59. Пир у Вишневецкого

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

Настала ночь, на вершине осажденного города запылали огнями высокие окна Збаражского замка; князь Иеремия угощал своих гостей. Тысячи зажженных свечей придавали убранству комнат торжественный, парадный вид, но лица гостей были печальны, угрюмы и бледны; многие дамы плакали; несколько шляхтичей с злобными, исступленными лицами шептались о чем-то в амбразуре окна. Каждый раз, когда входная дверь отворялась, унылый шепот утихал на мгновение в зале, все с испугом оглядывались, устремляя на входящего с немым вопросом глаза. Казалось, эти измученные, озлобленные люди собрались здесь не на пир, а на похороны какого-то близкого всем дорогого лица.

Князя и предводителей еще не было в зале. Почти все рыцари, за исключением тех, которые остались на своих постах в лагере, собрались в замке. Здесь были: молодой Конецпольский, толстый Заславский, старый Кисель, Корецкий, Осинский и множество другой более или менее знатной шляхты. Чаплинский и Ясинский юлили возле Конецпольского, но тот обращался с ними более чем сдержанно, почти пренебрежительно, да и вообще все шляхтичи не скрывали своего отношения к Чаплинскому, – они едва терпели его, но Чаплинский делал вид, что не замечает ничего.

Марылька сидела в глубокой амбразуре окна; она не принимала никакого участия в разговоре, да и ее не замечал никто, – тяжелая драпировка окна почти закрывала ее. Прижавшись лицом к стеклу, она жадно всматривалась в темноту ночи и в блестящие вдалеке светлые точки казацких огней. «Пришлет или нет? Торжество или смерть?» – шептала она, стараясь проникнуть своим умственным взором в то, что должно было происходить теперь в душе Богдана.

В зале между тем передавались из уст в уста известия о возрастающих бедствиях. Несмотря на то, что слухи о получении князем Иеремией какого-то радостного известия носились уже в лагере, всюду слышались требования сдачи Збаража казакам. Негодование вспыхивало в некоторых группах до яростного бешенства. Из общего глухого шума вырывались злобные восклицания:

– Что мы здесь будем ждать, чтоб нас выудило подлое хлопство всех до одного железными крюками? Припасов нет, оружия нет, пороха нет! Какая это война? Это бойня!

– Черт побери, пусть запирается себе тут в Збараже, кто хочет показывать свое геройство!

– Из-за кого мы будем разыгрывать глупых троянцев и морить своих жен и детей?

– Хоть бы явился и сам король, разве он теперь поможет нам? Есть времена, когда и предводителей нечего слушать!

Каждое такое восклицание заставляло вздрагивать Чаплинского с головы до ног: все были за то, чтобы сдать Хмельницкому Збараж; один только Конецпольский, который помнил, что первым условием Хмельницкий поставил выдачу его и Вишневецкого, был против перемирия.

– Сдать Збараж! Нет сил больше ждать! – раздавалось кругом; к этому общему шуму присоединялись и женские вопли: – На бога! На раны Езуса! Мир! Мир!

Но вот двери распахнулись, и в комнату вошел князь Иеремия, а за ним Ляндскоронский, Фирлей и Остророг. При одном появлении князя все восклицания сразу умолкли, только в более отдаленных углах зала еще слышался какой-то глухой, неясный ропот. Среди всех этих бледных, растерянных людей один только князь Иеремия смотрел уверенно и спокойно; серые стальные глаза его словно пронизывали всю толпу. Он подошел к столу и, опершись на него рукою, заговорил громко, отрывисто:

– Панове, я созвал вас всех для того, чтобы сообщить вам радостную весть. Мы много выстрадали и перенесли для отчизны, и вот господь посылает нам весть о скором избавлении. Сегодня, когда мы сидели с гетманами у моей палатки, к нашим ногам упала эта стрела; к ней была прикреплена записка; вот она.

Князь вынул стрелу с прикрепленною к ней запиской и, развернув бумажку, прочел вслух:

«Я – природный поляк, по причинам обид от одного господина принужден был идти в службу к Хмельницкому, но желаю добра своим соотечественникам и потому извещаю вас, братья поляки, что король уже за пять миль отсюда с большим войском. Хмельницкий с татарами знает об этом и боится, и если сильно на вас нападает, то только потому, чтобы взять вас поскорее, пока еще не прибыл король. Надейтесь и выдерживайте осаду. Бог и король избавят вас!»

Как прорвавшийся в подземелье луч выхватывает из мрака бледные лица осужденных на смерть, зажигая в глазах их надежду, так слова Иеремии воскресили на миг в душах, полных отчаяния, какое-то упование и оживили их лица мимолетной радостью. Послышались радостные рыдания… благословения бога. Стрела с запиской переходила из рук в руки, все наперерыв один перед другим хотели увидеть ее собственными глазами, ощупать своими руками. Однако вместе с этою надеждой в груди каждого вспыхнула страшным огнем и жажда жизни, а вместе с тем и страх за утрату этого блага. Восторженные восклицания вскоре притихли и сменились сомнениями; то там, то сям повторялись робкие замечания: «Прорвется ли король? Какие у него силы? Сможет ли король померяться с ордою?» Глаза, загоревшиеся восторгом, снова потухли, и бледные лица покрылись снова безотрадною тенью. Но князь зорко следил за выражением лиц и во что бы то ни стало хотел поднять во всех настроение духа.

– Вина! – крикнул он стоящим смущенно у дверей слугам. – Наливайте всем полные кубки! Никто и нигде не имел такого права, как мы, осушить кубки в эту минуту. Друзья мои, товарищи славы! – воскликнул он, подымая наполненный венгерским кубок. – Король идет! Король почти у стен! Спасение в нем и в нас самих. Збараж доказал, что таких героев, как мы, таких бессмертных бойцов не знала ни суровая Спарта, ни железный Рим. Нас горсть, и эта горсть удерживает уже два месяца тысячи устремившихся на нас врагов. Разве это не слава? Разве не имеем мы права выпить за славу павших и за гордость отстоявших этот оплот отчизны? Имеем! Имеем право! И я подымаю первый кубок за вас, бессмертное рыцарство! Виват!

Каждое слово князя падало электрическими искрами на столпившихся слушателей, подымало энергию, гордость, рыцарский жар воинов и, словно чудом, воодушевляло до героизма измученную толпу.

Когда князь окончил свою речь, зал вздрогнул от единодушного радостного крика.

– Виват! Виват! Нех жие князь! – раздались всюду взрывы бурного восторга, кубки зазвенели, громкие единодушные возгласы огласили высокие своды замка.

– Вина! – зазвенел снова стальной голос князя. – Наполняйте кубки! За здоровье короля, за его помощь, за то, чтоб нам встретиться, как подобает вольным сынам великой отчизны!

– Виват! Виват! Нех жие круль! Нех жие князь! – загремело еще громче под готическими сводами замка.

– А теперь полонеза, панове! Развеселите и наших прелестных дам, пышные рыцари! Гей, музыка! – хлопнул князь в ладоши и с повисших под колоннами хор грянули торжественные звуки оркестра.

Собравшиеся рыцари и дамы двинулись стройными парами; но истощенные, почти шатающиеся фигуры с исхудалыми ужасными лицами до того не гармонировали с ритмическими плавными движениями, что для постороннего наблюдателя эти танцующие пары напоминали скорее хоровод мертвецов на кладбище, совершающий мрачное шествие под звуки похоронного марша.

Такое впечатление овладело и самими танцующими. Некоторые пары начали отставать; возбуждение гасло. Вишневецкий заметил это.

– А теперь, панове, – произнес он, останавливаясь, – подкрепимся чем бог послал, а потом предадимся снова веселью. Прошу за столы, панство! Не взыщите, если кухня моя сплоховала. Такое время! Но мы уже пережили его! Так отдадим же честь моему любимому коню, – указал он рукой на приготовленное в разных видах мясо, – объявить жолнерам, чтобы каждый наш тост сопровождался выстрелом из пушек, пусть знают хлопы, что счастливая весть уже достигла нас, что мы их не боимся и ожидаем своего короля!

Все шумно бросились за столы и с какою-то болезненною жадностью набросились на еду. Поднялись кубки, и грянули с башен замка пушечные выстрелы.

Князь Иеремия наблюдал за настроением гостей. Счастливое известие, еда, вино, пушечные выстрелы – все это оживляло и придавало вид бодрости пирующим. Да, на этот раз ему удалось воодушевить эту упавшую духом массу. Стрела сделала свое дело; но на сколько дней хватит этой бодрости? И что будет, если откроется его обман? Где король в самом деле? Неужели он до сих пор не знает об их положении? Но нет, нет; его письмо должно быть доставлено, оно послано с самым верным человеком. Но если король опоздает? Дальше удерживать эту массу не будет никакой возможности. Что тогда?..

А, все равно смерть!.. Взорвать самим весь город, упасть на свои мечи… Все, все, только не позорная сдача на милость презренных врагов! Такие мысли мелькали в голове князя Иеремии, когда вдруг до слуха его долетел какой-то глухой, отдаленный шум. Вишневецкий вздрогнул и стал прислушиваться. Это был падающий и нарастающий, рокочущий шум, подобно прибою морских волн… Ужасная догадка промелькнула в голове князя.

В это время через залу поспешно прошел один из драгунов Вишневецкого и, приблизившись к князю, произнес ему на ухо несколько слов. Лицо последнего приняло озабоченное выражение; торопливым шепотом отдал он какие-то приказания офицеру и быстро повернулся к гостям, стараясь придать своему лицу самый беспечный вид; но это маленькое происшествие не ускользнуло от внимания его ближайших соседей.

– Что такое? Что случилось? – всполошились они.

– О, ничего! Пустое военное распоряжение, панове, – ответил с небрежною улыбкой Иеремия и приказал музыке увеселять своими звуками панов.

Зазвучали трубы, запели флейты, загремели литавры, но и этот хаос звуков не заглушил возрастающего за стенами замка какого-то перекатного рева. Эти прорывающиеся сквозь музыку дикие, глухие звуки начали, наконец, обращать на себя внимание; многие бросили есть и стали прислушиваться к этому зловещему, возраставшему шуму. Вишневецкий побледнел.

– Кохаймося, панове! – вскрикнул он, подымая кубок и стараясь отвлечь от этого шума внимание пирующих, но было уже поздно: глухой шум, доносившийся издали, превратился в это мгновение в дикий рев каких-то осатанелых голосов, послышались крики, проклятия, стук тупых ударов, звон разбиваемых стекол.

– Что случилось? На бога! Казаки! – раздались кругом испуганные возгласы.

Все поднялись вокруг столов; отодвинутые стулья с грохотом повалились на пол; мужчины невольно схватились за оружие. В это время входные двери распахнулись и в комнату вбежал поспешно бледный, растерянный караульный офицер замка.

– На бога, ясный княже, что делать? – заговорил он порывисто. – В городе бунт! Горожане хотели отворить неприятелю ворота! Когда не допустили их до этого, они бросились на наш замок, ломятся… да и внутри непокойно… челядь разграбила твою кухню…

В это время в зале зазвенело стекло и камень, упавши на стол, опрокинул два кубка.

– О господи, что делать? Послать за жолнерами! – раздались в разных местах растерянные возгласы.

– Стойте, я выйду к ним! – остановил всех повелительным, уверенным тоном Иеремия.

– Но, княже… безумная толпа… – попробовали было остановить князя несколько несмелых голосов.

Князь только гордо вскинул голову и вышел из дверей на балкон. Это, впрочем, не был настоящий балкон, а просто выступ на башне, над брамой, огражденный зубчатою каменною балюстрадой; он представлял небольшую круглую площадку, среди которой возвышался шест с флагом. На площадку вела узкая лестница из смежного с залом покоя. За князем двинулись на вышку Фирлей, Ляндскоронский, Остророг и еще несколько панов. Слуги понесли впереди панов свечи в высоких канделябрах. Многие поднялись по узкой лестнице вверх; остальные столпились в нижнем покое.

Известие о бунте заставило похолодеть от ужаса и Марыльку. Неужели это неожиданное происшествие разобьет ее планы, когда они вот-вот уже готовы были. прийти в исполнение? Бушующая безумная толпа здесь близко, у самых ворот… Звон разбиваемого стекла раздался уже совсем близко, над самым ее ухом, и осколки осыпали Марыльку, а камень упал у ее ног. Марылька вскрикнула и выскочила из своего уединения в покой, наполненный толпящимися в безмолвном ужасе панами.

Князь Иеремия и его спутники вышли на площадку. Ночь была темна; порывистый ветер заколебал с остервенением пламя свеч; от их слабого, колеблющегося света окружающая тьма казалась еще резче и темнее. Под ногами князя ревела и бушевала какая-то темная, озверевшая масса; смутно можно было различить в ней очертания голов и приподнятых рук. Пламя свечей озаряло красноватым огнем мужественное, суровое лицо князя Иеремии; без панциря, без оружия он стоял с открытой грудью перед ревущею толпой. Несколько камней просвистели мимо него; иные ударились о балюстраду и, отскочив, упали на головы осаждавших.

– Смирно! – крикнул зычным голосом князь. – Или я вас велю перебить, как зверье! Зачем этот гвалт? Что нужно вам?

Крик князя осадил толпу, но не произвел прежнего впечатления.

– Хлеба! Есть нужно! – раздались в притихшей массе отдельные голоса. – Сами жрут, а мы пухнем с голоду!

– Так вы в такое ужасное время, – поднял еще резче голос князь,– когда разъяренный враг стоит почти у порога, затеваете внутри бунт, хотите, чтобы скорее вступил Хмельницкий и перевешал вас всех, как собак?

Но и эти слова его не произвели нужного эффекта.

– Довольно мук! Не хотим больше осады! Сдавайте город! Отворяйте ворота! – заревела вновь толпа.

– Мы города не сдадим, это оплот отчизны! – крикнул, побагровев, Иеремия.

– А, так мы сами откроем ворота! Вперед, панове! Лестницы сюда! Руби их! Хмель нас подякует! – раздались отовсюду дикие, бессмысленные крики.

То там, то сям заколебались над головами лестницы, в иных местах взвились веревки и упали на зубцы башен, внизу под ногами раздались удары бревна в железные ворота.

– Ни с места! – крикнул повелительно князь. – Или я вас всех велю перестрелять, как бешеных псов! Стрелки, на стены! Готовься! – скомандовал он во двор замка.

Величественный ли вид бесстрашного князя, или его грозный, повелительный голос, или цепь появившихся на стенах теней повлияли на толпу, только крики утихли на мгновение, и толпа отхлынула от стен и от брамы. Иеремия воспользовался наступившею паузой.

– Слушайте бы, бешеные звери, слушайте, что я вам буду говорить, – закричал он, выступая вперед. – Мы города не сдадим, пока не придет к нам с войсками король; он уже близко, но если вы хотите открыть ворота, то я сам вам открою их; ступайте на колья к Хмельницкому, но только помните, что малейшее ваше сопротивление, и я велю стрелять по вас. У нас пороху немного, но хватит, чтобы перебить всех вас, ваших жен и детей!

Толпа молчала: отвечать было нечего, князь Иеремия разрубил сразу вопрос.

– Ступайте ж, собирайте свои пожитки, – продолжал Иеремия, – мои гусары проведут вас.

Толпа заколебалась. Еще несколько минут слышался какой-то глухой ропот; но вот ряды дрогнули и начали расходиться по улицам. Иеремия подождал еще несколько минут и, отдав приказание близ стоявшему офицеру, возвратился в залу.

Гости еще все стояли у дверей, у столов, в соседнем покое, в тех позах, в каких он их оставил, с полуобнаженным оружием и застывшим ужасом на лицах.

– Ну, ясное панство, прошу, всех снова за трапезу, – заговорил громко и весело князь, потирая руки и подходя к столу. – Это маленькое происшествие прервало наш пир, но, надеюсь, не испортило его. Подлое хлопство грозило нам тем, что откроет Хмельницкому ворота, но я сам велел им открыть их. Мои гусары выпроводят эту сволочь за валы…

– Однако мы лишаемся значительной помощи, – заметил чей-то робкий голос.

– И увеличим силы врагов, – добавили несмело в другом углу.

– Ха-ха-ха-ха! – разразился громким смехом князь Иеремия. – Если у врага все силы такие, как эта рвань, так тем лучше! Хвала богу за то, что нам удалось так мирно избавиться от лишних ртов: ведь все равно бунтовало бы это быдло и тянуло бы руку за своего хлопского короля! У нас теперь остались лишь рыцари, клянусь честью, остались! Пусть же им одним и достанется слава геройской защиты! За честь и славу нашего гордого шляхетства, которым держится королевский трон и Речь Посполита! – вскрикнул он громко, подымая вверх свой кубок.

– Виват! – поддержали своего предводителя отважные вишневцы.

Раздался пушечный залп; музыка грянула с хор; но большинство панов не отозвалось на эти горячие слова.

– Ведь это, сдается, наш последний порох, – обратился тихо Заславский к Конецпольскому.

– Кара божья, кара! За то, что мы мало радели о святой вере и не искоренили схизмы из всей земли! – вздохнул печально пробощ, прижимая руки к груди.

Князь провозглашал тосты, переходил попеременно от одной группы к другой; там говорил горячее слово, там вспоминал былые победы, в которых отличались они вместе. Пушечные выстрелы потрясали на далекое расстояние воздух и придавали собранию характер настоящего пира. Впрочем, действительного оживления не было, только офицеры Вишневецкого поддерживали искренно своего бесстрашного князя, готовые броситься за ним хоть сейчас на верную смерть.

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 3, с. 465 – 473.