1.07.1891 р. До Олександри Рудченко

Дорогая моя!

Чего же ты так скучаешь, что ни окружающие тебя близкие люди, ни их веселие не радует твоего сердца? Обо мне, мое золото, не беспокойся: я совершенно здоров и все у нас благополучно. Переехал я, как и предположил, 30 июня утром, хотя, наведавшись сюда 29 и увидевши, что только часа два тому назад как покрыли пол лаком, – очень загрустил. Где мне спать и где заниматься? Катерина утешила, передавши слова мастера, что дня через два можно будет войти. Решил, в случае невозможности, занять кабинет, оселиться в передней Клоппенбурга, благо – его еще не было с командировки. Грустную повесть об этом передал Анне Осип[овне] и Юрию Семеновичу]. Они, спасибо им, начали уговаривать остаться еще у них денька на два. Но я, сделавши предварительно распоряжение, чтобы сторожа пришли и с собою привели извозчика для перевозки, твердо стоял на своем.

Откровенно говоря, надоела мне позычена хата с отапливающеюся печкою, а еще более надоели одни и те же разговоры на одну и ту же тему. Хотелось поскорее бежать в свой угол, хотя и недостроенный, но все же свой. Он мне казался страшно мил и манил к себе, как обетованная земля жида. Я уже строил всяческие предположения – где что поставить, как устроиться. Но не тут-то было: к вечеру набежали тучки, помалу начали заволакивать небо, а затем и совсем покрыли его. Пошел дождь, чистый, мелкий, такие дожди только осенью засевают. В то время была Варвара Осиповна, что-то рассказывала про московские выставки; но я не слушал; кошки скребли за сердце: а что если этот дождь и назавтра не перестанет? Как я буду перевозиться в дождь?..

По случаю дождя или по чему-то другому, но все зараньше подняли вопрос о сне. Варв[ара] Осип[овна] пошла в половине 10, Анна Осип[овна] назначила для себя 10, Юрий Сем[енович] поднял вопрос об акушерке и докторе, а я думал: что я буду делать, если и перевозиться нельзя, и нарождение новой жизни начнется? Грустно мне стало. Вероятно, эта грусть и тебе передалась; вероятно, так уж мы сжились и сроднились с тобою, моя дорогая, что самочувствие одного, не обращая внимания на расстояния, передается и другому. По крайней мере, письмо твое свидетельствует, что грустили мы с тобою одновременно. Кто же кого наделял этою неприветливою гостиею? Если я тебя, то прости мне, моя добрая, что я своим чувствительным и легко впадающим в меланхолию нравом причинил тебе невольно страдания. Если толчком к грустному настроению была воображаемая неудача к перевозке, то до известной напряженности и остроты довели ее думы о моей цыпоньке, как она доехала и как себя чувствует…

Так мы все грустные и разошлись. Я долго не спал, зачитывался; да и у моих соседей что-то было не покойно: кто-то выходил, что-то брал и снова уходил, и снова выходил. Тем не менее сон имеет свои права. Когда я заснул – не знаю, но когда проснулся, то сквозь щели увидел сияющие лучи солнца. Радостно на сердце стало, и я с жаром принялся за укладку всякой дребедени. Уложившись и омывшись, застал Анну Осиповну одну, скорее ползающую. Говорит, плохо спала, плохо чувствовала себя и рано-ранешенько услала Юрия Сем[еновича] за Вайдою.

К 9 подъехала подвода, и так как Анна Осиповна попросила оставить им на время железную кровать, то я, все остальное уложивши, поспешил откланяться. Такое ли трогательное было прощание, или одиночество после моего отъезда, или же болезненное состояние, но Анна Осиповна по уходе моем очень плакала. Так, по крайней мере, говорил Лосятинский, которого я встретил вечером у Виктора Ивановича. Говорит: захожу с купанья и застаю Ан[ну] Осип[овну] плачущую, Юр[ия] Семеновича] – растерянного, Вайду – хлопочущую возле ванны; после приехал Мейер и сказал, что разрешение очень близко; быть может, и вечером. Но ни вечером, ни ночью, ни даже сегодня утром оно не последовало. Об этом я сегодня наводил справки у Юр[ия] Сем[еновича].

Вчера же, переехавши, я, к удовольствию своему, застал пол совершенно отвердевшим, так что прямо переселился к себе в кабинет, предварительно, конечно, устлавши его чем возможно – и плахотками, и коврами, и ряднами. Вышла настоящая мозаика, но для глаз очень приятная. Уставившись, пошел к Алекс[андру] Карл[овичу]; он утром возвратился из поездки. Пили чай и болтали о всякой всячине, больше всего он рассказывал о путешествии по Константин[овскому] уезду. Говорил, что его переселились на дачу, что дети и жена совершенно здоровы, но отец совершено безнадежный, что он в шутку предложил Алек[сандре] Деомид[овне] остаться там на всю зиму и что, так как она это предложение оставила без ответа, то он вдогонку послал ей целое письмо доказательств. Видимо, играет человек в кошки и мышки. Квартиру ему предлагает Квитка казенную в банке. Квитке по закону полагается 6 комнат, он и хочет этим правом воспользоваться, но 4 комнаты уступает Клоппенбургу, а себе оставляет только две…

Видишь, сколько я тебе новостей накатал. Но буду последователен и опишу тебе, как я время проводил до днесь. Расставшись с Клоппенбургом, обедал; лег спать, но не спал; в 6 пошел к Васькову купаться. Освежился важно, но выкупался скверно; много водорослей и тины. На купаньи встретил сумасшедшую Радецкую, которая, назвавши меня герцогом де Рудини и рассыпаясь в благодарностях за все мои благодеяния, приглашала к себе. Насилу открестился, и только холодная вода изгладила то неприятное впечатление и чувство жалости, какие явились при виде человека, потерявшего рассудок и несущего рядом со здравыми мыслями и суждениями какую-то галиматью.

После купанья чай пил, а потом пошел к Вик[тору] Ивановичу]. Там застал большое общество, все сестры, да братья, да племянники с племянницами. Вик[тор] Ив[анович] варил кашу. Все, бедняга, ожидает отпуска и все его не дождется. Мне кажется, что Квитка, бывши в Петербурге, подвез ему возка да теперь и выкручивается пред ним. Просидел я там до половины первого. Спал хотя немного, но прекрасно. Сегодня весь день чувствую себя хорошо. Пред этим письмом только что окончил занятия. Уже вошел в норму.

Я не знаю, деточка, следует ли тебе ради вишен ехать сюда? У Навроцких Катерина справлялась. Говорит, еще не созрели. В этом году, благодаря холодной весне, все фрукты недели на две запоздали. Поэтому, если тебе хочется ради вишен приехать, то не стоит: мне кажется, что мы, возвратившись сюда к 20 июля, еще застанем их, может быть, дороже копеек на 10 – 15 ведро – не велика разница! Если же ты хочешь приехать ради меня, то не беспокойся. Суди сама: приедешь сюда сегодня, а завтра снова ехать. Это тебя утомит страшно; к тому же здесь ничто не устроено.

По-моему, лучше тебе оставаться там и ожидать моего приезда. Не помрем же мы за какую-нибудь неделю. Наказ твой относительно абрикос исполню; говорят (я их не особенно люблю и до сих пор не пробовал), они в этом году хороши. Если будут шпанки или хорошие сливы, то их куплю. А вот насчет рамочки, не знаю, есть ли здесь подходящие. Мы как-то смотрели с тобой: выбор страшно неказист. Когда именно предполагает приехать Семен Маркович? Ты, видимо, была очень расстроена, когда писала письмо: не сказала даже, приехала ли Стазя и когда вы предполагаете ехать к ней. Деточко моя! Это тебя так лето расстроило. Поправляйся, моя голубушка, а то в каком виде ты встретишь осень и зиму с их занятиями? Вспомнил о занятиях, вспомнил об институте, припомнил и рассказ о вашей Драгомировой, устроившей кутеж и объятия на лодках. Но об этом расскажу, когда увижусь с тобою.

Анне Осиповне заплатил 6 р. 66 к., перевозка стоила 1 р. 70 к. Живу еще до сих пор на 2 р. 20 к., которые ты оставила Катерине. Вообще денег израсходовал мало, да и буду беречь, потому что негде расход записывать. Ты, моя милая мошенница, оставила на всю книгу только полстранички.

Обнимаю тебя, мое золото. Целую и руци, и глазки, и губки, и все дорогие мне возвышения. Поцелуй за меня маме ручку, кого найдешь нужным – в губки, а Надежде Михайловне передай от меня тысяча тысяч благодарностей за то, что она оберегает наидорогшее для меня существо, мою цыпу, мою добренькую, мою миленькую, любвеобильную Шурочку. Еще целую тебя, еще и еще… Гам! Тебя съем! Пора спать: 12 часов.

Всегда и вечно твой Афанасий.

Примітки

Друкується вперше за автографом (Полтавський літературно-меморіальний музей Панаса Мирного, № 1-л).

Клоппенбург О. К. – знайомий Панаса Мирного, службовець полтавського дворянського земельного банку.

Варвара Осиповна – сестра Гании Адешелідзе.

Вайда – полтавська повивальна бабка.

Лосятинський – знайомий і співробітник Панаса Мирного по казенній палаті.

Мейер Едуард Федорович – полтавський лікар.

Александра Деомидовна – дружина О. К. Клоппенбурга.

Квітка Д. К. – управляючий полтавським відділенням державного дворянського земельного банку.

…к Виктору Ивановичу… – до В. І. Василенка.

Надежда Михайловна – Н. М. Шейдемаи, сестра Олександри Михайлівни.

Подається за виданням: Панас Мирний (П. Я. Рудченко) Зібрання творів у 7 томах. – К.: Наукова думка, 1971 р., т. 7, с. 399 – 402.