1. Обычаи на Великдень

Анатолий Свидницикий

В стародавнее время, в пределах Украины, жили, как известно, разные народцы, и каждый из них имел свои обычаи и закон свой. Разность народов, от которых произошло нынешнее население Украины, чувствуется еще и в наше время. Сопоставив подолян, например, с полтавцами, с первого взгляда узнаем, что они принадлежат не к одной местности.

Кроме случайного отличия одежды, их отличает друг от друга и самое обличчя: между подолянами очень и очень мало кирпатих, тогда как преобладающий тип полтавца – кирпа; подоляне преимущественно довгобразі, между полтавцами редко встречается довгобразий, а все кругловиді.

Самые обычаи народные, поверья, предрассудки, празднования, будучи рассматриваемы в подробностях, обнаруживают, хотя и не все, своеобразные оттенки; а некоторых подолянских обычаев вовсе нет нигде в других частях Украины. Все это, очевидно, в давнее время было резче и нагляднее, но больше или меньше сгладилось; объединилось же только под влиянием позднейшего хода истории, – того, под которым сложилась и окрепла наша украинская народность.

Такие и подобные отличия существуют не только между подолянами и полтавцами, правою и левою стороною Днепра, но и в более узких пределах. Например, на Подолии в теперешних ее границах, кроме многого другого, замечаем ту особенность, что в Балтском уезде, между Бугом и Днестром, Кодымою и Днестром, существует праздник русалі, который совпадает с первым днем Петрова поста, совершается молодицями, без участия мужчин и дівчат, под открытым небом (на степку) и, если можно, близ воды. В Ольгопольском, в Гайсинском, Брацлавском и других уездах, к Волыни, даже нет слова русалка [Русалок в некоторых местах называют росалками. Это название, судя по поверьям, вернее первого. Украинские слова и целые рассказы относятся к наречию подолян бывшего Уманского и отчасти Ладыжинского полков. – А. С.].

В Гетманщине, вместо русал, существует другой праздник – розигри («Полт[авские] губ[ернские] ве[домости]», № 25, 1861 г.), который отбывается одними жінками и в тот же самый день. Если бы было возможно определить границы, за которые не выходит известное празднование, обычай и т. п., то можно было бы узнать и границы, в которых жил тот или другой народец.

Раздробление этих народцев, вместе с другими обстоятельствами, наложило особенную печать на разные местности и способствовало к образованию новых различий в нашей народности, изгладив некоторые признаки единства и создав новые, не существовавшие прежде, оттенки. Отсюда произошли те именно особенности, по которым мы одни других (справедливо или несправедливо) дразним разными именами.

Так гетманцы дразнят подолян недоляшками, а подоляне гетманцев – московськими недоломками и т. п. Даже жители маленького пространства, иногда и одного города, имеют свои прозвища, и не всегда по особенно важным признакам, тем не менее по признакам, бросающимся в глаза. На Подолии, напр., бужане дразнят мазурами (мазур – мазури, а мазурі по-тамошнему то же, что в Гетманщине щурі) тех крестьян, которые исповедуют католическую веру. И там же дразнят віштяками тех, кто живет ближе к Каменцу, по их обычаю кричат віштя, погоняя лошадей.

Любечан (г. Любеч) их соседи и кияне передразнивают заимствованной от них же фразою: «Мы люди торговые, народ промышленный». В этом прозвище немаловажную роль играет местное наречие, на котором говорят любечане. Для любечан нет большей обиды, как вопросы: «Почому кізка? Як пізнати, чи жирна коза?» и т. п. Вообще при любечанине заговорить о торговле козами – значит обижать его. [Стоит упомянуть и о том, что белорусов, называя литвинами, дразнят бацькунами – от их слова бацька – отец, батька. До сих пор считается каким-то удальством побить бацькуна – остаток древней племенной вражды к Литве. Случается, что байдаки причаливают к берегу для этой цели. – А. С.]

Все это, вместе взятое, делает необходимыми частные описания разных местностей нашего края. Без таких специальных трудов мы никогда не будем обладать знанием его и его особенностей. Полнота, очевидно, должна быть непременным условием этих работ, потому что они должны служить материалом для будущих исследований и заменять личное наблюдение читателя. Но и не совсем полные работы не могут быть признаны совершенно бесполезными по той причине, что лучше что-нибудь, чем ничего, лишь бы это что-нибудь в самом деле проливало свет на избранный уголок. Но в этом случае должны быть описываемы если не все, то зато главные особенности.

Специальным этнографическим трудом в глазах наших и самого издателя является «Быт подолян». Г. Шейковский намерен ознакомить с бытом подолян особенными статьями, дополняя их материалами, сюда относящимися. Здесь, говорит он, найдут себе место песни, сказки, пословицы, поговорки, поверья, загадки, анекдоты, фацеции (т. е. нісенітниці) и т. п. Так как эти «материалы» будут обнародованы на том языке, которым говорят подоляне, то «Быт подолян» будет иметь важность «и для разрабатывающих южнорусский язык в филологическом отношении».

Как видим, цель издания «Быта подолян» обширна; но одной задачи недостаточно для того, чтобы труд вышел полезным (нередко на самом деле все оканчивается одним намерением). К сожалению, «Быт подолян» – то же, что грайморе в мищині.

Прежде всего бросается в глаза чрезвычайная неполнота фактов и какая-то странная уверенность автора в непреложности своего взгляда. Кажется, будто Шейковский имел в виду только обнародовать свои личные выводы, а не изобразить, как говорит, картину быта подолян. Очень может быть, что я имел бы другое мнение об издании г. Шейковского, если бы познакомился с подолянами только по этому изданию, а не лицом к лицу, будучи сам подолянином. Теперь же, при знакомстве с подолянами не по книгам, я не могу быть им доволен и долгом для себя считаю пополнить труд г. Шейковского и кое-что в нем поисправить.

Г. Шейковский начал свое издание с гаївок по той только причине, как говорит сам, что у наших исследователей народного быта гаївки не описаны. Но разве одни гаївки не описаны? Где у нас хоть что-нибудь о народных парубочих играх на великдень? Где у нас хоть слово про колодії? Да мало ли чего не описано!

Что касается великодня, то гаївкам предшествует обычай віддавити колодки, вместе с гаївками идут парубочі игры; надо было поэтому начинать не с середины, а с начала – с того самого начала, где замечается уже великдень. Так следовало бы поступить тогда, если бы великдень был началом и концом задуманного издания.

Но преднамерившись описать быт вообще – полный быт, следовало бы доискаться того общего пункта, откуда, как из клубка, развиваются все празднования. Такой начальный пункт преднамеренно должен быть и есть на самом деле; потому что народные празднества – остаток религии наших предков и не могли быть натыканы в году, как тычки на огороде, без всякой связи между собою. В противном случае, религия наших предков была бы непоследовательна. Такого недостатка не может быть в религиях, как творении целого народа, а не одной личности.

И в самом деле, народные празднования так тесно вяжутся одно с другим, идут целый год в такой строгой последовательности. Стоит только посмотреть на них не поодиночке, а обнять взглядом весь их годовой круг. Не обратив на это внимания, г. Шейковский нашелся вынужденным предпослать всему общие места и под влиянием университетских лекций археологии профессора П. толкует о разных культах. Все это так; все это правда; но в «Быте подолян» всему этому не стоило бы давать места: это археология, а не быт. Оттого г. Шейковский и перескочил от гаївок на похороны…

Но принимаясь дополнять издание г. Шейковского, без всяких задних мыслей, я должен предупредить читателей, что не имею никаких источников и буду писать по памяти – что видел и знаю. Степень моего знания увидит каждый, кому угодно будет прочесть мои нехитрые строки. Что же касается до меня, то я и не притязаю на полноту, но не имею ни малейшего сомнения в истине сказаний моих о народе. Все мы покончим на великоднє и достигнем своей цели, если укажем ему место в годовом цикле народных празднований.

Великдень, как и должно быть, для подолян самый радостный праздник в году. Его, как и все праздники, бывающие раз в год, называют врочистим (в рік) святом. Миколой также врочисте свято, хотя празднуется и два раза. Слово врочистий прилагается только к праздникам, а в других случаях, в смысле годовой, употребляется слово роковий (роковий ярмарок). Весілля и т. п. торжества называются врочистими оказіями. Великодня ожидают с большим нетерпением, нежели всякого другого праздника, и чем ближе к нему, тем радость неугомоннее. Запорожцы в одной вирше объясняют эту радость как бы тем, что

Тепер усяк наїсться всмак свяченої паски.

Но мы не поверим чубатим. Не тому мы радуємся, что наїмось паски: хотя мы и голодні, однако удовлетворение этого чувства у нас не играет первой роли. Мы радуемся просто тому только, что Великдень на границі, потом в дільницях [Дільниці – ров вокруг села, за которым начинается царина – посевы. Царине противоположна толока. – А. С.], потом в воротях, наконец на порозі і в хаті. В вербну неділю (ваій) Великдень чуть видно из-за горы, а мы уже поздравляем друг друга и с неописанным восторгом приговариваем: верба б’є, не я б’ю: за тиждень великдень! Иной еще прибавит: будь здоров, як вода, і багатий, як земля.

Вода не случайно вошла в это поздравление: она имеет огромное значение в народных верованиях и обычаях. Проследим это, сколько можем. Начнем с жилного (великий) четверга, – он близок великодню, а мы про великдень и говорим. В жилний четверг купаются від чорної хвороби.

На русали купаются, щоб не було посухи. Замечательно, что на русали купаются не раздеваясь. Так же, во всей одежде, купают и тех, кто в руки попадется. Я слышал, как купали попадью, дьячка, проезжего купца, управляющего, перевозчика при пароме и т. д. Обычай этот так держится, что выкупанные не только не сердятся, но сами мешаются в гурт и с азартом бросаются купать других.

На Купайла ходят купаться с известным обрядом, и сам Иван купався. На зелені свята ходят на поле кропити збожжя и святять криниці; на маковія тоже святять криниці.

На ордань купаются від корости. При этом берегутся, аби хто не крикнув: «Щоб така була, як дубова кора; бо вона, хай щезає, і справді корою візьметься на тілі». Тогда же умываются, щоб очі не боліли, а дивчата – щоб рум’яною бути.

Надо заметать, что в воду, приготовленную для умывания, бросают иногда калину или коралі (дороге намисто), щоб червоному бути, – щоб лице чисте було. Коралі также советуют мужчинам носить на шее, как женщины, від остуд.

Вода употребляется в различных шепотах (примовах): як вогню скидають (і огонь разом), як що виливають – от перелесника абощо… В разных гаданьях также употребляется вода; напр., на Андрея виливають воском, оливом. Тогда употребляется вода холодная, – лучше, если непочата, но и горячая вода употребляется.

Як виливають плаксивиці, як покривають молоду (на Подолии не водят в церковь скривати, а покрывают дома – завивают в намітку: до церкви ходят на вивід), садовлять її на ослін, чи що, а під ослоном відро з водою, щоб здорові були, як вода. (После употребляется и огонь.)

Як вилупляться гусята або каченята, то, щоб здорові росли, гніздо і шкаралупи виносять на воду. Як упаде дитина з колиски абощо, що здорово заб’ється, то те місце зливають водою, щоб не вадило.

Воду, между прочим, ставят на окне, по выносе покойника из хаты – для души, которая прилетит в виде мухи и буде їсти й пити. Посредством воды узнают, чисто или нечисто место. Погребая утопшего, иногда поливают его водою, щоб дощ був, щоб не було посухи. Вода употребляется и в чарах, особенно в отношении к любви. На воду (на Біг) выносят и первые скорлупы писанок, крашанок в том убеждении, что они поплывут к рахманам 16 и укажут им, что пора праздновать Великдень. [Рахманы – это народ, не умеющий ни читать, ни писать, но крещеный. Они так далеко живут, что скорлупа заплывает в их страну только к преполовению. Тогда они и празднуют Великдень. Потому-то подоляне преполовение знают под именем рахманського великодня. – А. С.]

Что касается того, что желают быть богатым, як земля, то это проистекает из представления народного о богатстве ее: хто ж багатший, коли вона всіх годує! Землю также называют сильною, бо вона всіх на собі носе.

Свячену лозу прячут и котики употребляют как лекарство от лихорадки и для скота, як, бува, здується.

От вербної неділі, кроме обыкновенных хлопот – шити, білити, – кроме приготовлений на паски и т. п., я ничего не заметил до жилного четверга – до страсті. Для страсті хлоп’ята задолго вперед приготовляют довбешки; с звоном собираются к церкви с этими стукалками и тогда звонят во время самой страсті, тарабаня ими в колокольню, где деревянная, или в церковную ограду, или просто в доски, разумеется, если не запретят. Это повторяется каждый раз при звоне колоколов, начинаясь и оканчиваясь вместе с звоном, и продолжается до конца страсти.

Рокот этих довбешок, сливаясь с звоном колоколов в один гул, производит невыразимое впечатление: повторяясь во всем околотке, отражаясь тысячами перекатов эха в лесах и горах, до глубины души поражает человека, и так уже настроенного к печали. Нельзя сказать, что это печаль; это совсем не печаль, но какое-то необъяснимое – тихосумне чувство: сердце так и расплывается.

Особенно мне врезалась в память одна страсть, когда я был еще дитятею лет восьми-девяти. Я вышел из церкви провітритись. Ночь была темная, туманная и как будто мряка йшла. Яркий свет, пробиваясь сквозь окна золотыми столбами наискось, стремился к небу, будто указывая дорогу молитвам, и далеко-далеко исчезал в тумане, постепенно ослабевая. Кажется даже, я видел радужные цветы. Внизу другая масса света сквозь растворенную дверь маленькой деревянной церкви золотит молящихся. (Смесь радости и печали на важно-спокойных лицах стройного, красивого народа стоят кисти живописца-художника.)

И все это теряется вдали, во мраке, и на известном расстоянии, кажется, не люди ходят, а духи, пришедшие вместе с ним праздновать страсти господни; то вырезываются из мрака, то снова исчезнут. От сверканья свеч и лица их представляются сверкающими. Общая тишина, под равномерное журчанье весенних ручейков, прерывалась по временам треском довбешок да звоном в колокола и на время заглушала то заунывную самолівку старика-дьячка, то протяжное чтение страстей господних нараспев. И за горой тот же треск и звон, и та же картина мерещится, и за лесом тоже.

А вот чуть слышно из-за Богу отдаленный гул: и не верится, звон ли это действительно и есть ли там хлопці, прежнее ли впечатление продолжается, или эхо на эхо отзывается. И снова звон, и снова треск, и потом тишина; так и хочется вмешаться в гурт, да довбешки не было, а патики мокрі. Так и стоял бы очарованный; забыл и где я, и для чего тут; сердце словно тает; но старик староста (разумеется, церковный – там иных старост нет) помог мне опомниться: «Годі стояти, паничу; казали панотець, щоб уже до церкви йшли», – сказал он. И я пошел, озираясь и прислушиваясь, как сердце билось. Почему тогда не в последний раз оно билось!..

Народное суеверие соединяет с этим торжественно-печальным вечером разные верования о ведьмах. Но об этом будет отдельно рассказано мною в «Основі».

Употребление страсної свічки известно.

От обеда в четверг до разговенья старушки ничего не едят, т. е. ничего ровно и в рот не берут. В эти дни хлопоты в самом разгаре: женский пол так занят, что даже нет времени и заснуть; ночь и день работа: паскй печуть, поросята… А поки ще начинки заготовить! Там писанки пишуть, крашанки красять; дивись – і витирати пора.

А там… не оглянулась, а вже й Христа дочиталися. Хапайся-хапайся! пора вже святити… Боже-боже! отут-то колотні, яка не вправилась абощо. Платину, которою писанки вытирают, прячут і підкурюються від бишехи, як в вусі стрикає абощо.

Но мы забежали вперед. Еще есть діяніє. Но пока дойдем до діянія, займемся передачею легенд, основанных на событиях, в эти три дня совершившихся.

В молитвах подолян есть примесь униатства (от отца и сына); между молитвами считается сон богородиці и бурлацький отченаш.

[К сожалению, я его не знаю; знаю только, что он разделен на прошения; некоторые из них передаю: не дай, боже, з кози кожухи, а з свині чобіт; ізбази, боже, від барської греблі; ізбави, боже, від Кулаковикого справи: ізбави, боже, від служби в китайгородського попа.

Что касается объяснения этой молитвы, то я знаю следующее:

1) Барська гребля – обыкновенная плотина в г. Баре. Она очень длинна, идет извилинами и весною до того заплывает грязью, что езда по ней в высшей степени затруднительна и даже опасна. Кроме того, что можно загрузнути, страшные провалля (по-тамошнему – прірви) с глухой стороны греблі, глубокие и наполненные водою, так и ждут жертвы. Летом ухабы и т. п. до того надоедают, что действительно надо просить бога об избавлении от этой греблі. (Я раз всего по ней проезжал летом и не захочу больше.)

2) Кулаковського справа. Был помещик на Подолии п. Кулаковський (Кулаковский) из поповичей, отличавшийся несправедливым решением жалоб. Говорят, он наказывал и истца, и обидчика. Наказание состояло в неумеренном денежном штрафе на церкву; для обидчика прибавлялись нагаї.

3) Китайгородського попа служба. Китайгород – село, не знаю которого уезда. Там, в оно время, был на приходе священник о. Семен. О чоботях з свині, кожусі з кози и говорить нечего. Так объяснял мне этот отченаш священник о. Писнячевский.]

Что касается свящ[енной] истории, то подоляне имеют ее свою от сотворения мира до р[ождества] Х[ристова] и далее. Есть даже мнения о будущем, ничуть не основанные на христианстве. Кроме чисто религиозных легенд, есть и бытовые. Быв собраны, они могли бы пролить много света на минувшую жизнь нашу, незапамятованную историею.

Легенды, относящиеся к страстной неделе, такого значения не имеют: это евангельские события, украшенные народною фантазиею. Без сомнения, это было когда-то полным зданием, но, не быв поддержано воспитанием, мало-помалу затемнялось и теперь представляет жалкие обломки, показывающие ясно, насколько небрежно было духовенство в деле образования народного, даже религиозного. Эти рассказы не должны умалять чести нашего народа; несмотря на них, он строго нравствен.

Юмористических рассказов, которые касались бы страстной недели, нет, хотя юмор народный шагнул и в небеса, и за облаками нашел для себя предметы и материалы. Дух событий не таков, чтобы можно было потешаться. Иное дело лысина у ксендза (korónka), многоженство у магометан… Рассказы, относящиеся к страстной неделе, все серьезны и вот те, которые я знаю.

«Як шукали Христа згубити, то він утік та й сховався і найперше в ясла межи воли. Жиди так його шукають, так шукають! А волики їдять собі пашу та все мордою пригортають схованця – вибирають ніби, котре стебло – і все пригортають.

Виховався Христос на цей раз і поблагословив волів, щоб мало їли і ситі були.

На другий раз прийшлось ховатись. Куди тут? Вже жиди знають, що був межи волами… Взяв та й сховався межи коні. Та коні, сказано, худобина пажирлива, як почали їсти, то з’їли й те, чим Христос сам себе був накрив. То жиди і забачили і взяли Христа. За це бог прокляв коней, щоб їли цілий вік і все голодні стояли». (Существует след[ующая] поговорка: волові дай полови та жени поволі, а коневі вівса, та жени, як пса.)

«Як привели Христа мучити, то наробили цвяхів (гвіздків) зо всякої деревини, тільки з гиви – ні. Та котрий попробують забити під пагність, він так і зігнеться, наче з воску зліплений. Що тут робити? чим тут мучити? Аж в голову заходе. Думали-думали та й порадились: затешім, кажуть, ще з гиви. Як той не полізе, то хто його зна, що вже й казати!.. Затесали із гиви, а він і пішов, як залізний. От і давай мучити Христа гивовими кілками [См. І коляда господареві. – А. С.]. За це бог і прокляв гиву, щоб червива була. Тим вона й червивіє так, що бог закляв її червивіти, доки світа та сонця».

Известно, что делают воробьям за мнимое их участие в деле умерщвления Христа. Когда ослепят, «бідна пташина не летить, як видюща, куди носом; і знесеться вгору, скільки видно, складе крильця і пускається до землі, як камінець. Впаде й розіб’ється».

Народ верит, что стража, приставленная к гробу господню, и теперь стоит на своем месте. Она состоит из двух евреев, и оба они живы, и «як місяць старий, то й вони старі-старезні, аж трусяться, а як місяць молодий, то й вони молоді, наче їм по двадцятому годочку». На вопрос: «Коли ви прийшли?», они отвечают: «Вчора». – «А коли підете?» – «Взавтра».

«Так вже їм бог дав, щоб жили до самого страшного суду».

Об Иуде рассказывают:

«Повішусь, думає собі, піду в пекло. А Христос, як буде визволяти людські душі, то й мою визволить. Прийшов до їдної деревини, перекинув мотуз, чи що, і тільки опустився, вона й гілля поспускала. Він до другої, і друга так; і третя так; аж до осичини прийшов і завішався на осичині. Того-то хоць [Хоць подоляне употребляют в значении хотя, а хоч – сокращенное хочешь – що хоч роби – в[место] що хочеш, роби; или роби, що хочеш – и роби, що хоч. Хоч повелит. в[место] хоти; що хоти и що хоч – одно и то же. – А. С.] як і тихо надворі, а на осичині все лист кивається, наче живий». Другие говорят, что он завішався на бузині и она оттого не годится тепер для построек. Бузнйк почитается жилищем черта.

«Завішавсь Юда та так і висів, аж доки сам не ввірвався. Тоді вже впав і гнив у яру». Из разлагающегося тела его вырос тютюн. Впрочем, насчет тютюну есть и другой рассказ, в который входит Христос с апостолами. «Тіло Юди тут зітліло, а душа в пеклі пропада. Бо як Христос пішов визволяти душі, то й його душу хотів визволити: «Іди вон», каже; та Люципер навчив: «Кажи, сину, не хочу», Юда й каже: «Не хочу». – «Кажи, сину, мені й тут добре», – намовля ізнов Люципер. «Мені й тут добре», – озвавсь Юда. Христос ізнов: «Іди вон». А Юда все за Люципером говорив. Так і третій раз було. І зоставсь Юда найвірнішим сином у Люципера, і сидить в нього на колінах, і свою калитку у руці держить». В одной вирше запорожской вот что говорится:

А сей Юда з того студа, звіродивий макуха,

То синіє, то красніє, бо брат злого духа.

Вельми він зляк, аж міх закляк з грішми за плечима.

За його гріх той клятий міх все перед очима.

В землю вкопав, щоб міх пропав, то окаменіла –

Посох і цвіт, і трави ніт – більш не зеленіла.

В воді рибу міх із глибу розпужав і раки, –

Вернув злий дух із води сух до Юди й паки.

Злую мару пік у жару, да не загорівся –

Вогонь потух, а цей злий дух в печі й не нагрівся.

Кріпко пошит, чортом підбит, що і не дереться;

З води, з печі вп’ять на плечі до Юди береться.

І з цим мішком ходить пішком у пеклі повсюду;

Пан повелів, щоб міх не тлів до страшного суду.

Любопытны народные рассказы об изобретении водки, о происхождении лысых, кривых и т. п. Но так как эти рассказы могли бы войти только в полный быт подолян, то мы и оставим их, потому что они не относятся к великодню.

А между тем вот діяніє перед нами. Оставим жінкам та дівчатам ходити коло тіста, коло сиру тощо; а сами – наше діло парубоцьке – пойдем за парубками.

На Подолии нет улиць – перевелись; нет, кроме вечорниць и оденьків в некоторых местах, никаких сходок молодежи. Левая сторона Днепра ночью имеет больше жизни и поэзии, чем днем: до полночи от сумерек вы слышите песни, говор, смех… На Подолии в это время разве собака залает да пропоет петух. Иногда волки завывают. Летом, по крайней мере, нічліжники поют, идучи на поле; иной и на сопілку. Но все это в одиночку. Женского голоса ночью там никогда не услышите.

А зимою тихо та сумно, як у домовині. Это, очевидно, зависит не от народного характера – народ наш везде одинаково співучий; причиною тому постороннее вмешательство. В этом отношении особенно отличается духовенство. В последнее время оно с особенным жаром стало преследовать Купайла, Андрея, Маланку и т. д. под видом ревности о вере, а вечорниці – под предлогом противодействия разврату.

Между тем, народные празднования имеют значение только игр, а вечорниці суть вечерние сходки молодежи, – не что иное, как вечера у панов, только без участия старых. Старики – или лучше, мужья и жены – отдыхают или дома работают, им не до гостини, не до веселості, а молодьіе сходятся в один дом с тою целью, чтобы не скучать за работою в длинные осенние и зимние вечера.

Этим-то именно и отличаются вечорниці от вечеров: здесь работают, дело делают, а там переливают из пустого в порожнее, театральничают, проигрываются и т. п. Не без того, разумеется, чтобы не было нехороших случаев в народе; но разве то же самое не случается и в высшем сословии? хотя панянки на вечорницях не бывают. Да кто скажет, что и в простом народе это от вечорниць? Такой девушки даже не принимают на вечерницы.

Я очень хорошо знаю вечерницы, знаю дивчат, знаю народные обычаи и взгляды, и то знаю, что хазяйський син не посмеет занять с нехорошею целью хазяйську дочку. Для этого есть жидівські наймички, рекрутки, московки (солдатки) и т. под. пригуль.

Притом, девицы так связаны обрядом первой ночи, что только пьяная или крайне бесстыдная может поддаться обольщению; но если в ее сердце останется хоть немного стыда, если в ее голове не перевелось сознание себя и чести, то такая может уступить только силе и добровольно ни за что не согласится підтоптати під ноги отця-неньку.

Парубки очень хорошо понимают это, понимают это и родители, а потому и позволяют своим дочерям не только ходить на вечерницы, но и приймать на білі подушки, как поется в песнях. Не понимает или притворяется, что не понимает этого, только духовенство, – разумеется, не без исключения, – и назначает штрафы за участие в том или в другом. Штрафы эти состоят в денежных взысканиях на церкву или в отработке священнику, преимущественно во время говенья, также перед свадьбою. Более ревностные употребляют и другие, более радикальные мери убеждения. В этом помогало духовенству и благоразумие панов.

[У подолян остался доныне громадський суд; всею громадою выбирают судців из стариков – не больше семи, не меньше четырех, и они решают дела общим приговором на сходе под открытым небом, куда призывают и спорящих. Обычай этот поддерживали и некоторые помещики. – А. С.]

Грустно, тяжело, невыносимо становится, что народ, вместо своих высокопоэтических сходок, должен собираться в корчму, откуда никто не гоняет ниже словом, не только палкою или кнутом. Удивительно ли, что лет тридцать назад и для парубков, рассказывают, считалось позорным являться в шинок; а теперь и дивчата ходят туда, словно до нанашки, так до шинкарки.

Что можно вынесть из этого дома, кроме разврата? П’яному и море по коліна. Но этого не хотят видеть и год от году все сильнее накидываются на народные обычаи.

Может, покажется несообразным, что я так разговорился о запрещениях, а между тем имел же время изучить обычаи: где плоды тех преследований? На это я скажу, что не все удалось перевести: народ очень упорен в своих привязанностях к чему-либо. Притом, я изучал народ в приходе своего отца, который сам недоволен запрещениями и остался украинцем. Он так правильно смотрит на народные игры, что не только не запрещал их для народа, но и детям своим – хлопцям і дівчатам – позволял ходить на Купайла, где справляли Андрея и т. п.

Только на вечорниці не пускал нас, – очевидно, потому, что ни для нас, хлопців, ни для сестер наших там не было пары. Спасибо ему за это!.. Да и что нам делать было на вечерницах, где все за работою? Кроме того, благодаря семинарскому воспитанию, я был настолько глуп, что мог бы наделать проказ и быть вытолканным, как выражаются, втришия. Спасибо за запрещение: этим я спасен от мучительных воспоминаний. А на вечерницах паничам так часто достается!.. Счастливцы-паничи – кого не бьют? зато уж и их, – кто не хочет.

По данному слову, пойдем за парубками. Вот уж деяния: пора.

С каким нетерпением целую страстную неделю ждут великодня, с таким же, если не с большим, нетерпением в великодню суботу ждут вечера. Не потому вечер играет такую роль, что от великодня он отделяется только ночью, нет – этот вечер имеет свое собственное значение.

Ни песен, ни игр в это время не бывает: но обычай вогонь класти включает его в число народных празднований и разжигает сердца. Вогонь класти имеет что-то поэтическое само по себе; посмотрели бы вы, как ночлежники заботятся об этом, как собирает их огонь в кружок, как они веселы вокруг огня. С каким воодушевлением после рассказывают о тех ночах, когда на поле вогонь клали! и как завидуют этим счастливцам те, кто почему-либо не мог иметь удовольствия развести огонь!

Кажется, что может быть обыкновеннее огня, разведенного летом в саду, вместо кухни, а между тем, такие дни оставляют в душе какие-то торжественные воспоминания. Даже те потрави едятся с большим аппетитом, которые приготовлены в саду. Не смешно ли? старики любят полежать, посидеть, побалакать возле этого огня… Нет, не смешно. Посмотрите, с каким торжественным видом они рассказывают дітворі про давние лета, про разные пригоди из своей молодости!.. Все это навеял огонь.

К этому огню выходит не только мать семейства, отец, но если есть, и дід потурбує свою старість. Любо посмотреть на этот кружок! румяная молодиця стряпает, от огня еще более зарумянившись, а там отец нескольких детей сам дровця збирає; а старий дід сидит в тени, и ветер балуется его седым чубом. А дітвора? Шныряют сюда и туда голомовзики, пищат, кричат, забавляются или тесным кружком сидят возле дедушки, слушая каждое слово его, ловя каждое движение чувства.

Но вот пробежало неудовольствие по всем лицам враз – и все заворушились – что это? это хозяйка зовет кушать. Несмотря на то что обед этот – словно хліб від зайця, но все неохотно принимаются за ложку, как будто жалея, что огонь более не нужен, что они оставят его одного и сверх того еще и водою зальют. Огонь – великое дело: без удовольствия и ту картоплю копают, и ту кукурудзу ломают, где огня не разводят; без огня и баштана не выберут; без огня, под открытым небом, никакая оказія не обходится.

Праздникам огонь придает торжественности. Но огонь на діянія имеет свою собственную важность – это огонь на діянія. Никак я не мог добиться, для чего разводят этот огонь. На все мои вопросы отвечали: «Бо діяніє сьогодні» или: «Бо взавтра великдень». – «Ну! то взавтра великдень, а вогонь сьогодня нащо?» – «Та просто на то, що взавтра великдень». – «То нащо ж вогонь кладете?» – «А нащо так споконвіку ведеться?»

Как видно, народ сам не знает, для чего этот огонь нужен, и ему особенного значения не придают; но с каким неудовольствием отказываются разводить его, когда кто-либо не позволяет! каким гомоном встречают запретителя!

Но я много наговорил уже, а еще не сказал, где и кто разводит огонь на діянія. Парубки разводят его недалеко от церкви, где-либо в безопасном месте: женского пола при этом огне не бывает, а мужчины могут быть всех возрастов и сидят обыкновенно до благовеста на всеношне. Тогда идут к церкви, а огонь остается незалитым, чего не позволяют себе в других случаях.

Замечательно, что ради этого огня забывается право собственности: кто что может и у кого может взять, все предают огню. Я сам был свидетелем, как, по совету одного чесного господаря – роздобути палива по шопах (повітка, сарай) – у него самого унесли круг довольно порядочных колес и в его же глазах положили на огонь.

– Браво! браво! – сказал он.

– Та це, дядьку, ваше! – заметил кто-то.

– А думаєш, я не пізнав… Щоб з мене за господар, якби я свого добра не пізнав? Та що ж робити? – хай хмару нагріває…

Не будет ли это указанием на празднование сообща, на праздник всего народа, на богослужение, при котором, как в одной семье, не было ни моего ни твоего, но все наше, как бог наш? Ведь у славян можно же было воспользоваться чужим добром для угощения чужестранца; может быть, таким же образом богатые заступали неимущих и в деле жертвоприношений – что очень возможно.

Секиры не употребляют при этом огне в это время потому, что взавтра свято, но, в древности, очевидно, это имело и другое значение, – быть может, то же самое, что и при костре для сожжения вдов. Спать при огне не позволяется, а кто уснет, тому непременно лиса підженуть, разве отца побоятся.

Не только, впрочем, у этого огня, но и в домах против великодня стараются не спать целую ночь и целую же ночь не тушат огня в домах, разумеется, кто имеет возможность. Огонь, разведенный парубками, горит и на великдень, иногда и до вечера, но уже поддерживают его только дети. Не без того, что и парубок придет, но ненадолго, и это не считается уже обязанностью, как в предшествовавшую ночь.

Казалось бы, сидя у этого огня, каких рассказов не наслушаешься! ими ведь так богат наш народ. Между тем, выходит иначе: все сидят в каком-то благоговейном молчании, только изредка слышно: «піджар! поправ!» и т. п. Без разговоров, правда, не обходится, но они ведутся в стороне и почти без исключения имеют предметом своим старину, прошедшие празднования…

Раз я слышал предлинный и презанимательный рассказ о бегстве нескольких душ из турецкой неволи – началось оно на великдень, а потому и было передано стариком. Случаются и юмористические рассказы, но смеяться непозволительно: «Що ти коло волів, чи що! гамуйся!» – так и загремит.

Когда я видел этот огонь, разгул уже исчез; но рассказывают, что в давнину не так бувало. Это, впрочем, ничего не отнимает у самого характера празднования, кроме роскоши, богатства, живости, а потому и пройдем это молчанием.

Так-то парубки проводят на Подолии ночь против великодня. Говорю проводят!.. Может быть, следовало бы сказать проводили? Может быть, те, кому, по обычаю, следовало бы провести ночь у огня, ожидая благовести на всенощную, не одно діяніе проспали; может быть, у огня они не раз видели в эту ночь искрившиеся глаза какого-либо паливоди; может быть и то, что не одному соколу ясному приснилась в эту ночь сивая голубка, чорні очі, як терен, чорні брови, як шнурок, личко біле, хоць пиши:

Зубки, губки перлом чисті,

Шия біла ще іі в намисті…

Да чего не может быть? все может быть; только сон мара, а бог віра, и в действительности от этого не лучше.

Предрассудки и суеверия неразлучны с подолянами и в церкви. (О ведьмах будет рассказано мною в «Основі».) Но на чем основано следующее поверье: «Як піп ото в притворі скаже перший раз: «Христос воскрес», то не відказувати йому, як слід: «Воістину воскрес», а що хоч, щоб найлучче велось… Як скажеш, напр., «Щоб мені худоба найлучче велась», або: «Щоб у мене гроші не переводились», – то так воно й буде цілий рік.

Мне ничего так не хотелось, как учиться лучше всех, и я страх хотел сказать: «Щоб я вчився лучше всіх», но чувство радости преодолевало меня, и я, вместо того, всегда отзывался: «Воістину воскрес», и волосы ежились, аж мороз піде поза плечі. Так, должно быть, поступают все, кто, как и я некогда, верит в справедливость этого суеверия.

Счастливое время – детство; тогда всему веришь, всему радуешься. Отчего бы и до смерти не быть та. ким доверчивым, таким беззаботным? Отчего бы свету, и в самом деле, не быть таким, каким дети представляют его? Как бы хорошо было жить в таком свете! Кажется, на детей и солнце не так светит, для них и соловьи не так поют, и все для них лучше, приятнее, восхитительнее…

Или они глупы, или мы разучились быть счастливыми?.. Отчего бы, в самом деле, и в тридцать, и в сорок лет, и во сто не радоваться так хоть бы и великодню, как радуешься ему еще в десять лет, а счастливцы и немного позже? Святий знає… А между тем, великдень все такое же свято и ничуть не меньшее…

Но посмотрим, как его проводят подоляне – разумеется, те, которые и женятся, и умирают в состоянии детства. Как они счастливы! Но кто пожелает такого счастья своим детям?

На перший день Великодня не топят, не варят и в гости не ходят; все это почитается неприличным для такого праздника. Но на Різдво, напр., этого нет. На другой день мужчины (чоловіки) ходят поздравлять попа, пана и друг друга. При этом христуються, обмениваясь писанками или крашанками.

На третий день женщины ходят поздравлять попадью, паню и одни других. Ходят они с калачами, также христуються и міняються писанками или крашанками [Разумеется, где пан и паня, поп и попадья дозволяют это себе. Большею частью обходится без христовання, только поздравляют. – А. С.].

Род христовання между молодежью – обычай віддавати колодки. Он состоит в том же: христуються, т. е. целуются трижды, но не меняют писанок, а девушка дает их парубку, – на том и конец. Парубок, получивший писанки, остается у этой девушки в долгу и обязан найняти танець.

Прежде, нежели расскажем обширнее об этом обычае – віддавати колодки, объяснимся, что значит найняти танець. На Подолии нет деревни, в которой не было бы нескольких душ музыкантов. Обыкновенные инструменты: скрипка, – иногда две и три, бас, бубон и цимбали. Встречаются флейты, кларнеты, чеканы.

Это не то, что панская музыка: панская сама по себе, а эта сама по себе, и слывет под именем свободного оркестра – вольна капелія. Эта вольна капелия иногда играет превосходно (напр., бр[атья] Вершинские в м. Крутых, Балтского уезда. Тульчинецкая вольна капелия, известная под именем «Тоган-Тогани», состоит из цыган и евреев) и с достоинством заменяет чехов и других музыкантов.

Такие замечательные музыканты, очевидно, ждут панских призывов, а все остальные – тирлигачі по воскресеньям и праздникам собираются в сельский шинок, если поп играть позволяет; не то – выходят в те корчмы, которые стоят за селом и известны под именем «вольных» (на вольну йдуть). Разумеется, на вольной одни подорожние да несколько пастухов заходят в корчму; охотников погулять между ними едва ли отыщется. Поэтому вольна не веселит, и музыканты стараются задобрить попа и играют в деревне.

Обычай там такой, что поп посылает причетников, те отнимают инструменты и приносят к настоятелю. Музыканты должны выкупить их; сумма назначается священником и идет в пользу церкви. Это еще ничего; но иногда причт получает приказание побить инструменты и исполняет это с ожесточением, со всеусердием. Тогда что? Очевидно, что бедным музыкантам легче ударить челом пастырю, нежели, рассердив его, допустить кого ударить инструментом об землю или об лаву и т. п.

Получивши разрешение, вольна капелия отправляется в шинок и там садится за стол и играет по найму от штуки, как шарманщики. Каждая штука известна под именем танця, и платится две, три до пяти копеек медью. Такую-то сумму парубок должен выбросить из кармана в пользу дивчины, отдавшей колодку. Но не в количестве дело, а в чести: та девушка значнее в селе, для которой больше танців наймають; равным образом, тот парубок важнее, которому отдают больше колодок.

Охотницы к танцам, девицы еще и честолюбивы: оттого нанятый танец морально дорог, хоть дешев платою. Откупаться надо как можно скорей; потому вольна капелия зарабатывает преимущественно весною. Это разумеется о вольных танцах, в шинке.

Та дивчина, для которой танец нанят, первенствует в нем, но может позволять и запрещать танцевать другим только с согласия нанявшего. На Подолии танцуют непременно парами и поміш – мужчины и женщины. Танцевать бовкуном, как я видел в г. Миргороде, на Подолии не водится.

Кстати, там и танцах первенствуют дивчата, и парубки заискивают – залицяються, а здесь парубки все, а дивчата ничего, так что может пройти гуляння, а танцуют только парубки, дивчатам не дадут. Это, по-подольски, невежливо, а здесь удальство, молодечество. На Подолии вообще дивчата пользуются уважением парубков, хоть и должны остерегаться обидеть кого из них, и не имеют гуртового прозвища, даже поодиночке дразнят там не каждую, и большею частию по отцу, как отца продразнят.

В Миргороде дивчата ровно ничего не значат, а парубки всесильны, грубы в обращении с ними, даже в известной степени нечестны, и всех вообще дивчат дразнят овцами – шльонські вівці – бррр. Вообще говоря, подоляне приветливее, развязнее, здоровее и больше развиты. Это я объясняю тем, что там нет панов – дрібноти, которые бы следили каждый шаг крестьянина [На Подолии даже не употребляют слова крестьянин, как в Гетманщине – там зовут себя підданими, а кріпосними – дворових. – А. С.]. Не было там и тайной экспедиции.

Далее, там народ ничуть не сошелся с солдатами и детям своим не позволяет. Оттого там разврата, сравнительно с левой стороною, можно сказать, нет, и песни прекрасны, цельны. Не так, как напр., в г. Миргороде, где поют просто черт знает какие гадости, отвратительно слушать. Уже не говоря о языке, который до крайности изломан на московське, самое содержание безнравственно; иная песня просто лишена смысла.

Особенно это надо сказать о парубочих песнях и, тем более, гуртовых. Я не знаю, чем объяснить то, что парубки не стыдятся во все горло петь неприличные песни даже в присутствии женщин. Это, должно быть, отзывается дружба с солдатами… Нет, на Подолии не недоляшки, а чистые украинцы, без примеси. Но возвратимся к колодкам.

Обычай віддавати колодки имеет связь с великопісним пущенням, или, кажется, вернее с пущенням перед масницею – точно сказать не могу. Дело в том, что на одном из этих заговин парубки нанимают танцы для своих дивчат, и они обязываются віддати колодку именно тому, кто танец нанимал. Как я сказал, можно отдавать и несколько колодок, следовательно, несколько парубков могут нанимать танец для одной девушки; но не все враз, а каждый порознь. Но что же такое самая колодка?

В понедельник, на сырной неделе, подоляне празднуют колодія. [Нож колодій – по-подольски колодач. – А. С.] Этот колодій – бабське свято. Я видел, что для празднования его собираются у попадьи; ни священник, ни другой мужчина на этом праздновании не присутствует.

Не знаю, куда отнести обычай зносити мітки попаді на колодія, – к позднейшим ли установлениям, или это остаток старой старины? Но носят мітки только в том приходе, в котором попадья пользуется любовью парафіян.

Колодий – не ільнування: льнуючи, попадья в старину сама ходила по хатах з пляшечкою; теперь, когда уже позором считают сближение с народом, – молодые попадьи посылают доверенную женщину и уже без пляшечки, а просто – дай; на колодия же молодицы сами сходятся к попадье, которая делает для них учту; на ільнування ропщут, жалуются, а колодий празднуют с радостью и недовольны молодыми попадьями, что они и колодія не справляють.

Давно я был очевидцем этого празднования и не помню причитаний – будто снится мне, что поминают коноплю. Как у себя дома празднует народ колодия, не знаю; знаю только, что неженившемуся парубку, который попадется в руки, молодица или и старуха привязывает к руке или к ноге кусочек дерева, – преимущественно качалку, как бы в наказание за то, что не женился. Это и называется в’язати колодку. Кому привяжут колодку, тот должен відкупитись – заплатить привязавшим, и того называют нелюдяним, незвичайним, кто не відкупиться. Привязать колодку могут только однажды в год.

Легко понять, что оставшиеся от прошлого года парубки становятся ватажками вновь подросших, как опытнейшие. Нетрудно понять и то, что они заходять только с отборнейшими из дивчат и преимущественно с оставшимися от прошлого года. Разумеется, мы не должны причислять сюда вибірки: бракованные дивчата ждут вдовцов.

Под оставшимися от прошлого года дивчатами должно разуметь тех, которые не вышли замуж по известным видам своим или родительским, а также еще очень молодых. Этим-то парубкам и эти-то дивчата віддають колодки. Молодые девушки колодок не віддають, а молодые парубки не получают их – и очень просто – потому что на пущення они были не замечены, когда должают на колодки.

Судя по тому, что вяжут колодки неженившимся, что им же отдают их, притом за прошлые услуги, и те дивчата, которые прошлый год дівували, можно заключать, что колодий есть остаток праздника любви. До весны парубки и дивчата как бы разъединяются; но связывает их колодка.

Отдачей колодки начинают праздник весны и новую связь с парубками. Если обратим внимание на содержание некоторых ганвок, то окажется, что с весны начинали мечтать о замужестве, следовательно, и о женитьбе. Поэтому можно предположить, что колодий был заключительным праздником любви, а весна начальным.

Обычай віддавати колодки не есть что-либо выделяющееся из общего хода празднования; но, не выделяясь сам, он не препятствует и другим обычаям идти своим чередом и составляет только одну из частей великодной обрядности. Притом он, как видим, принадлежит обоим полам, соединяет их обязательствами. Между тем, все остальное строго делится надвое – на парубоче и на дівоче.

Для празднования Великодня сходятся в церковную ограду – на цвинтар. Только первый день, впрочем, празднуют на цвинтарі – все без исключения; на второй уже собираются в шинок, и только немногие – на цвинтар; на третий день – кто в шинок идет, а кто и дома сидит. Разумеется, здесь речь идет про молодежь. В давнее время, говорят, праздновали долее вообще и долее в церковной ограде; но теперь панщина и т. п. ослабила этот обычай и сжала празднование в три дня светлой недели – великоднього тижня.

Примітки

…на Подолии в теперешних ее границах… – Тодішні межі Подільської губернії були визначені царським указом від 14 червня 1804 р.

Ладыжинский полк – полк, сформований Б. Хмельницьким із жителів Ладижина в 1648 р.

Гетманцы – тут: жителі Лівобережної України (Гетьманщини).

Бужане – подоляни, які жили над Південним Бугом.

Мазури – етнографічна група поляків, які населяють історичну польську область Мазовше; кличка подільських селян, що сповідували католицьку віру.

«Быт подолян» – то же, что грайморе в мищині. – Рецензент праці Шейковського Г. Благосвєтлов також підкреслював, що філософські розумування автора «Быта подолян» «видаються бурею у склянці води» («Современник», 1861, № 9, с. 106).

Гаївки – обряд, пов’язаний із язичницьким весняним святом воскресіння природи. Більшість гаївок виконувалася дівчатами як хоровод і в XIX ст. не мала вже магічного значення, а лише розважальний характер.

…народных парубочих играх на великдень? – До комплексу великодніх обрядів, в яких збереглися язичницькі елементи весняної обрядовості, входили і різні парубочі розваги: обливання на другий день великодня дівчат, котрі заспали, гуляння хлопців коло церкви із так званою живою дзвіницею (пірамідою із учасників гулянки), гойдання на спеціально виготовлених гойдалках, палення багать тощо.

Колодій – свято, що завершувало останній шлюбний період у році, під час якого жінки святкували народження і смерть колодія – символу зимового божества і злих чарів. Це мало ніби принести добрий майбутній урожай.

…обычай віддавати колодки… – Цей своєрідний обряд в українців полягав у тому, що колодку – обрубок поліна – намагались прив’язати неодруженим хлопцям чи дівчатам і за звільнення від неї вимагали викуп (див.: Соколова В. К. Весенне-летние календарные обряды русских, украинцев и белорусов. М., 1979, с. 54 – 59). Звичай віддавати колодки на Поділлі існував також в іншій формі: за крашанку, яку дівчина давала хлопцеві на великдень, той повинен був відкупитись (здебільшого заплатити за музику для танцю).

…профессора П. – Очевидно, йдеться про професора Київського університету Платона Васильовича Павлова (1823 – 1895), прогресивного історика, ініціатора створення недільних шкіл у Росії. Його лекції відвідував А. Свидницький в університеті.

…Миколай… празднуется два раза. – Свято зимового Миколи відзначали 6 грудня за ст. ст., весняного – 9 травня за ст. ст.

В вербну неділю… – тобто у неділю напередодні Великодня, коли свяченою вербою били всіх домашніх. У цьому обряді вчувається відголосок дохристиянської віри у те, що квітуче дерево здатне передати свою силу і красу людям та худобі.

жилний (великий) четверг… – четвертий день так званого великого посту на великодньому тижні. У цей день купалися і їли коржі, щоб бути жилавими (сильними). Обряд очищення водою перед важливою подією мав дохристиянську традицію.

Рахмани – за народним повір’ям, жителі міфічної області, які відзначалися бідністю і святкували великдень через 3,5 тижні після православних. Окремі дослідники висловлювали думку про те, що під рахманами треба розуміти брахманів в Індії, які шукали зближення із християнством.

…разные верования о ведьмах. – Про ці вірування А. Свидницький написав статтю «Відьми, чарівниці й опирі, чи то ж примхи і примхливі оповідання люду українського», яка була надіслана в «Основу», але не була опублікована.

Еще есть діяніє. – Цей великодній обряд, що полягав у паленні на церковному подвір’ї великих багать, нерідко із вкрадених дров, був рудиментом давньоязичницького обряду уславлення сонця.

…свящ[енной] истории… – тобто церковної історії.

На Подолии нет улиць. – йдеться про молодіжні гуляння із співами та танцями, які відбувались у якомусь певному місці села навесні та влітку. Ознайомившись із цим звичаєм у Миргороді, А. Свидницький надіслав в «Основу» допис про насильство, яке чинила місцева поліція над учасниками вулиці. Їх ловили, зачиняли в холодну і потім навіть у страдну пору заставляли безплатно підмітати місто, вивозити сміття.

«…Но куда же нам обратиться за защитою народных своих обычаев, если не к «Основе»? – писав автор, – «Основа» – украинский вестник: пусть же она скажет слово за нас. Быть может, общественное мнение благодетельно подействует на нашу градскую полицию, и она перестанет видеть зло там, где его и не бывало, перестанет преследовать песни. Впрочем, песен-то она не преследует как словесные произведения, но преследует пение. А отнять у нас пение, значит отнять все. Лукавое преследование это ограничивается чесными, а омнибусов не трогают. Это еще безотраднее: тот может скрипеть сколько угодно, кто развратен! Какою ценою покупается право предаться поэтическому влечению природы!..» («Основа», 1861, № 10, с. 141 – 142).

Вечорниці – вечірні сходки переважно молоді для виконання певних домашніх робіт (в’язання, вишивання) із співами, спільною вечерею. Були пов’язані з вибором пари.

Оденьки – сходки молоді, які, на відміну від вечорниць, відбувалися удень чи вранці в зимову пору.

…(духовенство) стало преследовать Купайла, Андрея, Маланку и т. д. – Місцева духовна влада переслідувала народні обряди, що відбивали язичницькі традиції і були пов’язані із пророкуванням своєї долі, вибором судженого тощо. Так, на Андрія (30 листопада за ст. ст.) дівчата ворожили, хто вийде заміж. На Купала (Купайла) водили хороводи і співали пісні любовного змісту, вже відверто говорячи про свої симпатії. У вечорницях духовенство також вбачало «гніздо і джерело моральної зарази та злочину» (див.: Маркевич А. Меры против вечерниц и кулачных боев. – «Киевская старина», 1884, № 10, с. 178).

Маланка – обряд ходіння із «Маланкою» (переодягнутим за жінку парубком) по хатах у так званий багатий чи щедрий вечір (31 грудня за ст. ст.). Очевидно, пов’язаний із традиціями, що знаменували початок сільськогосподарських робіт в аграрних народів (див.: Народные звычаи и обряды з околиц над Збручем, описаны Игнатом Гальком. Ч. 2. Львов, 1862, с. 16).

У подолян остался доныне громадський суд… – такий суд із виборних осіб розв’язував різні спірні питання, зокрема про поділ сім’ї, про опіку.

…шльонські вівці… – Це іронічне прозвище походить вії історичної області Шльонськ у Польщі, де відбувалися великі торги, зокрема вівцями.

Не было там и тайной экспедиции. – Тобто російськоі катівні 18 ст.

Великопісне пущення – останній день масниці, після якої до самого великодня дозволялося їсти тільки пісну страву.

В понедельник, на сырной неделе… – тобто відразу після масниці.

Подається за виданням: Свидницький А. Роман. Оповідання. Нариси. – К.: Наукова думка, 1985 р., с. 456 – 474.