40. Поединок Кривоноса и Вишневецкого

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

Еще стояла бледная ночь, еще висел над обоими лагерями усеянный сверкавшими блестками темный покров, как войска Кривоноса стояли уже в полном боевом порядке. За сто саженей от плотины, вытянувшись в узкие и длинные колонны, чернели неподвижные массы конницы, напоминавшие во мраке своею наежившеюся стальною щетиной тясьмы высокого камыша; едва заметное движение пробегало иногда по сомкнутым рядам: словно предутренний ветерок колыхал верхушки торчавших стрельчатых камышин. Два казацкие табора были тоже закрыты с фронта несколькими лавами конницы. Кривонос не слезал с коня.

Возвратившиеся лазутчики-пластуны донесли ему, что за греблей сейчас же стоят ворожьи драгуны, но что их не так много, а кругом больше никого не заметно, что Вишневецкий наверное отступает, оставив этот небольшой отряд для прикрытия лишь своего отступления; это предположение подкреплялось еще замеченным ими волнением в рядах Половьяна, смущенных, очевидно, близким движением Вишневецкого. Кривонос был взбешен этим известием и нетерпеливо посматривал на восток; ему несколько раз казалось уже, что горизонтальная полоса неба начинала светлеть и что звезды таяли и тонули в просветленной лазури, но это была только иллюзия: берега речки окутывались все еще тьмою, закрывавшею совершенно расположение частей неприятеля.

Наконец подкралось и туманное осеннее утро. Кривонос даже не захотел дождаться полного рассвета, а двинул в полутьме шагом свои растянутые колонны. Приблизившись к речке, он заметил за греблей действительно какие-то массы, подернутые белесоватыми полосами густого тумана, и скомандовал перейти рысью плотину, а за нею понестись на врага ураганом. Но едва вступили на греблю казаки, как белесоватые миражные массы заволновались и начали отступать; казаки, построившись наскоро, припустили за ними, но те бросились наутек.

– Остановитесь, ляшки-панки! – кричал Кривонос, выносясь на своем вороном коне впереди всех и помахивая перначом. – Стойте, трусы! Дайте же погладить вас келепами и окрестить кривулей! Гей, молодцы-атаманы! Остапе, Демко и Гнатко! – обратился он к скакавшей задам старшине. – Ярема у нас в руках! Перелокшим же ляхов, как собак! Перейдем по ним, потопчем! Гайда за ними!..

С гиком и свистом взмахнули нагайками казаки, и их кони, распластавшись в воздухе, порвались вихрем за убегавшим врагом.

Вот уже легкие казацкие кони догоняют тяжелых драбантов, вот уже сквозь светлые волны поднявшегося тумана виднеются рыцарские гребнистые шлемы, блестящие в металлической чешуе спины, покрытые стальными сетками конские крупы и тучи взбиваемой копытами пыли, вот еще несколько буйных скачков – и острия наклоненных спысов казачьих достигнут врага и вопьются в его белое, холеное тело… но драгуны разорвались неожиданно на два крыла и разлетелись стремительно в обе стороны, а навстречу казакам сверкнули вдруг молнии и грянули грады: то были скрытые за кустами Яремой двенадцать орудий, и они-то сыпнули на казаков картечью в упор.

За залпом из орудий последовал залп из мушкетов, а пехота, выдвинувшись, открыла по разметанным рядам атакующих батальный огонь. Все смешалось в какую-то багровую, безобразную кучу: проломленные черепа, разорванные груди, обнаженные кости, дымящиеся внутренности, и конские, и людские, – все перепуталось, облилось яркой кровью; среди мертвых трупов забарахтались искалеченные, полуживые, а налетавшие сзади ряды топтали тех и других, и в свою очередь опрокидывались, увеличивая груды окровавленного, бившегося в судорогах мяса.

Задние ряды остановились, наконец, и повернули обратно к гребле; но сидевший в засаде Осинский ударил на отступающих и оттеснил их к берегу речки, которая, будучи запружена в этом месте, представляла из себя довольно широкий и глубокий пруд. Нагнанные казаки бросались в воду и под выстрелами пробовали переплыть на другую сторону, но в сутолоке давили друг друга и тонули; такая же давка была на гребле. Кривонос сначала летел впереди всех и, после первого залпа, смявшего почти целиком две шеренги, остался вместе с тремя-четырьмя казаками не задетым картечью. Он по инерции с товарищами донесся до пушкарей, и по инерции же они искрошили саблями их с добрый десяток; но прикрывшая артиллерию пехота быстрым движением своим заставила отскочить и поворотить своих коней. Кривонос взглянул назад и обомлел от ужаса, увидя это, усеянное обезображенными трупами поле. Он повернул коня к бившимся у берега разорванным частям своего пышного, доброго отряда.

Вишневецкий, гарцевавший на своем карем коне перед фронтом пехоты, заметил убегающего Кривоноса, гонявшегося три дня назад по полю за ним, и бросился с двумя джурами наперерез.

– Гей! – вопил он, летя крылатою стрелой. – Переймите, свяжите мне этого дьябла, этого хлопа! Я ему, бестии, покажу, как гоняться за князем… я выточу каплю по капле из него песью, смердящую кровь!

Кривонос узнал этот резкий, пронзительный голос, узнал эту тонкую жилистую фигуру в блестящей, серой кольчуге и задрожал: у него откликнулся в груди этот голос ужасным воспоминанием. Максим осадил коня и крикнул летевшему по косой линии князю:

– Стой, княже! Сосчитаемся! Посмотрим, пахуча ли твоя шляхетская кровь!

– Чтоб я скрестил саблю с презренным рабом, с этим песьим уродом? – прошипел, не останавливая коня, Вишневецкий. – О, это забавно! Взять его, шельму, связать! Накинуть арканом! – взвизгнул он не то к отставшим от него джурам, не то к находившимся впереди недалеко драгунам.

– А, перевертень проклятый! – заревел Кривонос. – Ты только умеешь утекать, как заяц, от хлопа? Ты только умеешь на связанного поднимать свою бесчестную саблю? Защищайся же, трус, или я раскрою натрое твою сатанинскую образину!

Позеленел от обиды князь и, поворотив круто, коня, взмахнул своею дорогою карабелой.

А Кривонос с наклоненным копьем, свирепый, как бешеный волк, летел уже бурей на своего врага. Но Вишневецкий, взявши на трензель коня, храпевшего и извивавшегося змеей, спокойно ждал этого разительного удара, не отводя глаз от приближающегося к нему острия, вытянув вперед верный дамасский клинок. Вот уже кривоносовский конь, расширив дымящиеся ноздри и оскалив запененные зубы, налетел на княжьего, осевшего на задних ногах, вот уже длинное острие блеснуло почти у княжьей груди, но один миг – и быстрое, незаметное движение клинка отклонило удар, одно мгновение – и блеснувшая стальною молнией карабела нагнала пронесшееся копье и со свистом упала на древко: разлетелось оно надвое под ударом, и Кривонос лишь с обрубком промчался вперед.

Не скоро сдержал разгоряченного коня Кривонос, а когда повернул его, то Вишневецкий уже был почти на носу с приподнятым клинком, в небольшом стальном шлеме с страусовым пером и в короткой кольчуге.

Кривонос едва успел обнажить свою кривулю и подставить ее под удар. Он почувствовал внутренний холод от устремленных на него зеленых глаз, но через миг этот холод сменился огнем нечеловеческой злобы: она зажгла ему кровь, ослепила кровавыми кругами глаза и адскою бурей наполнила грудь. С страшным звяком упала сабля на саблю, посыпались искры, и снова взвились сверкающими кругами клинки. Кривонос сразу заметил превосходство князя в искусстве фехтования; он едва мог следить за молниями его карабелы и с трудом отбивал сыпавшиеся с неожиданных сторон на него удары.

К тому же, клокотавшее бешенство еще уменьшало твердость его руки и верность глаза, а князь уверенно и хладнокровно усиливал нападение; он уже ранил в шею кривоносовского коня, задел слегка даже его самого по плечу и выбирал, играя, лишь места, куда бы нанести неотразимый смертельный удар. Кривонос почувствовал приближение этого момента и прибегнул к татарской хитрости, практикуемой в рукопашных схватках. Когда его разъяренный, раненый конь, поднявшись на дыбы, впился зубами в шею княжьего аргамака, а Ярема, описав молниеносный круг карабелой, отбил клинок Кривоноса и направил ее со свистом во вражью незащищенную грудь, Кривонос во мгновение ока опрокинулся под седло, и клинок карабелы впился лишь в бок его вороного коня, а сам Максим, соскочивши, бросился под приподнятого на дыбы коня Вишневецкого и кинжалом распорол ему брюхо. Вздрогнул, рванулся, застонал чистокровный конь и всей тяжестью рухнул со своим седоком набок.

Как тигр бросился тогда Кривонос на князя, придавил его грудь коленом и сжал железными мужичьими руками благородное горло… Захрипел, побагровел князь, вытаращив налитые кровью глаза, остановившийся взгляд его изобразил ужас, посиневшие губы, покрытые прорывавшеюся пеной, шептали беззвучно последнюю отходную молитву… а Кривонос хохотал адским смехом и сжимал сильнее и сильнее свои искривленные, покрытые запекшейся кровью пальцы…

Но вдруг неожиданно захлестнул ему шею аркан; у Кривоноса все закружилось в глазах, он бросил князя и инстинктивно ухватился руками за обвивший его шею шнурок, но что-то сильно его дернуло и поволокло по пожелтевшей скользкой траве. Недолго мог бы держаться за петлю Кривонос, врезалась бы она в казацкую загорелую шею, если бы не налетел товарищ его, Демко, и не пересек саблей аркан. Когда Вишневецкий погнался за Максимом, то вслед за князем бросилась свита и наскочила на Демка с двумя казаками завязалась схватка на саблях, окончившаяся тем, что три польских драгуна легли на месте, а два латника бежали. Демко, освободившись от преследователей, поскакал к Кривоносу и поспел как раз в ту минуту, когда джура Вишневецкого заарканил атамана и тащил по траве. Снести голову джуре и пересечь аркан было делом мгновенья; схватив под уздцы джуриного коня, Демко соскочил со своего и припал с ужасом к Кривоносу, лежавшему в полубессознательном состоянии.

– Батьку, соколе, что с тобой? – приподнял в тревоге он его голову.

– Бррр! – зарычал, задрожал Кривонос, хватаясь рукою за горло и поводя кругом помутившимися, налитыми кровью глазами.

– Не навредил ли тебе чего вражий сын? – допрашивал заботливо Демко, расстегивая полковнику жупан и ворот сорочки.

Кривонос вздохнул несколько раз глубоко и буркнул было: «Горилки», но потом вдруг схватился на ноги и крикнул хрипло: «Где он? Пусти!»

– Брось! Садись, батьку, скорей на коня! – заторопил его вместо ответа Демко. – К Яреме скачет целая хоругвь… Вон передовые уже подняли князя; еще минута – и нас схватят, как кур.

Кривонос заревел, как зверь, увидя, что Ярема стоял невредимым; но налетевший уже эскадрон отрезвил его бешенство; расточая проклятия, он вскочил на коня и поскакал вместе с Демком к своим теснимым ватагам.

А Ярема, оправившись от хлопских объятий, с удвоенной яростью повел свои хоругви в атаку. Усеивая поле трупами, беспорядочными толпами бежали казаки, давя друг друга на гребле и не думая уже об отпоре. Кривонос прискакал и с ужасом увидел, что удержать за собою поле было невозможно; он попробовал лишь ободрить одержимых паникой и вдохнуть им отвагу.

– Гей, хлопцы-молодцы, славные юнаки-запорожцы! – крикнул он неистово, подлетая к обезумевшим и бросавшимся в воду толпам. – Славно! Любо! Заманивай их, вражьих сынов, на тот бок, заманивай! Уж там мы зададим им чосу! Добре, добре, тяните за собой дурней!.. Только сами не торопитесь, не давите друг друга! Стройней, стройней!

Громкое слово батька атамана, похвала его, что они не постыдно бегут, а лишь хитро заманивают врага, ободрила всех сразу, подняла уверенность и отвагу; возможный порядок был восстановлен, и безумное бегство приняло вид торопливого отступления. Но Ярема не дал оправиться разбитым остаткам казачьих ватаг. К нему подскакал князь Корецкий и доложил, что бывший в засаде отряд Половьяна обойден им и истреблен до ноги, а сам Половьян схвачен, связан и ждет у княжьей палатки своей участи.

– Благодарю!, Спасибо! – ответил довольный Ярема. – Князь напомнил мне снова, что рыцарская слава наша не сгинула… За мной же, панове! Добьем собачье хлопье! Там осталась лишь горсть этих бестий! Пустим же им саблями кровь! – и он устремился с тремя хоругвями через греблю.

Казаки, начавшие было строиться на той стороне, завидя стремительную атаку стольких двинутых Яремой сил, начали поспешно, но стройно уже отступать к своим таборам, закрытым арьергардом. Вишневецкий, завидя их трусливое бегство, не дожидался даже конца переправы через греблю хоругвей и бросился бешено в погоню за казаками.

Наклонив свои длинные, шуршавшие прапорцами пики, обнажив тяжелые палаши, ринулись закованные в сталь драгуны несокрушимым железным тараном в атаку. Вот они, эти всполошенные страхом казаки. Они не стоят твердо на месте, волнуются и, видимо, через миг бросятся врассыпную; но нужно не дать им уйти, а раздавить на месте, и хоругви, усилив стремление, направляют ужасающий удар в центр. Но казаки дрогнули, разлетелись в стороны, а драгуны по инерции промчались вперед и тогда только заметили с ужасом, что очутились между двух сильных казачьих лагерей. Грянули два убийственных перекрестных залпа почти в упор, и затрещали беспрерывным, батальным огнем с двух сторон мушкеты.

Поймал было казаков в ловушку Ярема, а теперь попался и сам еще в горшую. Проскочившие в тесную улицу вовов, поражаемые с двух сторон, драгуны метались, как пойманные в яму лисицы, давили друг друга падали, загромождали трупами узкий проход, а казачья кодшица еще ударила на них с двух сторон… Началась страшная бойня. В этой адской сутолоке, в этой убийственной клетке полякам защищаться было невозможно; поражаемые со всех сторон, сбрасываемые под копыта собственными взбесившимися конями, они падали трупами.

Непрерывный, то перекатывающийся дробью, то сливающийся в залпы гром казацких рушниц и мушкетов, адские крики и гвалт нападающих, лязг стали, треск ломаемых копий, стоны раненых – все это слилось в какую-то страшную оргию пекла, разгулявшуюся среди удушливого дыма и сверкавшую вереницами молний… Только весьма немногие, что прорвались в первый момент атаки через переулок возов на поле, только те и спаслись, успевши во время сумятицы промчаться далекою дугой обратно к своему лагерю; среди этих счастливцев был и Ярема. Остальные же все остались на месте.

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 3, с. 320 – 328.