Вы ничего не говорите о вашем согласии на описание истории нашего дома; я ж имею теперь большой досуг. Почему, принимая молчание ваше за согласие, примусь тотчас за дело и скоро пришлю вам наставительную историю. Поверьте, что писать стану не из хвастовства, а желая больше всего служить примером другим мне подобным. И если не образумлю их насчет счастливой жизни, так, может быть, предостерегу других: ибо знаю, что многие желают себе такого счастия.

Примітки

Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 2, с. 306 – 310.