60. Паны сдают Марыльку Хмельницкому

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

Время уже было за полночь, когда вдруг, среди общих возгласов и звона кубков, на пороге дверей показался караульный офицер.

– Ясновельможный княже, – объявил он, – гетман Хмельницкий прислал к тебе посла.

– Хмельницкий? Посла?! – вскрикнули все, не веря от изумления своим ушам.

– Вот видите, вельможное панство, – заговорил радостно князь, – негодяй догадался, что мы уже знаем о приближении короля, и спешит со своими предложениями; теперь-то он посбавит свои требования! – и, обратясь гордо к офицеру, князь произнес: – Пусть пан посол войдет сюда: у меня с гетманом нет никаких тайн.

Все занемели в ожидании. При первых словах офицера Чаплинский побледнел как мертвец и поспешно скрылся за спины столпившихся у дверей слуг; Марылька тоже вздрогнула вся с головы до ног, но не от страха, нет! Надежда, радость захватили ей дыхание. Это он, Богдан, прислал за ней! – мелькнуло у нее в голове, но нужно спрятаться, чтоб не заметил, что она на пире… писала, что умирает… И она проскользнула снова к окну и спряталась за драпировкой, оставив себе щелку для наблюдений. Маневр Чаплинского не ускользнул от нее; с невыразимым отвращением отвела она от него глаза и устремила их на входную дверь. Но вот двери распахнулись, и в зал вошел Морозенко в сопровождении караульного офицера.

– Ясновельможный гетман шлет твоей княжеской милости вот это письмо, – произнес он, отвешивая красивый поклон и передавая Вишневецкому толстый пакет.

Иеремия взял письмо, сорвал конверт и в изумлении отступил назад: в его руке было два письма, – одно из них было написано его рукой, другое принадлежало Хмельницкому.

– Что это? – произнес он невольно и, развернувши порывисто письмо Хмельницкого, начал его быстро читать.

Хмельницкий писал так:

«Посланцу твоей милости мы отрубили голову, а письмо твое к королю возвращаем в целости. Твоя милость надеется на помощь от короля; зачем же вы сами не выходите из нор и не соединяетесь с ним? Король ведь не без ума: не станет он безрассудно терять людей. Как ему подойти к вам на помощь? Без табора нельзя, а с табором невозможно: все речки, да протоки, да топи. Уж так и быть, к его величеству пойдем мы сами на помощь и уладим как-нибудь соглашение».

Вишневецкий не дочитал письма: дерзкий, насмешливый тон его взорвал всю гордость князя; лицо его покрылось багровыми пятнами, он судорожно скомкал бумагу и ответил надменно, едва сдерживая вспыхнувшую злобу:

– Пане посол! Передай от меня гетману вот что: нечего кичиться тем, что он приказал казнить моего посла; это не по-шляхетски, а по-тирански, по-хлопски.

– С позволения княжьей милости, – ответил спокойно, с достоинством Морозенко, – ясновельможный гетман только последовал примеру ясноосвецоного князя..

– Га! Моему примеру? – побледнел даже от дерзкого замечания посла Иеремия. – Так, значит, и твоя милость знает, к кому и зачем ты шел?

– Нам, ясный княже, смерть не в диковину, покумились мы с нею; да не скучно и умереть, когда знаешь, что за твою голову лягут тысячи!

– Хам! – вскрикнул вне себя Вишневецкий, схватившись с места и обнажив саблю. Вся зала ахнула от ужаса; ближайшие вельможи занемели, некоторые рыцари заступили посла.

Конецпольский произнес побледневшими губами: «На бога! Посол!»

Князь обвел всех презрительным взглядом и, овладев собою, произнес насмешливым и злобным голосом, не глядя даже на посла:

– Я тебя щажу лишь для того, чтоб ты передал своему гетману, что он не всем моим послам головы рубит и не все письма мои перехватывает, что нам известно доподлинно, где король и какие у него силы. Недаром же мы пируем. Так я вот советую ему не возноситься слишком на колесе фортуны, чтобы не упасть низко; лучше начать приличные переговоры, пока мы снисходим их слушать, а то уже поздно будет.

Полный ужаса шепот пронесся по зале и замер.

– Вот и все! Ступай! – сделал князь повелительный жест.

Морозенко поклонился и вышел из комнаты.

– О боже! Он перехватил княжеское письмо! Что делать теперь? Погибель! Погибель! – раздалось во всех углах зала, лишь только дверь захлопнулась за послом.

– Пустое, пустое! – заговорил быстро и отрывисто князь Иеремия, стараясь ободрить падающих окончательно духом панов. – Что он казнил нашего товарища, это подло; но этой казнью он не принес нам никакого вреда, так как я послал еще такого посла, которого он не может казнить. Король уже близко, он знает о нашем положении; но мы пошлем еще и третьего посла: из моих героев никто не откажется от этой чести!

Слова вылетали у Иеремии отрывисто, резко; лицо его было бледно, глаза казались почти черными, – видно было, что воля и разум князя были напряжены до последней степени.

– Друзья мои, дети мои! – обернулся он к своим офицерам. – Кто из вас решится жизнью за отчизну рискнуть?

– Все, все, выбирай, кого хочешь, княже! – раздались дружные возгласы.

– Вот видите, панове, подлый хлоп не принес нам вреда, – обратился Вишневецкий торжественно к шляхте. – Гей, слуги, вина! Выпьем за здоровье храбрейшего, который решится отправиться в опасный путь!

Снова в залу внесли пенистые вина. Когда прислуга засуетилась с жбанами и кувшинами, Фирлей тихо взял князя под руку и отвел его в отдаленный угол зала; к ним незаметно присоединились Остророг и Кисель.

– Однако, княже, – начал тихо Фирлей, – в словах Хмельницкого есть много правды.

– Да, да, – покачал головой Кисель, – он правду говорит: на короля мало надежды, через болота к нам доступу нет, и если его величеству посчастливится даже, так очень не скоро…

– Король уж близко, панове, вы сами читали записку, – ответил горячо Иеремия. – Известие это верно. Недаром же Хмельницкий пугает нас, но не решается на приступ; бесспорно, он боится удара с двух сторон.

– Не желает тратить сил на то, что само попадет не сегодня-завтра к нему в руки, – возразил, еще понижая голос, Фирлей, – малейшее его усилие, и мы погибли. Збараж не выдержит приступа: все окопы обвалены, стены разбиты; у нас нет ни пороху, ни пушек, люди наполовину больны… Только еще вот этот замок…

– Да, об него они поломают зубы!

– Но в замке поместится лишь горсть. Да и что дальше? Все запасы у нас вышли! – вздохнул грустно Фирлей. – Горожанам я уже второй день не даю порции, а войскам сегодня последнюю отдал. Выгнанные горожане расскажут врагам все о нашем положении.

Иеремия почернел как ночь и уставился глазами в землю.

– С каждою минутой наше положение становится невыносимее, – заметил Остророг, – так логика подсказывает не ждать последней минуты…

– Но, – поднял решительно голову Иеремия. Я добуду завтра провианта, мы сделаем вылазку. Теперь же разойдемся. На нас обращают внимание… не будем возбуждать опасных подозрений. Гей, слуги, вина, вина панству! – хлопнул он в ладоши и отправился поддерживать веселье к своим гостям.

Кисель же остался с Фирлеем и Остророгом и начал им с искренним чувством доказывать, каким счастьем и мощью цвела Речь Посполитая, пока магнаты с иезуитами не ворвались в русский край и не обездолили примкнувший к ним дружно народ; что грабежи, насилия, утеснения веры породили это зло, что, если не одумаются панове, то погубят вконец Речь Посполитую.

Ночь уж проходила. Некоторые гости собирались расходиться.

– Ну, панове, – воскликнул весело князь Иеремия, – быть может, наступающий день принесет нам с собою славную битву. Проведем же этот последний час с нашим старопольским весельем! Мазура! – махнул он платком на хоры и, подхвативши за руку одну из дам, добавил с удалою улыбкой: – Спартанцы, говорят, с песнями шли на смерть!

Грянули с хор увлекательные, удалые звуки мазурки;, вино сделало свое дело, приглашение князя было шумно принято. Суровый, отважный Иеремия, никогда не знавший танцев, двинулся впереди, за ним зазвенели шпоры его офицеров, и пары полетели по залу. Чаплинский молил Марыльку принять участие в танцах, но та с негодованием отказалась. Вдруг двери сильно распахнулись, и на пороге появился седой пан ротмистр; увидя такое неожиданное зрелище, он остановился как вкопанный.

– Пан ротмистр! – воскликнули сидевшие и поднялись с своих мест.

Музыка оборвалась; пары занемели посреди зала.

– Что, не прорвался? Не удалось? – бросился к ротмистру Иеремия.

– Нет, был, и видел, и прорвался назад, – ответил глухо ротмистр. – Круль казаками и татарвой окружен, осажден…

В зале наступило гробовое молчание, и вдруг среди него раздался дрожащий голос пробоща: «Finis… finis… finis…»

Никто не отвечал ни слова.

Наконец Фирлей прервал молчание.

– Что делать? – произнес он.

С минуту никто не отзывался на его вопрос.

– Сдать Збараж, просить перемирия у Хмеля, – произнес первый Заславский.

– Сдать, сдать! – подхватили за ним сотни голосов. – Спускайте флаг, готовьте послов!

– Что? Что говорите вы, вельможное панство? – вскрикнул Иеремия. – Сдать Збараж и открыть ворота в самое сердце Польши? Или вы от страха потеряли последнюю отвагу, или хотите вместе с Хмельницким стать губителями отчизны?

– Что говорить нам об отваге, княже! Удержать Збараж мы не можем. Хорошо показывать свою храбрость в поле, а не в этой тюрьме! Упорство наше поведет лишь к тому, что Хмельницкий всех нас перебьет, как кур, и все-таки войдет в Збараж!

– Упорство может повести к этому, но храбрая защита – нет! – заговорил горячо Вишневецкий, бросая на Заславского презрительный взгляд. – Ужас увеличивает в глазах ваших опасность. Отцы наши бились три года в московских стенах, питались кожей да землей, а не пошли на подлый позор! Не мы ли их дети, панове?

– Тогда было откуда ожидать помощи, – заметил Ляндскоронский, – а теперь мы должны обречь себя и войска на верную смерть!

– Га! Так пан боится пожертвовать жизнью для отчизны? – вскричал запальчиво Иеремия.

– Обида, княже! – поднялся с своего места Ляндскоронский. – Я подставлял свою голову не раз за дорогую отчизну, но не из-за безумной вспышки, достойной мальчишек, а не зрелых умов! Король разбит, в отчизне нет больше войска, а мы станем губить последние силы и бесполезно оставим ойчизну на жертву казакам…

– Какая это храбрость, сто дьяблов! – вскричал Заславский. – Это трусость! Боязнь встретиться с Хмелем!

– Как, пан гетман Пилявецкий меня упрекает в боязни встретиться с Хмелем? – побагровел Вишневецкий. – Ха-ха-ха! Смеюсь над княжьими словами! Ведь это, кажется, не я на каретных лошадях убежал от войска?

– Сатисфакции, княже! – заревел Заславский, срываясь с места и хватаясь за саблю.

– К услугам панским! – вырвал и Вишневецкий свою шпагу.

Все в зале заволновались. Противники уже готовы были устремиться друг на друга, но между ними бросился пробощ.

– О concordia, concofdia, панове! – заговорил он, подымая к небу руки. – Господь покарал нас за несогласия наши, не будем же гневить его в такой ужасный час! На весах лежит теперь судьба отчизны и веры; нам надо защищать ее, но сохранить для этого и ее героев. Быть межет, можно заключить перемирие? О, fiat pax.

– Мир, мир, панове! – встал с своего места и Кисель. – Пора прекратить эту страшную распрю! Дадим побольше прав народу, оградим его веру, прекратим кровопролитие и водворим благо!

– Какой мир? – вспыхнул Иеремия. – Кто может говорить о мире? Дать хлопам равные с нами права? Уничтожить все костелы на Украине, отдать по Вислу все земли? Это не мир, панове, это измена и. предательство! Изменник тот, кто подпишет его!

– Но обещать – не значит исполнить. Вынужденное слово для нас не закон, – заметил Корецкий.

– Шляхетское слово, панове, крепче закона и дороже жизни! – встал порывисто с места Иеремия. – И я, – ударил он себя в грудь, – не сломаю его!

– Но, князь, ведь мы не можем ручаться за мир, – попробовал возразить Физрлей, – то дело короля и сейма. Мы можем только сдать Збараж и пообещать.

– И Збаража не сдам, – воскликнул горячо Иеремия и гордо выступил вперед, – позора вашего не разделю с вами! Ступайте к Хмельницкому, просите его милосердия, – я останусь э замке с моими гусарами; не захотят они, останусь сам, но теплою рукой не сдам подлому хлопу города и замка.

Горячие слова князя подействовали на всех.

– С тобой, с тобой останемся, княже! – вскрикнули офицеры князя Иеремии.

– И я, княже, остаюсь с тобой! – произнес с воодушевлением ротмистр.

В это время двери грюмко стукнули, и в комнату вбежал бледный, испуганный часовой.

– Ясновельможные региментари! – воскликнул он, задыхаясь. – Кругом Збаража уже строятся повсюду неприятельские полки. Хмельницкий начинает приступ!

– О господи! – раздался общий вопль. Раздирающие душу женские рыдания наполнили зал.

– Fiat voluntas tua! – прошептал пробощ, опускаясь на стул.

– Мир! Мир! Спускай флаг! Послов к Хмельницкому! Остановите приступ! – раздались со всех сторон обезумевшие, исступленные возгласы. Некоторые бросились к выходу. Один только Вишневецкий не потерял присутствия духа.

– Остановитесь, безумцы! – вскрикнул он, заступая им дорогу и останавливаясь перед дверьми. – Одумайтесь! Что вы хотите сделать? Неужели вы думаете, что Хмельницкий пощадит вас? Вспомните, что было под Желтыми Водами!

– Но помощи ждать неоткуда, княже, есть времена, когда рассудок должен брать верх над сердцем, – заметил Фирлей, – бесцельное упорство только усилит дикую злобу врагов!

– Довольно! Довольно! – закричали кругом голоса. – Лучше попасть татарам в плен, чем умереть с голоду! Открывать ворота, спустить флаг!

– Не из-за чего нам разыгрывать здесь глупых троянцев! – закричал злобно Заславский.

– Правда, правда! – подхватили кругом.

– Ха! Защитники отчизны! Вы предпочитаете позор честной смерти! – закричал бешено Иеремия, отступая с негодованием назад. – Добро. Отворяйте ворота, положитесь еще раз на их хамское слово и ждите, как вас перережут всех, как баранов… Я оставляю вас! Либо пробьюсь с моими львами сквозь вражьи полчища, либо лягу с ними, как подобает рыцарю, в славном бою! За мною, кому дорога честь! – вскрикнул князь и стремительно вышел из залы.

За князем бросились вслед его офицеры и старый ротмистр, увлеченные его примером.

Еще большая паника охватила всех присутствующих. Все стояли окаменелые, с искаженными от ужаса лицами.

– Но что же делать, боже? Враги окружают! – раздались, наконец, отовсюду отчаянные возгласы.

– Подкупить Хмельницкого! – вскрикнул Конецпольский.

– Да он проглотит всю Польшу! – заметил Заславский.

– Тетерю, он льнет к шляхте! Выговского, он сам заискивал у нас! – крикнули в другом углу.

– Послать послов!. Откуп! Что нам за чужие грехи страдать?

– Так, так! На нас Хмельницкий не зол, не мы причина восстания! – закричали все.

– Чаплинский всему виной! – рявкнул чей-то громкий голос.

– Чаплинский! Чаплинский! Его и отдать Богдану! – подхватили другие.

Этот неожиданный вывод застал Чаплинского врасплох; при звуке своего имени он задрожал весь с ног до головы; но, услышавши требование множества голосов, потерял всякое присутствие духа.

– На бога, панове! Милосердия! – закричал он прерывающимся от слез голосом, падая на колени перед предводителями. – За что? За что?.. Если б я знал… О, сжальтесь! Там муки, смерть!..

– Панове, – остановил его пробощ, – Чаплинский доставит пищу для мести Богдану, и пострадать одному за всех – благо; но нужно еще дать пищу его сердцу, чтобы склонить его к милости; пошлем же ему того, гей вид наполнил бы его сердце радостью… Пошлем к нему его беглую коханку.

– Правда, правда! – закричали кругом. – Из-за них все горе началось!

– О боже мой! О матко свента! – зарыдал Чаплинский, хватая за руки Фирлея. – Зачем же я?.. Неужели отдадите вы шляхтича хлопу? Ему нужно женщину… Ну, и отдайте… я…

– Так пан уступает жену Богдану? – перебил Чаплинского с отвращением Фирлей.

– Да, да, да, – заговорил поспешно Чаплинский, глотая слезы. – Натешился уж… надоела…

– Довольно! – раздался в это время чей-то глухой голос.

Все вздрогнули и оглянулись. В раздвинутой бархатной портьере стояла бледная как стена, дрожащая от гнева Марылька. Волнение ее было так сильно, что для того, чтобы не упасть на пол, она должна была ухватиться обеими руками за бархатные драпировки. Все как-то смешались. Ясинский воспользовался этим мгновением всеобщего замешательства и, подскочивши поспешно к Чаплинскому, шепнул ему на ухо:

– За мною, пане, я спасу тебя! Я знаю тайный лаз.

– На бога! – схватился Чаплинский с земли и уцепился за его руку.

– Довольно! – заговорила Марылька сдавленным, прерывающимся от волнения голосом. – Я слышала все, и стыд жжет мои щеки огнем за то, что я могла полюбить такого подлого и низкого труса!.. Стыд жжет меня и за вас, презренные потомки прошлой славы, за то, что я родилась среди вас! Га! Рыцари, герои!.. Сколько средств перебрали вы, чтоб вымолить милость у хлопа, – измену, предательство, подкуп и, наконец, мой женский позор!.. Меня вы думали отдать для мести Богдану?.. Не нужно! – выступила она гордо вперед. – Я сама пойду к нему, и если у него в сердце не лед, над вами я буду властвовать!..

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 3, с. 473 – 482.