3. Гаивки

Анатолий Свидницикий

Очевидно, что слово гаївка происходит от гай; отсюда же (?) и гаїтись – равносильное слову баритись, медлить, но не «проводить время» и, тем менее, «терять время попусту», как говорит г. Шейковский (вып. I, стр. 1 и 43). «Терять время» по-украински – гаїти час, терять время попусту – дарма (под. даремне, или на дурницю) час гаїти. Это первая ошибка в «Быте подолян», которую мы должны исправить.

Далее г. Шейковский производит от одного корня след[ующие] слова: гаятись, гаїтись, гаїти, гаївка и гоїтись. Едва ли справедливо, будто гоїтись происходит от того же корня, что и все эти слова. Не лучше ли, для производства слова гоїтись, обратиться нам к народному языку и остановить внимание на слове гій (и гой – то же самое, только новейшей формации). Склоняется это слово: гоя, гоєві (гоєви) и т. д., «і» переходит в «о». В настоящее время чаще употребляется гой.

«Який же гой», – говорят простаку, или: «Іди сюди, гою!» – говорят тому, кто боится подступить; вообще гой значит почти то же, что бевзь, на Подолии неупотребляемое.

Слово гій употребляется только в следующих выражениях: «гій на тебе!», «гій на твою голову!» Эти выражения – оскорбительны, и младший старшему не говорит «гій» и пр. В большей части случаев к той и другой фразе прибавляется еще – скажений или навісний. [Я не имею возможности сравнить между собою слова гій или гой, встречающиеся в севернорусских памятниках, и изгой. Но они должны иметь что-то общее. – А. С.]

Смягченный смысл той и другой фразы можно выразить словом схаменись или [в]гамуйся – опомнись, не сумасшествуй. Употребительна также и следующая фраза… нема гоя в голові – то же, что по-польски: on ma fixa w głowie. Как бы то ни было, но словом гой, гій выражают больного, положим, что и душевно.

Нельзя ли думать, что того же гоя посылали и на раны, чтоб загоїв, – как посылают его на головы сумасшествующих? Если это так, то очевидно, что слово гоїтись и хвостом не обернулось до гаївок и гаю. Если и носили больных в гай, если и теперь носят, то это едва ли значит, что больных исцеляет гай; но, вероятно, дух, обитающий в гаю, имел такую силу.

Если допустим, что слово гой, гій дало начало слову гоїти, гоїтись, а это, кажется, несомненно, то можно допустить, что такой исцелитель был гой или гій, но не гай. Мысль о пребывании духа-исцелителя в гаях могло породить и то обстоятельство, что целебные травы растут преимущественно в гаях; но кто же сеял эти травы, если не сам исцелитель?

Далее (стр. 45) г. Шейковский говорит: «О сходстве наших гаивок с южнорусскими веснянками… и говорить нечего…» С словом наших мы соединяем ту мысль, что он говорит от лица подолян, но кого же разуметь под южнорусами? ужели Подолье не относится к Южной Руси?.. Подолье ведь южнее Киева, а в Киеве поются веснянки. Но подоляне не белорусы, и не поляки, а те же украинцы, что и в Гетманщине, и в Запорожье, и в собственной Украине, все они называются южнорусами… Куда же относит г. Шейковский подолян?

В описании гаивок г. Шейковский мало или вовсе не дает понятия об обрядовой стороне некоторых гаивок. Возьмем, напр., 12-ю: кривий танець. Все, что г. Шейковский говорит об этой гаивке, состоит в следующем: «Это гаивка одноключевая и самая известная, так что вошла даже в пословицу» (стр. 28).

Между тем, по своей оригинальности, кривий танець имеет право на подробное описание. Из всех гаивок только эта нуждается в городке, и играющие дивчата (иногда участвуют и молоденькие женщины) прежде всего устрояют городок, обозначая его тремя камнями или тремя колышками. Если проведем прямые линии от одного камня к другому и третьему, то получим тупой угол. Длина сторон его зависит от числа играющих. Потом играющие берутся за руки, составляют цельный ключ и ходят возле этого городка, припевая:

А в кривого танця и пр…

Не могу оставить без внимания еще того, что г. Шейковский относит гаивки к двум культам, именно: к эпохе «боготворения лесов и рощей» (стр. 41) и видит в них «следы некромантического культа» (42). С мнением о некромантизме в гаивках мы решительно не согласны. Не касаясь мнения о сходстве гаивок с росалками, мы скажем, что доказательством некромантизма в гаивках не может служить то, что они «отправляются только на цвинтаре».

Словом цвинтар на Подолии означают место в церковной ограде и кладбище. Православные кладбища у подолян заведены отдельно от цвинтаря сравнительно в недавнее время; до тех же пор подоляне погребали своих мертвецов в церковной ограде – на цвинтарі.

Но не исключительно «на цвинтарі», а иногда в церкви, иногда в саду, под любимым деревом, иногда и просто на поле. Такие могилы в некоторых местах можно видеть и теперь, равным образом как в большей части сел нет старых кладбищ, а только новые; что, очевидно, доказывает недавность обычая хоронить покойников на кладбище.

Но это ничего не говорит в пользу некромантизма, так как название кладбища цвинтарем произошло случайно, а для означения места погребения умерших существуют ему только свойственные имена, – именно: могилки, гробки; жидівське окопище или окописько, турецьке кладовище или кладовисько. Употребляется еще – гробовище для означения православного кладбища – и самое слово кладбище.

Если бы цвинтарем называлось место погребения правильно, то всякое место, на котором погребают или погребали, носило бы такое же название, чего мы не видим. Но ни одним из имен, присвоенных кладбищам, не называется цвинтар, напротив, очень часто можно слышать, что в давнину гробовище (и т. п.) було на цвинтарі. Такое разделение имен указывает и различия понятий, ими выражаемых. Следовательно, повторим, слово цвинтар ничего не говорит в пользу некромантизма.

Как не говорит в пользу некромантизма слово, так не говорит в пользу его и место. Хотя гаивки поются только в церковной ограде, где погребались мертвые тела, но не это сзывало на цвинтар петь гаивки, – праздновать Великдень. Если бы мы имели возможность узнать, рассмотреть празднование Великодня в ту пору, когда еще мертвых не погребали на цвинтарі, т. е. в церковной ограде, – то нет сомнения, что увидели бы гаивки в числе празднований, так как Великдень есть праздник весны.

Что же тогда сзывало на цвинтар? Весна, мы должны ответить. Следовательно, она же была причиною пения гаивок на цвинтарі и тогда, когда у церкви стали погребать. Обычай остался и после того, когда перестали погребать покойников на цвинтарі, потому – что [он] не имел никакой связи с похоронами, с гробами. Производство слова от гай подтверждает это же мнение; ибо мы знаем, что славяне мертвых сжигали и ставили на роздорожах, но не знаем, чтобы они выносили их в гай. Может быть, была и такая пора, но гаивка новее ее, как увидим из значения их в годовом цикле празднований, и относится к поре обожания сил природы.

Если бы гаивки относились к некромантике, то, очевидно, имели бы связь з проводами. Но проводы не имеют никакого сходства с гаивками: на проводы пьют, едят, ладан курят, а на Великдень на цвинтарі не пьют, не едят, не курят; на проводах нет никаких игр, на Великдень игры, куда ни глянь и т. д.

Далее, проводы совершают на кладбище, а Великдень празднуется в церковной ограде. Если посмотрим на цвинтар как на место погребения мертвых, то увидим, что проводы праздновали на цвинтарі; и теперь первая учта, первая чарка за упокой душ померших, выпивается на цвинтарі (в дзвіниці); там же, в колокольне, выпивают и последнюю провідну чарку; но нет никаких признаков гаивок на кладбище.

Отсюда следует, что проводы были связаны с цвинтарем как местом погребения и до тех пор совершались исключительно на цвинтаре, пока на цвинтарі погребали. Но как только стали погребать на кладбище, то и проводы переведены туда же. Отчего же гаивки не потянулись за проводами, если и они, как проводы, относятся к некромантическому культу? Если бы они хоть чуточку вязались з цвинтарем как местом погребения мёртвых, то непременно, бодай чуточку, привязались бы к кладбищу, хоть настолько, насколько проводы остались на цвинтарі, в память прежнего значения его. Но этого нет, а потому нет и в гаивках следов некромантического культа.

На этом можно бы и покончить речь о Великодне; в «Быте подолян» о нем больше не говорится. Но как мы обещали в начале этой статьи указать место Великодня в годовом цикле празднований, то и должны обозреть весь годовой круг празднований. При этом само собою откроется и то место, которое Великдень, по характеру своему, занимает в году. Начнем с самого Великодня.

Так как мужские игры не имеют слов и физиономия их неопределенная, то, оставив эти игры в стороне, займемся гаивками. Внутренний смысл их еще более докажет, что они не относятся к некромантическому культу.

Уже было говорено об обычае віддавати колодки, о связи великодня с колодием. Тогда мы сказали, что колодий был заключительным праздником любви, а весна – начальным, и, говоря это, сослались на содержание «некоторых гаивок». Эти-то некоторые гаивки и отнесем к первому отделу их. Всех отделов три: первый относится к безбрачной жизни, второй воспевает темную (и светлую) стороны жизни семейной для женщины; третий относится к земледелию.

Проследим это по гаивкам, напечатанным в «Быте подолян». Скажем предварительно, что нет доказательств в пользу первоначальной полноты известных теперь гаивок, что они подверглись порче. Это доказывают слова, вставленные в гаивки уже после крещения: Исус Христос, церква и др. Гаивки с примесью христианских понятий оставим в стороне.

По порядку изложения в «Быте подолян» первой, по нашей мысли, будет:

3. «Горошок» (стр. 13 – 14)

Вийся, горошку, в два стручки,

Зароди, боже, чотири,

Щоб ся парубки женили

Та нас на весілля просили.

Цель его едва ли такова! Каким образом с урожаем гороха соединена женитьба парубков, решить трудно; разве предположим, что было время, когда предки наши не знали другого збожжа, кроме гороха. В таком случае очень легко объяснить, почему парубки могли жениться под условием урожая гороха: а чим жінку годувати?

Гречаної половиці

Не захоче їсти,

А ячмінна з остюками –

Буде в зуби лізти.

Так поется в коломийці.

Четвертая гаивка, вероятно, без конца. Пятую, «Явір» («Яворик», стр. 15) должно признать также неоконченного. Но по тому, что в ней есть, ее можно причислить к первому отделу. Вот она, без припева.

Коло млина млина [Я слышал: Коло млина калина. – А. С.]

Там дівчина ходила,

Аж там [Т. е. после, так и говорят на Подолии преимущественно в повествованиях. – А. С.] вийшло

Три місяці ясних –

Три парубки красних;

Аж там вийшло

Три зіроньки ясних –

Три дівчини красних.

[Слич[ите] «Полт[авские] губ[ернские] ведомости]», 1861 г., № 25, «Стояла тополя» и пр., стр. 187. – А. С.]

Тем оканчивается эта гаивка. Но мы спросим: что ж дальше? Отсутствие ответа наводит на мысль, что она без конца.

Шестая гаивка, равно как и тринадцатая, – сатирические против парубков, но сатира молода и отзывается грубостью. Впрочем, шестая гаивка в таком виде, как она напечатана г. Шейковским, поется редко, а большею частью изменяется – и именно в следующем:

Кілько в решеті водиці –

Тілько парубкам правдиці (изменяется кривдиці);

Кілько в решеті дірочок (или дюрочок) –

[Я бывал в с. , но не слыхал, чтобы там говорили дзюрка, как пишет г. Шейковский. Это отзывается Белоруссией или Польшею, но украинского ничего в себе не имеет. Возле самого Каменца, где живут віштяки, где наша народность сильно пострадала под влиянием Польши, как в Гетманщине под влиянием змоскалілих дворян, там только это, пожалуй, и можно слышать. Не следовало таких слов навязывать подолянам вообще. Вообще язык в «Быте подолян» до крайности перечищен г. Шейковским: он хотел подвести язык под выдуманные им законы ассимиляции звуков в языке подолян. – А. С.]

Тілько парубкам болячок (изменяется сорочок).

Поминают и болячки, но, сколько я слышал, в том только случае, если поминают панов или в хороводе участвует бой-дівка.

Эту гаивку также должно отнести к первому отделу, так как в ней представлены только парубки и дівчата.

В седьмой («Заїнько», а не «заініок», как пишет г. Шейковский) под именем заїнька представляется, очевидно, девушка в каких-то трудных обстоятельствах:

Ані тобі, заїньку,

Ані вискочити;

Ані тобі, заїньку,

Ані виглянути!

Быть может, это – затворничество женщин или последствие ревности. В этом случае:

Заїньку! обернися,

Кого любиш, обіймися –

будет наставлением презирать свое неприятное положение и жить по влечению любви. Но, вероятнее, здесь представлена обыкновенная дивчина, влюбленная; она тужит, что не имеет возможности ні вискочити до милого, ані виглянути; а не видит, что милый тут же, что стоит только обернутись, чтобы обнятись. Поэтому только эта гаивка относится к первому отделу.

Первый стих: «Заїньку! за головоньку!..» – выражение самой сильной печали, величайшего горя. Когда поют его, это еще разительнее, вы видите, что заїнько хватается обеими руками за голову, на ваше ожидание раздается вольным crescendo каждый стих:

Ані тобі, заїньку,

Ані вискочити;

Ані тобі, заїньку,

Ані виглянути!

Неоценимая свобода! о тебе так горюют.

Ой ти, зайчику-бідолайчику!

Та поплинь-поплинь по Дунайчику.

Розчеши русу косу,

Пригладь чорні брови;

Возьмися попід пашки,

Шукай собі товаришки.

9. «Шум» (стр. 21)

В этой гаивке представлено положение девушки, мать которой пьянствует: дочці шуба треба, а мать, «що наловила (риби), то й пропила» и только утешает дочку обещаниями:

«Почкай, – говорит, – доню, до суботи, буде шуба і чоботи».

Субота минає,

А чобіт немає.

«Почкай, – говорит, – доню, до вівтірка – буде і шуба і сібірка».

Мне как будто помнится еще двустишие из этой гаивки:

Минув вівторок,

Мине і сорок…

Эту гаивку мы отнесем тоже к первому отделу. Слово «Шум» может быть прозвищем гультяя, который

…не робе, тільки п’є,

Прийде додому – жінку б’є.

Пьяные подымают шум в семье. Есть стих в народной песне: «Ой у шума зеленая шуба». Шубы, покрытые сукном или чем-либо другим зеленого цвета, и теперь можно видеть на стариках-мещанах и шляхтичках.

От одной гаивки, не знаю под каким именем она известна, у меня осталось в памяти следующее двустишие;

Ой дівки, як квітки!

Женітеся, парубки!..

На рубеже между первым и вторым отделом стоит гаивка «Жельман».

Об этой гаивке г. Шейковский говорит:

«Предание гласит, что во время унии Жельман – жид – взял в арендное владение церкви. Когда он на великдень не хотел отворить их, его стали упрашивать, и будто бы с тех пор сохранилась песня» (стр. 34 – 35).

Не может статься, чтобы подоляне, между которыми разыгрались две последние драмы нашей истории – різанина (Харківщина) и колівщина (коліївщина), стали воспевать орендаря – и еще возле церкви и на великдень. Здесь две невозможности: украинская – народная и религиозная. Жельман был не еврей, а кто-то другой. Не укажет ли нам этого сама гаивка?

«Жельман» – гаївка двухключевая: один ключ сидит, накрывши чем попало одну дівчину, которая лежит или наклонится к земле; другой подходит к нему и начинает петь. Г. Шейковский говорит, что сидящий ключ представляет собою семейство Жельмана, а девушка, «у которой закрывают лицо (не лицо) платком, представляет собою панну Жельман» (стр. 35).

Это объяснение не может быть принято даже и тогда, если согласиться, что эта гаивка относится к временам унии, потому что:

1) В таком случае, для чего панне прятаться?

2) Если бы девушка представляла собою дочь Жельмана, то звалась бы Жельманівна, а не панна Жельман. Такое выражение совершенно не в духе украинского языка.

3) Если бы Жельман был еврей, то звался бы Зельман, а не Жельман. Итак – Жельман не еврей, а девушка и пр. – не его дочь и не еврейка.

Но кто же они?

Известно, что хороводы представляют начала сценического искусства; потому и в «Жельмане» первый ключ играет одну роль, а второй другую. Первый ключ приветствует (напишем так, как в «Быте подолян»):

Помагай біг, Жельман,

Помагай біг, його брат,

Помагай біг, Жельманова,

І братова і вся Жельманова родина.

Второй ключ отвечает на это приветствие:

Богдай здоров, Жельман,

Богдай здоров, його брат,

Богдай здоров, Жельманова

І братова з вшисткое родинов.

[Окончание ов есть старославянское юс, и в Винницком уезде эти слова произнесли бы так: з вшистков родинов, т. е. в первом случае юс простой, а во втором – йотированный. Вшистка вм[есто] вся – очевидно, полонизм. – А. С.]

И затем спрашивает:

За чим, за чим Жельман?

За чим, за чим, Жельманова?

За чим, за чим и пр.

По месту знаков препинания должно заключать, что г. Шейковский принимал звательный падеж всех следующих слов: Жельман, його брат, Жельманова і братова і вся родина. Но это не звательный падеж и по форме, и по смыслу.

На вопрос сидящего ключа: «За чим, за чим» и пр. пришедший отвечает: «За панною». Спросим еще от себя: Кто пришел за панною? На наш вопрос отвечает сам пришедший ключ. Он поет:

За панною Жельман,

За панною его брат,

За панною Жельманова (а не Жельмановы).

I братова (а не братовы) з вшистков родинов.

[Г. Шейковский в этом месте неточно передал гаивку. Я слышал, что ее поют именно так, как я здесь пишу. – А. С.]

Итак, Жельман был в приходящем ключе не один, но и Жельманова, его жена, и пр. Если же приходил Жельман и Жельманова и пр., то есть если первый ключ играл роль Жельмана и пр., что очевидно, то он, приветствуя сидящих, не мог видеть в них себя, а потому и в его речи надо видеть не обращение, выражаемое звательным падежом, но простое повествование.

Сценическое искусство здесь еще в младенчестве: пришедший ключ, представляя собою семейство Жельмана, сам и рассказывает, кто пришел, кто приветствует. Первые слова его представляют простой рассказ и должны быть понимаемы так:

Помагай біг (каже) Жельман,

Помагай біг (каже) Жельманова и пр.

Восстановим же эту гаивку в первоначальном ее смысле:

Прих[одящий] ключ:

Помагай біг, – Жельман,

Помагай біг, – його брат,

Помагай біг, – Жельманова

І братова і вся Жельманова родина.

Сид[ящий] ключ:

Богдай здоров (т. е. був) Жельман.

Богдай здоров його брат,

Богдай здоров Жельманова

І братова з вшистков родинов и пр.

Предложенный выше вопрос, кто был Жельман и панна, начинает уясняться: мы видим, что Жельман был кто-то пришедший за панною. Если мы решим, для чего Жельман пришел за панною, то решим, и кто был сам, и кто была та панна, за которою он пришел.

За панною могут приходить старости, для сватанья.

На Подолии (не знаю, так ли и в других местах), когда приходят старости, то відданиця (разумеется, в простом народе) прячется на піч. Но это теперь, когда есть печь; а в то время, когда предки наши жили в будах [На это указывает уцелевшее слово буда и дальше будувати, будинок, будівля, забудинки. – А. С.], когда, стало быть, печи не было, куда она пряталась?

Кто поспорит, что ее не прикрывали чем попало, как это и теперь представляется в гаивке? Очевидно, не блестящая будущность предстояла відданиці, если она пряталась. Прикрывая свою дочь, родители хотели добра для своей дочери. В гаивке видно, как родители допрашивают пришедшего: на який грунт? (чем ты будешь жить?)

– Я, говорит, на жидівський грунт беру її.

– Ми панни не маємо, на такий грунт не даємо.

Итак, дівчина – это панна відданиця, а Жельман – вір’ян, сватач, жених. Вероятнее всего, эта гаивка представляет собою весь процесс выхода замуж дівчини, – от прихода з хлібом и оканчивая шлюбом.

Для объяснения имени Жельман представляем свою догадку. Можно в нашем языке найти много слов, где перед м стоит ль, напр., гальмо – недостаток. Это слово я слышал в следующей фразе на ярмарке: «А нічого собі шкапина, – без гальма; нізащо зганить». Гальмо, следовательно, происходит от корня ган, и следовало бы сказать – ганьмо, но нь перешло, смягчилось в ль и вышло гальмо.

По этому соображению, слово Жельман будет женьман. Известно, что ь соответствует звуку е, итак будет – Женеман, т. е. слово сложное из двух: жена и мана, манить, выманивать. Следовательно, слово жельман означает выманивающий жену.

Смысл гаивки подтверждает это значение слова: Жельман то такой, то иной грунт сулит, очевидно, обманывает. Итак Жельман – имя нарицательное – может быть, даже общее, как теперь сватач. И при теперешних сватаннях стараются обманывать. Для этого употребляют даже підбрехача.

Иного значения этой гаивке и дать нельзя, по тому самому, что она гаивка.

«Кострубонько» (стр. 23)

Если эта гаивка имеет мифическое значение, то для объяснения ее не пригодится ли следующая оповідка:

Йшли собі втрьох – сонце, вітер і мороз, а дівчина пере шмаття:

– Здоров, дівчино! – заговорили.

– Здоров, – відказала вона.

І пішли далі. Та не погодяться – кому з них дівчина здоровльом озвалась. Сонце каже: мені; вітер каже: мені; мороз каже: мені! – Треба самої запитатись. Вернулись.

– А кому з нас, небого, ти здоровльом озвалась?

– Отому коштрубаневі, – озвалась вона, – що в середині.

А то був вітер. Розсердилось сонце.

– Постій же! – каже, – я ж тебе спалю, як вийдеш в поле жати.

– Не бійсь! – озвавсь вітер, – сонце припече, а я повію, то й прохолодю.

– Я ж тебе заморозю, – мороз каже, – як вийдеш на лід шмаття прати.

– Не бійсь, – озвавсь вітер, – що варт мороз без мене!

Не будет ли кострубонько то же самое лицо, что и з этой оповидке коштрубань, т. е. вітер?

«Кострубонько» по содержанию едва ли не вдовья гаивка; она кончается радостью жены, освободившейся от мужа. Содержание гаивки следующее: в начале ее представляется дівчина в раскаянии, що Коструба не злюбила, и просит его приехать, обещая стать с ним до шлюбоньку. Потом постепенно от поездки в поле сіяти переходят к похорону Кострубонька, поминая болезнь его и т. д. Кончается она следующими словами:

Слава тобі, Христе-царю,

Що мій милий на цвинтарії

Ніженьками притоптала,

Рученьками приплескала.

Причина этой радости высказана в самой гаивке,

…Кострубоньку!

Не лай, не лай мої мамі!..

За этим ограничимся выпискою еще нескольких мест из гаивок.

Кому воля…

. . . . . . . . . . . .

А жіночкам не своя воля:

Під порогом порося квичить,

У печі казан біжить,

У колисці дитя кричить,

А на печі воркун ворчить.

Порося каже: нагодуй мене;

Окріп каже: відсунь мене;

Дитя каже: заколиши мене;

Воркун каже: накрий мене.

Через сіни, через хату

А я, молоденька,

Іду стихенька,

Щоб ключами не бряжчати,

Щоб свекрухи не збудити

. . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . .

Нехай спить (щоб не встала!),

Щоб мої головоньки не клопотала.

Гаивка, представляющая продажу дитяти, выражает весь ужас такого явления супружеской жизни: продающую проклинают, вместо уплаты за дитя. Продающая хочет –

Сім кіп

І сніп,

Сім міхів

Горіхів,

Бочку води

На три годи.

Покупающая отвечает:

А я дам клубок валу,

Щоб тобі дорогу заснувало,

Черен і чересло,

Щоб тебе в очерет занесло.

Это, впрочем, не поется, но говорится, и последние слова говорят разом продающая и покупающая. Очевидно, эта игра относится к глубокой древности: слова черен теперь нет в языке и место его заняло другое – леміш.

Остановимся несколько на пройденных гаивках. Важное значение семьи у славян возвышалось еще более, вследствие религиозных верований о загробной жизни. Оставив в стороне исторические свидетельства об этом, обратимся к народу.

До сих пор думают, что для умирающих без дружини нет места на тім світі [не отсюда ли верование о росалках? – А. С.], и потому похорон парубка несколько походит на свадьбу: квітки, вінок, хустки… [Мне помнится, что похороны парубка или дівки-відданиці называют висіллям: дав бог висілля. – А. С.]

Похорон девушки в этом отношении еще замечательнее. Кроме того, что умершей прикалывают два венка и дают хустки несущим корогви (процессию, образство), для нее на той світ назначается жених. Какой-нибудь из парубков – большею частию любивший покойницу – обирається за молодого: ему перевязывают руку (хусткою), и в таком виде он провожает покойницу до хати. [Хатою на Подолии иногда называют могилу, а дом куренем. «Хати наші на цвинтарі, – говорил мне крестьянин в Ольгопольском уезде, – а вас просю до куреня». – А. С.]

После этого в семействе умершей он считается зятем и в общем мнении кажется вдовцом. Что породило это верование, решать не нам, но для нас важно то, что на той світ нельзя было являться без дружини. Это верование, быть может, было причиною сожжения вдов.

Представляя себе брачную жизнь делом такой важности, предки наши, очевидно, всеми силами должны были стараться о приискании дружини. Это старание до сих пор заметно в народных празднованиях. Некоторые из этих празднований одною только половиною сюда относятся, а другие и не имеют иного значения. Великдень принадлежит к первым, – не весь, а только частию относится к празднованиям, так сказать, любви. Какое же именно место занимает Великдень в ряду этих празднований?

Прочитавши гаивки, отнесенные нами к первому отделу, каждый легко может заметить, что любовь здесь представлена как мечта, как желание. Иные гаивки, по крайней мере, выражаются ясно (щоб парубки женились; женітеся, парубки); но в других и того нет (кого любиш, обіймися).

Мне помнится еще одна гаивка, в обрядовой стороне которой одна из играющих представляет, як на милого подивитись, як коло милого стати, як до милого притулитись, як милого обняти… Но играющие словно не сочувствуют всему этому, будто их дело – сторона. В остальных празднованиях оказывается не то: так на Купайла (ночь против 24 июня) уже является имя парубка и родителя девицы. В одной песне представлено поле, на котором цветет гречиха, и тем полем конь бежит, а за ним парубок с уздою, и говорит коню:

Чекай, коню, загнуздаю

Та поїдем до Дунаю –

До Дунаю води пити,

До Карпа дівку любити.

Как видно, здесь любовь уже ближе к личностям, но все еще далека от определенности и существует только в намерении – поїдем любити. Равным образом и существующий обычай купаться, щоб вінки сплили, не менее далек от определенности и лиц. Венок – символ дівовання, явственнее указывает на любовь, – тем не менее мы не видим здесь, желает ли чего девица, ныряя, щоб вінок сплив, и только может догадываться, что это предзнаменование или род гаданья, быть ли ей молодицею, или еще ходить в венке.

Зато на Катерини (24 ноября) и на Андрея (29 ноября) видим стремления к супружеской жизни, с прямым указанием лиц: «Чи оженюсь я? чи віддамся я?» На Андрея первенствует вопрос: «Хто перше?» [Вспомним балабушки. – А. С.]

Ночь против Екатерины назначается собственно для гадания мужчин о невестах, а ночь против Андрея для гадания девиц о женихах. Впрочем, нельзя сказать, что на Катерины гадают только мужчины, а на Андрея только женщины: в том и другом праздновании участвуют оба пола. Вероятно, в свое время существовало и резкое разграничение, но теперь этого нет, и только при рассказах о гадании спрашивают: «А коли ворожив?»

Если против Андрея, то замечают: «Проти Катерини було ворожити, а на Андрея дівоче грало». То же самое замечают и девицам: «На Андрея було ворожити, а на Катерини – діло парубоцьке». Верование о вишневой ветке связывает праздник Катерини з першим святим вечором (багата кутя).

«На Катерини, – рассказывала мне дивчина, – ломимо вишневу гильку-їднолітку і садимо її в черепку або в пляшці та й кладем на теплім місці, а хто мае, то в льоху, і щодня, від Катерини аж до першого святого вечора, поливаєм з губи (из уст). Примічають, як зацвіте на св. вечір, то збудеться на що помінила».

Скромность дівоча не дозволила ей сказать: «як зацвіте, то цвіте доля – то віддасися». На Катерини до схід сонця натще начинают плесть венок для першого святого вечора (см. ниже).

На Андрея гадают, сверх помянутого, на следующие вопросы: вдовець чи молодець буде сужений? як його звати? ходят подслушивать разговоры и замечают, чи доведеться сидіти, чи ні и т. п.

На рождество гаданья идут уже далее.

«Дівчина, котра на відданні, бере їдну ложку під пахву, а другу на стіл кладе. Як покушає куті, то біжить на двір – на те місце, де кабана шмалили, та й слухає. З якої сторони собаки загавкають, з тої будуть старости. Як вертається до хати, то дивиться в вікно крізь верхню шибку. Кажуть, дасться бачити сужений, що сидить за столом і киває на цю ложку».

Подобное гаданье есть и на Андрея:

«Як повечеряють, як миски заберуть з стола, дівка бере скатерку з ложками, стає на сіннім порозі і три рази торохкоче ложками. З якого боку озвуться собаки, з того буде сужений».

Но в колядах хлопці и дівчата представляются уже имеющими пару. Вот некоторые из таких колядок:

Молодцеві

1

В славнім селі, а багатім дворі,

ой дай, боже!

Там п'ють молодці все добірнії,

ой дай, боже! [Припевается за каждым стихом. – А. С.]

Межи ними єсть гречний молодець,

Гречний молодець, N хлопець.

Посилає він вір'яна за дівку.

Вона до його все листи пише:

«Гречний молодче! не томи коней –

Не томи коней, не турбуй людей;

Там я до тебе сама прибуду».

Полем ішла, як чорна хмара;

В село ввійшла, як дробен дощик;

У сіни ввійшла, як зоря зійшла;

До хати ввійшла, як паняночка.

Його ненька аж ся з'уміла:

«Що мені бог дав за паняночку? –

За паняночку, за невісточку!

По воду пішла, вина принесла;

По вогонь пішла, злота принесла» и пр.

2

А в неділю рано-пораненько,

oй дай боже!

А загадали всім на війну іти.

[Ой заказано да й загадано (или зарадано) увсім молодцям на війну йти. – А. С.]

«Хто сина має, най висилає,

А хто не має, нехай наймає».

Вдова сина мала, то й висилала,

Як висилала, то й научала:

«Не їдь, синку, поперед війська.

Але їдь, синку, позаду війська».

А він не слухав, вперед поїхав.

Король питає: «Чий то син грає?»

Він конем повернув, військо навернув:

«Та рушай, військо, під Бендер-місто».

Військо рушає, з гармат стріляє,

Аж чотири печі розсипається, –

Татарський городар іздригається;

Міщане ходя, радоньку радя:

Що цьому дитяті подарувати.

Винесли їму срібла-золота.

А він на теє не подивився,

Шапочки не зняв і не вклонився;

Конем повернув, хусткою махнув –

Хусткою махнув, військо навернув:

«А рушай, військо, під Бендер-місто!»

Військо рушає, з гармат стріляє и пр., как и выше.

Только после ради купці

Вивели їму коня вороного.

А він на теє не подивився,

Шапочки не зняв і не вклонився;

Конем повернув, шаблею махнув –

Шаблею махнув, на військо гукнув:

«А рушай, військо, під Бендер-місто!»

Військо рушає и пр., как и выше. Только здесь уже:

Старшина ходе, радоньку раде:

Що цьому дитяті подарувати.

Вивели йому панну в наряді.

А він на цеє та й подивився,

Шапочку зняв, низько вклонився и пр.

3

Ой рано-рано кури запіли,

ой дай, боже!

А ще раньше встав гречний молодець –

Гречний молодець, N хлопець.

Ой устав-устав, три свічки всукав;

При їдні свічі личенько вмивав,

При другі свічі коника сідлав,

При треті свічі браття пробуджав:

«Вставайте, браття, коні сідлайте –

Коні сідлайте, хортів скликайте,

Та поїдемо на полювання:

Ой-бо я назнав кунку в дереві –

Кунку в дереві, панну в теремі.

А кому буде кунка на шубу,

А мені буде панна до шлюбу».

Від цього слова бувай же здоров;

Та не сам собою, з отцем, з ненькою;

З отцем, з ненькою і з челядкою;

І з челядкою, і з колядкою,

Зо всіма нами, приятелями.

[Так оканчивается и всякая другая молодецька коляда и всякая дівоча с необходимою переменою для сымсла. – А. С.]

Дівці

У чистім полі покрай дороги,

ой дай, боже!

Там гречна панна пшеницю жала;

Ой жала, жала, не спочивала;

За нею сніпки в чотири рядки.

Прийшло ж до неї аж три вір'яни:

Ой ви, вір'яни! ви, голублята!

Не беріть мене із поля, з ниви,

Возьмете мене у батька з двора,

У батька з двора, з хати з-за стола».

Від цього слова бувай здорова и пр.

К тому времени, значит, когда мы празднуем Рождество Христово, парубки и девицы в древности имели уже в виду пары для себя, чтобы побраться, когда наступит месяц просинець. Но, очевидно, не всем это удавалось. Оттого и остался еще один день для гаданий о женихах и невестах. Это Новый год и, собственно, ночь против Нового года. В это время можно гадать тому и другому полу без различия.

Гадающие сидят за зеркалом, думая увидеть в нем долю. Также зовут суженого криком в трубу: «Суджений нерозгуджений! Іди до мене вечеряти». Думают, что сиденье перед зеркалом может окончиться смертью. Только крайность может вызвать такие рискованные гаданья.

Это наводит на мысль, что нынешний Новый год был последним временем гаданий и, быть может, оканчивал собою пору сватовства, а по крайней мере был недалек от этого. И в самом деле, за Новым годом следует уже колодій, когда, как мы видели, уже вяжут колодки оставшимся без пары, как бы в наказание за оплошность. Кто знает, что означала в свое время колодка? Быть может, с этим соединялось лишение каких-либо прав, а может быть, это делалось просто для того, да будет стыдно. Во всяком случае, привязанная колодка не означала чести. За колодием следует уже великдень.

Таким образом, в целом году мы не находим ни одного празднования, подходящего к гаивкам первого отдела, где бы любовь была выражена более обще, нежели на Великдень. Поэтому мы и ставим Великдень начальным праздником по отношению к любви.

Как будто для предостережения от увлечения любовью, в параллель с первым отделом гаивок, даже совместно, – поміш, – идут гаивки, отнесенные нами ко второму отделу, в которых воспевается уже семейная жизнь и притом с тайной своей стороны. Об опыт разбились все поэтические прикрасы, и молодиці как будто говорят девицам-мечтательницам:

«Не спешите, подівуйте! Ужели вас прельщают ежедневные хлопоты? (Кому воля?) А свекруха! Не будете ходить, как вам угодно и приятно, но стихенька, и не только через хату, но и через сіни, остерегаясь и ключами брязнуть. И все только потому, что свекруха спит (щоб не встала!), чтоб не разбудить ее! А пожалуй, какой-нибудь Кострубонько лаятиме коханій матусі. Вас прельщает свій хліб? Вот продают дитинку! конечно, не из роскоши. Сверх всего, и киї вас ждут! Не спешите же, неопытные, не лізьте в воду, не спитавши броду».

Не может статься, чтобы эти гаивки составились, как говорится, так себе; но может быть, что они относились только к молодицам и, быть может, еще к тем, которые только что расстались з дівованням и грустили о потерянной воле, о житье за маминими плечима. Во всяком случае, мы не будем к ним возвращаться, ибо не знаем остальных бабських свят, с которыми эти гаивки могут иметь связь, если они жіночі. В отношении к месту, занимаемому Великоднем в годовом круге празднований, гаивки второго отдела могут иметь самостоятельное значение только тогда, когда они составляют собою одно из жіночих празднований. Но об этом мы ничего не можем сказать.

Не без основания поставив Великдень первым в ряду празднований любви, перейдем к третьему отделу гаивок – к гаивкам хозяйственным. После укажем, какое место занимает Великдень и в ряду этих празднований.

Одного оглавления гаивок третьего отдела достаточно для того, чтобы видеть, к какой поре хозяйственных работ относится Великдень: «Мак сіяти», «Просо сіяти». Пора, очевидно, сеянья – но поздняя; время теплое, когда просо сеют. Гоірочки в то время уже стелются – уже ся в’ють, и горох вьется. Теперь просо сеют уже тогда, когда летают хрущі; но это все еще весна – пора сеянья.

На Подолии, после Великодня, встречаем хозяйственный праздник в зеленых святах, тогда как гетманцы выходят на Юра, подоляне ходят в поле с крестным ходом збожжя святити. Пора, очевидно, – позднее сеяния. На Купайла, расхватавши гильце, несут схваченное каждый в свой огород, щоб був в’яз на гоірках. На Маковея (Маковій 1-го августа – не Макош ли?) уже святят плоды летних трудов: спелый мак в головках, подсолнечники в цветах, морковь (корни), пастернак, колосья и т. п. Поверие про осет [Сорная трава, ее называют чертовым растением – чортове зілля. Не осот ли? См. «Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в 16 и 17 ст.» Костомарова, Спб., 1860 г., с. 197] указывает, что маковеем оканчиваются сьогорічні свята: уже заботятся, щоб нарік осету не було, и святят его. Но, и кроме осета, освящение плодов свидетельствует, что маковій был последним хозяйственным праздником. Между тем, перед нами еще есть різдвяні святки. Вспомним, что происходит еще и этими святками.

Время з першого святого вечора до тіки-пратіки [Венки, вынувши из воды, бросают на хату – на крышу, щоб мороз городини не побив; после снимают их и варять митіль. – А. С.] (10 січня) на Подолии известно под именем різдвяних святок.

Когда все уже готово, хата прибрана и т. д., подоляне, впрочем не везде, вносят в хату добру в’язку соломы и расстилают ее по всей комнате, так что земли, или пола, нигде не видать. Это я видел, между прочим, и в доме своих родителей. На стол сыплют горсть проса, ставят несколько зубків чесноку, немного отрубей (висівок); все это накрывают лучшим, нарочно выбираемым сеном и потом стол накрывают скатертью. Такое же сено кладут и под стол. На покуті ставится сноп жита или суржику колосьями вгору; иногда этот сноп украшают еще и обжиночным венком.

Именно этим начинается святий вечір, и пока в хате ничего этого нет, нет еще и святвечора. Все это так и стоит до Нового року, – у кого и долее. Духовенство объясняет этот обычай яслями вифлеемскими, а в народе эта солома известна под именем дідуха (дідух) (см. ниже), и в этой соломе девицы или кто другой квокчут, как наседки, щоб кури квоктали; солому из того снопа, что на покуті, употребляют для делания гнезд наседкам, а зерном его кормят кур, щоб добре неслися.

Во время ужина подоляне ловлять рої: хозяин или кто занимает его место первый берет куті ложкою, – подоляне начинают с кутьи – поздравит всех с праздником, пожелает дождать пришлого року, съест три ложки и наберет немного в четвертый раз; за этим разом набранное кидает к потолку и отскочившие зерна ловит обратно в ложку; сколько поймает зерен, столько поймает роев. Это, кажется, делают только в тех домах, у кого есть пасека. Замечают, если много кутьи останется у потолка, то будет медний рік.

Кутью на Подолии приготовляют не из ячных зерен, как в Гетманщине, а из пшеничных, нарочно отбирая лучшие зерна. Зерно это варят так, чтобы оно не розкипіло, но было цело. Пока зерно еще в печке, трут мак, мешают его с медом, разведенным теплою водою (літеплом), и потом с этим маком мешают вареную пшеницу; в таком виде она получает название кутьи. Ячная кутья (из шустаного ячменя) на Подолии составляет род каши; ее называют логазою (логаза) и едят, когда вздумается, с салом, с молоком и т. д.

Но на рождество даже у крайне бедных кутья непременно пшеничная [подоляне начинают ужин с кутьи, как обед на Великдень с яйца. – А. С.]. Г. Шейковский смешал кутю з коливом. Это напрасно: коливо готовится без маку и думают, кто сколько съест зерен колива, столько раз должен помолиться о душе. Ничего подобного о кутье не думают. С коливом, в некоторых местах, неразлучна помана [от поминать. Я видел это в Балтском уезде. – А. С.] – особый род куличей с крестами; при кутье этого нигде нет.

После ужина в ходу обычай посилати вечерю: сыплют в платок орехов, иногда яблок, потом ставят три кулича, или три паляниці, или три книші; завязывают и отсылают по такой вечере попу, кумам, крестному отцу и матери, родителям и т. д. К куличам и т. п. в некоторых местах прибавляется кутья в тарелочке или два-три вареника. В некоторых местах в обычае при вечере посылать живую курицу.

Принесший вечерю, если он сам глава семейства, говорит: просимо на вечерю; если же принесший будет сын или дочь, то говорит: «Просили тато й неня [на Подолии до сих пор не вывелись из употребления эти слова. – А. С.] на вечерю, и я просю». У попа в тот платок, в котором принесли вечерю, взамен ее, завязывают просфору; детям, как и везде, дают гостинца (несколько грошей), а взрослым тут же бывает учта. Духовенство объясняет вечерю дарами волхвов, а народ видит в нем простое засвидетельствование уважения: «Кого поважаємо (или шануєм), тому й вечерю шлемо».

Подоляне на перший день Різдва готовят обед, а гетманцы нет. Но это к нам не относится: прежде всего мы должны обратить внимание на господарські колядки. Вот некоторые из них.

1

Пане господарю! На вашім двору золоті крісла,

ой дай, боже!

А на тих кріслах панове сидя, радоньку радя,

ой дай, боже!

Радоньку радя старосвіцькую:

Чом тепер не так, як спрежа було,

Як спрежа було, як ся діяло?

Батько із сином до справи стає,

Сестра на сестру чари готує,

А брат на брата меч виготовляє…

Як жидова Христа мучила

Та на кудреві ой розпинала;

[Кудер – кедр. Говорят и кудир, кудревій і кедровий. – А. С.]

Гвіздями ручки прибивала.

Увсяке древо за гністі гнала.

[Теперь говорят пагність или просто ноготь. – А. С.]

Увсяке древо за гністі не йшло,

Проклята гива та й проступила:

З пальця мізинця та й кров пустила.

Де крівця кане – церковця стане,

Стане церковця з трома верхами,

З трома верхами, з трома хрестами,

З трома хрестами, з шістьма вікнами.

У першім верху дзвоники дзвоня,

А в другім верху свічі палають,

А в третім верху службоньки правля.

Службоньки правля за господаря,

Свічі палають за господиню,

Дзвоники дзвоня за діти ваші.

Дай же вам, боже, здоровля в ваш двір,

Здоровля в ваш двір, а щастя на двір –

Щастя на двір, на худібочку,

Здоровля на вас, на челядочку –

На худібочку на роговую,

На челядочку на молодую.

Дай вам, боже, в полі і в дворі –

В дворі і в полі, в пасіку, долі.

Щоб ваша бджола все медна була,

У поле ішла, виграваючи,

А з поля ішла, спочиваючи,

В тічки ввійшла, сіла, спочила –

Сіла, спочила, ввесь мед зложила.

Від цего слова будьте здорові,

Будьте здорові, пан господарю!

[Так оканчивается всякая колядка господареві. – А. С.]

Ції святки святкуйте здорові,

Других у бога дождіть в здоровлі;

Та не самі собою, з дітьми, з жоною,

З Ійсусом Христом, з святим рожеством,

Зо всіма нами, приятелями,

Зо всім собором і святим богом.

2

Пане господарю! Ви прославились:

Новим острогом обгородились,

[Остріг – особого рода тын с острішком (стріха). Плетется он почти всегда кіскою, красивый и сравнительно не дешев. – А. С.]

ой дай, боже!

Коло вашої хати чотири сади –

Чотири сади все виногради,

ой дай, боже!

Пане господарю! ми ж вас просимо –

Ми ж вас просимо, – не прогнівайтесь:

Ми ваші ворота повідчиняєм

І сад-виноград повиломляєм;

Ой сад-виноград повиломляєм,

Райськую птицю порозганяєм:

Пане господарю! ми ж бо вас просим,

Ми ж бо вас просим – не прогнівайтесь;

Ми ваші ворота позачиняєм

І сад-виноград попідіймаєм;

Ой сад-виноград попідіймаєм,

Райськую птицю позаганяєм

Від цего слова… и пр.

3

Пане господарю! А з твого двору,

ой дай, боже!

А з твого двору плужок виходе;

ой дай, боже!

А за тим плужком сам господь ходе,

А святий Петро воли погоне,

Пресвята діва

или

їм їсти носе,

А божа мати

їм їсти носе, гарненько просе:

Ой оріть, синки, гори й долинки,

Будем сіяти жито, пшеницю –

Жито, пшеницю, всяку пашницю;

Зберемо женців сімсот молодців,

А в'язальничок сімсот дівочок,

Закладем стіжки, як земля вширшки –

Як земля вширшки, до неба ввишки.

За цим же словом… и пр.

Замечательно, что колядки господині не имеют хозяйственного значения. Вот две из них:

1

В чистім полі по край Дунаю,

ой дай, боже!

Там три святії воду святили;

Воду святили, золотий хрест згубили.

Туди ішла чесна жона, –

Як туди ішла і той хрест знайшла,

Перейшли її аж три святії:

«Ви, чесна жона-господинечко!

Ви ж туди ішли, ви ж той хрест знайшли.

А вручіть же нам золотий хрестик,

Будете мати дорогу заплату –

Дорогу заплату: три служби божі;

Перша служба за вашого мужа,

А друга служба за господиньку,

А третя служба за дітки ваші».

Від цего слова будьте здорові,

Будьте здорові, чесная жоно –

Чесная жоно-господинечко! и пр.

2

Хвалилась береза перед дубами,

ой дай, боже!

Перед дубами своїми вітами.

Хвались не хвались, не ти кохала, –

Кохали тобі дрібнії дощі.

Хвалилась дівка перед дівками –

Перед дівками своїми косами.

Хвались не хвались, не ти кохала –

Кохала тобі ненька старенька.

Від цего слова… и пр.

Вечером против Нового года ходят щедрувати. От этого ли вечер получил название щедрого (щедрий вечір), или его название распространено и на песни того вечера (щедрівки) и на самый обычай петь эти песни (щедрувати)? Все щедрівки имеют чисто хозяйственное значение. В одной из них поется желание, чтобы господар имел щастя до товару и

До всякого статку

[Статок – достаток. Слово статок значит также хорошо ведущий себя, статкувати – хорошо вести себя, не быть разгульным и т. п. – А. С.]

Щоб не мав припадку,

Як чашечка у меду,

Як барвінок у саду.

Одна из известных мне щедрівок представляет господаря богачом. Он

…сидить в конець стола,

На нім шуба шабульова (соболь),

А в ті шубі дзінькаторі,

[Портмоне (?), но не кошелек – калитка. Словом кошелек подоляне называют церковный дзвонок, в который собирают «кошельковые деньги». – А. С.]

А в ті дзінькаторі – сто червоних.

Утром на Новый год ходят посівальники: и старики и мальчики набирают всякого зерна, большею частию в рукавицу, и ходят из дома в дом посівати. Посіваючи, приговаривают: «Сійся, родися жито, пшениця, всяка пашниця на щастя, на здоровля, на Новий рік, щоб уродила краще, як уторік». Это зерно собирают и прячут. «Як помір в селі, это зерно сиплять по вікнах – нібито помір скаже: «Не йдім сюди, тут Новий рік».

По выходе из церкви слуги берут коня, вола и барана, где есть эта худоба, украшают их поясами, колосьем, калиной, барвинком и в таком виде вводят в комнату поздравить господаря с Новым годом, новым счастьем. Замечают при этом, чи густе, чи рідке счастье будет. Это я видел в доме родителей.

Еще раньше – не медля по отходе всенощной – выходят в сад дідуха палити, т. е. ту солому, что была в комнате, собирают, выносят в сад и там зажигают, щоб садовина родила, щоб осельня (гусеница) не об’їдала. Кроме этого, замечателен обычай на первый св. вечер: после ужина один кто-либо из мужчин берет секиру (топоров на Подолии нет), зовет кого-либо с собою в сад. В саду происходит следующее: тот, что вышел без секиры, садится за неродючою деревиною, а тот, что с секирой, будто хочет рубить ее и цюкне.

– Не рубай мене! буду вже родити, – говорит сидящий.

– Ні, зрубаю, – говорит второй, – чому-сь не родила. – И другой раз ударяет секирою.

– Не рубай! буду вже родити!

– Ні, зрубаю-таки: чому-сь не родила! – И третий раз ударит секирою.

– Бійся бога! не рубай! буду родити лучче за всіх.

– Гляди ж! – говорит тот и удаляется. А сидевший перевяжет это дерево перевеслом и также удаляется. Это происходит возле каждого дерева, которое не родит.

Около Нового года вымолачивают и тот сноп, что стоял на покутье. Вымолоченное зерно прячут до севбы, а тогда мешают в семена.

Против Нового года, ночью, после щедривок, парубки ходятпо домам с Меланкою. Жто род маскарада: один парубок одевается молодицею – это Меланка, другой – цыганом, третй – дідом-стариком. Этот водит козу – тоже переодетого парубка. Цыган иногда ходит с медведем (парубок), иногда бывает и лошадь. Вся эта компания входит в комнату. Под окном перед тем временем поют:

Ой учора ізвечора

Пасла Меланка два качурі –

Пасла-пасла, загубила,

Шукаючи, заблудила,

Приблудила в чисте поле;

В чистім полі Василь оре:

«Васильчику-чичерчику (чебчику, вероятно)!

Посію тебе в городчику,

Буду тебе доглядати,

По тричі на день поливати,

Щосуботи проривати,

За русу косу затикати,

До церковці виряджати».

Наша Меланка ложки мила,

Ложку, тарілку упустила.

Ложку, тарілку доставала,

Тонкий хвартух замочала (или замочила)

«Повій, вітре буйнесенький,

Висуши хвартух тонесенький;

Повій, вітре, кріз ворота,

Висуши хвартух краще злота;

Повій, вітре, сяк-так, сяк-так,

Висуши хвартух, як мак, як мак».

Пустіть Меланку – пустіть до хати;

Наша Меланка змерзла в п’яти;

Ой у Меланки коротка свитка,

Наша Меланка змерзла в литки.

Когда впустят до хаты, тогда поочередно начинают каждый свою роль, а праздные выманивают, что могут: прядива Меланці на намітку, св. Миколі на очкур, сала и т. п. Коза танцует, а дід припевает:

Ой козо, козо! козо-небого!

Поскачи ж мені трохи-немного:

Дасть пан господар півзолотого,

А подобріє, дасть і другого;

А хазяєчка – мірочку гречки

Наші козуні на варенички.

Ой козо, козо! поглянь на граба!

Поглянь на граба, там сидить зрада.

Яка-то зрада. Старая баба.

Старая баба на печі сидить –

На печі сидить, солому січе.

Солому січе, пироги пече;

А з носа каптйть,

Пироги мастить.

Ой козо, козо! не оглядайся!

На мене, діда, не задивляйся;

Бо в мене, діда, борода гніда,

Борода гніда, аж до коліна.

Ой на горі монастир,

До нього доріжка.

Вмерла моя бабусенька,

Зосталася кізка.

А я дід, а я дід,

А я невеличкий;

А я свої дзюбі-любі

Куплю черевички.

Черевички невеличкі,

Передочки з китаєчки (2),

Закаблуки з кабака (гарбуз),

А як підем до оренди (корчма),

То вдаримо тропака.

А дід бабці купив капці,

Та короткі були, то втяв пальці.

Коза танцует под такт.

Полученное за коляду, щедривки и Меланку, за исключением расходов, поступает в церковь на братство. Братства на Подолии до сих пор остались. Недавно только отнята у братства пасека. Также, когда отдали на откуп свечную продажу, братчикам и сестричкам запрещено делать свечи в 1859 году. Пасеки отняты раньше.

На другий св. вечір (голодна кутя) поутру пекут підпалки и мажут их медом. Перед ужином отец или сын, или брат отца идет з підпалком на обору, на кошару – вообще между чистых животных, кропит там св. водою, пишет крест мелом на дверях, на воротах и ест підпалок, «щоб не приступив який злий дух, як ото втікають вони з води». Корм для скота берут не вилами, но руками, – по той же причине.

Белорусы вместо підпалка пекут пирог с кашею и грибами и с этим пирогом ходят, как подоляне с підпалком. Белорусы, пиша крест, приговаривают: «Пирога кусни, а хреста писни». Это делается во избежание несчастия.

Стрельба во время водоосвящения у подолян, кажется, не имеет значения. Но у белорусов она значит волков разгонять: куда два побегут, куда три, так и будут ходить целый год.

Кто первый наберет св. воды, такая вода добра для пасіки – кропити, як бджола заїдається.

Есть хозяева, которые до этого времени поят весь скот дома из веДер и теперь только начинают гонять к проруби, в том убеждении, что лучше он выйдет из зимовки – ситіший буде. Белорусы на богоявление, по выходе из церкви, перед обедом, бросают в огонь кусок железа и там, в печке, он остается целый год, в предохранение скота от волков во время ночлегов на поле.

На ордань подоляне собирают со стола сено и все, что было под сеном: отруби (висівки), чеснок, просо. Из отрубей делают припарки, когда болит под грудью. В случае кражи, чесноком мажут язык одного из церковных колоколов и таким образом звонят. Верят, что если вор заслышит этот звон, то его бог выявит.

Просо трут, и когда завидят, что идет поп с кропилом, на скорую руку разводят эту муку и этою жижею пишут кресты на четырех стенках в комнате – на каждой по одному, чтобы их, еще мокрые, окропили святою водою. Эти кресты остаются на стенках до Сретения; тогда их счищают и прячут счищенное. Когда корова не може счиститись, то ей дают этих остатков креста. (Верят, что ночью против ордани вся тварь получает дар слова, что вся вода на некоторое время обращается в вино.)

Из всего сказанного видно, что різдвяні святки отрываются от прошедшего времени и имеют значение только для будущего. Следовательно, в ряду хозяйственных празднований они предшествуют Великодню, таким образом, Великдень есть весенний праздник и, в настоящее время, второй относительно хозяйства. Последний между ними, т. е. заключительный праздник, есть маковея, а первый, т. е. начальный – різдвяні святки.

Итак, великдень по своему значению имеет два места между народными празднованиями, по двум сторонам самых празднований: в отношении к любви Великоднем празднования начинаются, в отношении к хозяйству – Великдень есть продолжение празднований. Едва ли может быть, чтобы и в древности с Великоднем совпадали два эти празднования; вероятно, любовь праздновалась раньше, вначале весны, а севба в конце ее, когда обсіються, как теперь по окончании жнив празднуются обжинки, где поются песни про жниво.

За этим мне остается только пожелать, чтобы те, кто имеет возможность поверить мои слова с действительностью, дополнил недосказанное мною и исправил мои ошибки. Ziarnko do ziarnka – będzie miarka. Курка по зерні клює, і то наїдається.

Надо сказать еще, что остатки свяченого закапывают в землю и верят, что на который день, после первого дня великодня, закопать их, через столько лет на том месте вырастет рута, но не маруна, как бы следовало, если бы Великдень относился к некромантике. Из маруны (морана?) делают для покойников венки.

В некоторых селах на Подолии говорят еще вірші. В награду за доставленное удовольствие составители, или правильнее декламаторы виршей, получают писанки и крашанки, которые складывают для них в нарочно поставленную шапку. Вирши произносятся с колокольни в окно, а слушатели стоят на земле. Таких виршей у меня есть достаточное количество в рукописи, очень древней.

Составителями виршей почитаются бакалары. Им же приписывают и составление нагласников. Бакаларство на Подолии существует и теперь в мизерных остатках; но давнего разгула школы не имеют, и составителей виршей теперь нет – пользуются старинными. За бакаларами подоляне жалеют, но в самом деле они не стоят того; редко между бакаларами встречался порядочный человек; кроме того, что обыкновенно ничем не занимались, они еще крали птицу, дрова, зводили дівчат и т. п.

Иначе и быть не могло, потому что их было довольно много, жить было нечем. Одно, чем они приносили пользу, это – обучение детей. В самом деле, с падением бакаларов число грамотных до того уменьшилось, что нередко встречается одно грамотное лицо из підданих на несколько деревень подряд.

Все вирши отличаются юмором, иногда очень неискусным. Кроме виршей, говорили еще орації. Орации произносимы были обыкновенно в господі. Когда приходили с орациею, самый бойкий, который должен был произносить ее, входил в комнату, а прочие оставались в сенях или просто под окном и пели – или тропарь – перед виршею, а кондак после нее, или то и другое перед виршею, если хозяин долго не выходил слушать орацию.

Иногда были петы песни, похожие на церковные, но собственного произведения. Иногда вирша, или орацвя, делилась между несколькими отроками; тогда входили в комнату все те, которые должны были говорить. Язык в виршах и в орациях несравненно чище языка проповедей, хоть и здесь удерживается л в прошед[шем] времени, и много есть польского, особенно в заключениях, которые обыкновенно суть молитвы о многолетии слухачов, жолнеров, панства и пр. Преимущественно поминают рицарство.

Теперь вирши уже вытеснены из школ и бытуют между пьянюжками из шляхты, отставных солдат и т. п. Иногда декламируют вирши пономари или шутники из поселян. Из дьячков разве старики занимаются ими, но молодое все не відважується – по застенчивости, хотя у многих хватило бы и охоты и способностей.

К нелепостям, которые выдумала нужда бакаларская, относится так называемый «Сон богородицы», который между подолянами чрезвычайно распространен и считается молитвою. По преданию, «Сон богородицы» бакалары переписывали и меняли на что могли: на прядиво, сало, крупу, пшено и т. д., для чего они ходили попід вікна, как теперь щетинники и т. п. Голь на выдумки хитра.

Примітки

Некромантический культ – тобто культ, пов’язаний із так званим викликанням духу померлих, які нібито передбачали майбутнє.

Проводи – звичай поминати померлих на могилах протягом великоднього тижня.

…и в его речи надо видеть не обращение, выражаемое звательным падежом, но простое повествование. – Зіставлення двох варіантів пізніших записів пісні «Жельман» підтверджує думку Свидницького про те, що під час хороводу один із ключів мав розповідати про себе (див.: Ігри та пісні. Весняно-літня поезія трудового року. К., 1963, с. 66 – 68).

«Кострубонько» – гра на честь Кострубонька (Коструби), символу плодючості в східнослов’янській міфології. Інший варіант цієї гри див. у кн.: Ігри та пісні. Весняно-літня поезія трудового року, с. 68-70.

…в поле жати. – У першодруку було «в поле лежати».

Коляда – народна обрядова пісня, яку виконували в період різдвяних свят з 25 грудня по 1 січня за ст. ст.

…яслями вифлеемскими. – За біблійськими переказами, в яслах у м. Віфліємі народився Ісус Христос.

Костомаров Микола Іванович (1817 – 1885) – український буржуазний історик, письменник, публіцист і етнограф. У 1859 – 1862 pp. професор Петербурзького університету.

Наша Меланка ложки мила, ложку, тарілку упустила. – Тут у тексті «Основи» була додана примітка: «Вм[есто] этих двух стихов иногда поют:

Наша Меланка в Дністрі була,

Дністрову воду, воду пила».

На другий се. вечір… – тобто на багатий вечір (31 грудня за ст. ст.). Першим святим вечором йменували вечір напередодні різдва (24 грудня за ст. ст.).

Сретение – свято стрітення (2 лютого за ст. ст.), що означало межу між зимою і літом.

Подається за виданням: Свидницький А. Роман. Оповідання. Нариси. – К.: Наукова думка, 1985 р., с. 485 – 512.