44. Начало битвы под Пилявцами

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

Ганна хотела было что-то ответить, но в это время за стенами палатки раздались громкие, радостные возгласы, шум, удары в бубны и звонкие приветствия.

– Что это, уж не загоны ли? – успел только произнести Богдан, как вход распахнулся и в палатку вошли поспешно Богун, Нечай, Чарнота, Ганджа и поп Иван, сопровождаемые другими полковниками и старшинами.

– Ясновельможному гетману челом до земли! – приветствовали громко Богдана полковники.

– Друзи, орлята мои! – воскликнул радостно Богдан, подаваясь им навстречу.

– Богуне, сокол мой! Нечаю, брате! Чарнота, Ганджа, отец Иван! Спасибо, друзи, прибыли вовремя! – повторял он радостно, заключая то одного, то другого в свои объятия.

Несколько минут в палатке слышались только крепкие поцелуи да радостные приветствия.

– Торопились, батьку, да вот принесли братам еще немного славы, – ответил Богун, когда шум приветствий немного утихнул, и, вдруг обернувшись, заметил стоявшую среди старшин Ганну. – Как, Ганно, ты здесь в такую пору?! – вскрикнул он с изумлением, не веря своим глазам.

– Здесь не одна я, друже, – ответила Ганна, – почему же не быть мне здесь вместе с другими и не помочь братьям, чем я могу?

– Но ведь то люди войсковые, привычные к смерти… – Меня выучили смеяться над ней браты казаки.

– Ай да отрезала! Правдивая казачка! – воскликнули разом полковники.

– Эх, да и сестра же у тебя, Золотаренко! – произнес с восторгом Богун. – Нет другой такой на всем свете.

Золотаренко только молча улыбнулся.

– Нету! Нету! – вскрикнул весело Ганджа.– Она еще у нас и в Субботове всем заправляла.

– И тут всем лад и пораду дает, – прибавил Богдан, смотря с любовью на вспыхнувшее от смущения лицо девушки.

– Шановные полковники, соромите меня, – произнесла, наконец, Ганна, – разве одна я хочу послужить своей отчизне и вере, разве мало теперь по всем загонам дивчат и молодиц, которые несут, как и вы, свою жизнь?

– Что правда, то правда, – вскрикнул шумно Нечай, – орлы, а не дивчата! Серпами и рогачами режут и колют ляхов. Скомпановать бы такой полк да и пустить на ляхов, ей-богу, побежали бы все.

– А полковником оставить над ними нашу Варьку! – добавил Ганджа.

Шутки и остроты закипели кругом.

Тем временем Кривонос, отведя в сторону Чарноту, и журил его, и любовался им, и не знал уже, что сделать со своим любимцем, к которому он привязался всем своим ожесточенным сердцем, словно к родному сыну.

– Эх, да и сердился же я на тебя, друже, – говорил он, похлопывая Чарноту по плечу, – лютовал так, что хоть и землю грызть как раз в пору! Когда б ты прибыл вовремя, заарканили бы Ярему, как бог свят. И где это ты замешкался? Я уж думал, не повстречался ли ты с кирпатой невзначай.

– Прости, Максиме, друже, – ответил с некоторым смущением Чарнота, – казнил я уже себя за это немало. Задержался под Корцем.

– Ну, да на этот раз ничего, здесь он, дьявол, теперь уж не уйдет от меня. Одначе что за пышная фигура! – продолжал Кривонос, отступая на шаг и любуясь своим другом. – Фу ты, черт побери! Не берет ни огонь, ни вода, ни порох. Князь, да и только, хоть квитку пришивай [В Малороссии князем называют жениха и ему пришивают к шапке цветок (прим. автора).].

Чарнота бросил быстрый, пытливый взгляд на Кривоноса, но в это время раздался громкий возглас Ганджи:

– А что ж, когда на ляхов, батьку? Товарищи присоединились к остальным старшинам. Ей-богу, веди хоть завтра, – продолжал с азартом Ганджа, – так уж чешутся руки задать им доброго прочухана! Надоело уж в играшки играть.

– Го-го, какой ты скорый! Так и без передышки готов! – усмехнулся Богдан.

– Да что там отдыхать, успеем отдохнуть и после, в могиле, – ответил удало Ганджа, – а покуда еще надо на этом свете нагуляться вволю, чтоб и чертям было страшно в пекло принимать!

– Да не бойся, друже, там теперь и места нет, – улыбнулся своею широкою улыбкой Кривонос, – все куточки позанимали ляхи!

– А правду, батьку, кришили мы их добре! – воскликнул весело Нечай.

– Что говорить, досталось подлым латинянам немало, – заметил и отец Иван.

Он был одет теперь в жупан и высокие сапоги, в смушевой шапке на голове, как у всех других старшин; у пояса его болталась сабля, а за поясом торчали пистоли, только густая коса, которую отец Иван не хотел обрезать, обличала его сан.

Разговор перешел на рассказы о последних событиях, о взятии городов и народных восстаниях.

– Ну, да и ты ж, батьку, славно надул комиссаров, – воскликнул оживленно Нечай, – и голова же у тебя, гетмане, что ни говори, а во всей Польше не сыщешь такой!

– Верно! Верно! – подхватили все.

– Видите ли, дети, – усмехнулся тонко Богдан,– они задумали обмануть меня, а пан Кисель – лисица добрая, ловко пробирается, да только не умеет следов заметать. Ну, когда увидел я это и говорю: «Добре, ляхи, мосцивые паны, воевать, так воевать; а коли дурить, так хоть и дурить, только посмотрим, кто кого передурит». Хотели это они меня листами усыпить, да на безоружного со всем войском напасть. Что ж, говорю я, коли панам такие штуки можно чинить, так казаку-сироте и бог простит, да и стал с ними на той же дудке играть, вот как узнали они, что я подле них уже со всеми силами стою, так так чкурнули, что хоть на крыльях, да и то бы не догнал!

– Ха-ха-ха! – разразились громким смехом все присутствующие. – Припекло!

– Одежду, верно, по дороге скидали, чтоб легче коням было! – воскликнул отец Иван.

Шутки и остроты закипели снова.

– Ну, Ганно, любая моя, – обратился к Ганне Богдан, – собрались мы все снова хоть не под одной стрехой, так под одним наметом, прикажи же подать нам доброго меду. Завтрашний день что бог даст, а сегодняшний еще наш. Так проведем же его с честным товариством так, чтобы любо было хоть на том свете згадать.

Ганна вышла, и через несколько времени в палатку вошли казаки с наполненными блюдами, с серебряными ковшами, кувшинами и кубками. Вино и еда еще больше оживили всех. Всюду слышались веселые тосты и пожелания; передавались подробности о положении польского лагеря, о ссоре Иеремии с Заславским. И радость встречи, и уверенность в правоте своего дела и в своих силах подымали настроение всех. Богун не отходил от Ганны; он рассказывал ей о своих победах и приключениях, и Ганна слушала с наслаждением все его рассказы и разговоры старшин; все время не отводил он восхищенных глаз от лица Ганны, с этим новым выражением она казалась ему еще прекраснее, еще дороже.

Наступил уже вечер, и в палатку внесли зажженные шандалы, когда в лагере послышались снова громкие крики и возгласы тысяч голосов.

– А кто б это был? Сдается, уже все собрались, – встрепенулся Богдан.

– А так, батьку, – ответили полковники, и взоры всех устремились с нетерпением на вход палатки. Прошло несколько минут, шум рос и приближался, а вместе с ним росло и любопытство, и нетерпение всех. Но вот кто-то сильно отдернул полу, и у входа в палатку остановился широкоплечий, статный молодой казак. С секунду все с недоумением смотрели на него.

– Да неужели же не признаешь меня, гетмане-бать-ку? – произнес звонким молодым голосом прибывший.

– Тимко! – вскрикнул гетман и бросился навстречу к вошедшему.

Все кругом поднялись. На пороге действительно стоял Тимко.

– Да как же ты вырос, каким лыцарем стал! – говорил в восторге Богдан, обнимая сына.

– Верно, верно, – шумели кругом казаки, обступая Тимка, – ай да Тимко, ай да гетманенко! И не узнать его!

И действительно, трудно было узнать теперь Тимка: из неуклюжего подростка вышел стройный красивый казак. Долгое пребывание при ханском дворе придало всем его манерам какую-то своеобразную красоту; лицо его дышало молодой удалью и задором; небольшие черные усы покрывали резко очерченную губу. Все обступили Тимка, и все наперерыв спешили почеломкаться с ним.

– И Ганна здесь! И Богун! И Ганджа! – повторял Тимко, здороваясь по очереди со всяким. – Эх, братчики, друзья мои! – восклицал он радостно. – Да и соскучился же я за краем своим да за вами за всеми, ну, вот как самый последний черт за пеклом!

– А помнишь, Тимоше, как ты со мной еще в Субботове бить ляхов собирался? – спрашивал его Ганджа, поглаживая с любовью широкой ладонью спину своего воспитанника. – Ну, теперь покажи им свою науку!

– Покажем, покажем! Дай срок! – отвечал весело Тимко.

Воспоминания, вопросы, ответы посыпались одни за другими.

Когда первый восторг встречи прошел, Богдан усадил подле себя Тимка и стал его расспрашивать о действиях и намерениях хана.

Тимко сообщил, что хан переправился уже через Днепр с ордою, а с ним прибыло сейчас четыре тысячи татар, с Карабач-мурзою во главе.

– Ну, панове товарищи, так вот что: слушать моего наказу, – произнес Богдан, подымаясь с места, и все поднялись кругом. – Татар мы ждать не будем: готовьте войско. Идите же по своим частям, – наутро всем отдам приказ.

Еще белесоватый осенний туман лежал густым покровом над окрестностями, когда в лагерь прибежали казаки со сторожевых постов.

– Гей, панове-молодцы, казаки-запорожцы, вставайте скорее, ляхи показывают охоту начинать битву, вызывают на герц удальцов! – кричали они, пробегая по всем направлениям.

В одно мгновение все всполошилось в лагере.

– На герц! На герц! – раздались кругом одушевленные возгласы.

Казаки бросились седлать своих лошадей, осматривать оружие. Между тем от палатки гетмана побежали во все концы лагеря гонцы с приказом полковникам собираться немедленно к гетману. Через полчаса все уже стояли в палатке Богдана^ Лица всех были серьезны, сосредоточены, важны; в сдержанных движениях виднелось затаенное нетерпение и лихорадочная жажда поскорее сразиться с врагом.

Посреди палатки стоял Богдан с гетманской булавой в руке.

– Панове полковники, – обратился он ко всем торжественным и повелительным голосом, – враг показывает охоту сразиться. Настало нам время постоять за себя, это не Корсунское сражение, – на нас наступает вся Польша. Помните все: победят нас здесь ляхи – мы пропали навеки, победим мы – тогда в руках наших и наша воля, и все наши права. Нет с нами татар, но это еще лучше, мы должны показать им, что можем победить и сами.

– Покажем, гетмане, не бойся, живыми не уйдем с поля! – ответили сурово полковники.

– Верю и знаю. Так слушайте же моего наказа, и чтобы никто не отступил от него ни на один шаг. Сегодня только забавка, а в битву не вступать; проморим ляхов до завтра, они будут думать, что мы затеваем что-нибудь ужасное, и посбивают прыти. Ты, Кривонос, отправься, когда стемнеет, в засаду, в тыл нашего лагеря, но не трогай их сегодня, а завтра ударим сразу с двух, сторон; да смотри, не натыкайся на Ярему, будет еще час.

– Горазд, батьку! – поклонился Кривонос.

– Возьми с собою еще Вовгуру и Небабу. Теперь, панове, – продолжал он, обращаясь к остальным полковникам, – на брод наш наступают князь Корецкий и Осинский с своими отрядами.

При этих словах Богдана Чарнота весь вспыхнул.

– Прости меня, батьку! Дай разделаться,с ним! – произнес он поспешно.

Кривонос бросил на своего друга изумленный взгляд. Слишком горячий тон восклицания Чарноты не ускользнул и от Богдана; с минуту он подумал, но затем отвечал:

– Хорошо, ступай, только помни одно: не вырываться в поле; если не словишь сегодня – завтра успеешь словить.

– А меня хоть на герц отпусти, гетмане! – вскрикнул удало Ганджа.

– Ну, поезжай, только не зарывайся, – согласился Богдан, – помни, что для завтра все нужны. Теперь же вот что, панове, – продолжал он, – мне нужен один человек, и умелый, и отважный, и такой, для которого жизнь не была бы уже дорога. От него будет зависеть все наше дело.

– Бросай жребий, батьку, не обидь никого! – заговорили сразу все полковники, обступив Богдана.

– Нет, панове, – произнес в это время чей-то грубый, суровый голос, и поп Иван выступил вперед, – дозвольте мне слово сказать.

Все кругом замолчали.

– Все вы, панове товарищи, пригодитесь гетману для другого войскового дела, – заговорил он сурово, – и не подобает вам терять так свою жизнь, когда вы можете положить ее на поле на славу и на честь всех казаков. Я, служитель господа, недостойный пастырь, отступивший от своего сана, хочу положить ее за господа моего и отомстить ненавистным латинянам за все!

Никто не возражал. Лицо отца Ивана было мрачно и решительно, глаза вспыхнули фанатическим огнем.

– Пусти меня, гетмане, – продолжал он, – не бойся: ни пытки, ни муки не испугают меня. Все, что скажешь, исполню на погибель ненавистным латинянам, на славу нашей святой веры! Я покажу им, как умеет умирать за свою веру схизматский поп!

Никто не оспаривал слов отца Ивана.

– Пусть будет по-твоему, отче, – произнес после минутного молчания Богдан. – Полковники, по местам своим! – обратился он к своим полководцам, подымая булаву. – Идите с богом. Назавтра будьте готовы все.

Все поклонились и вышли шумно из палатки. Гетман с отцом Иваном остались одни.

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 3, с. 351 – 357.