14. Алеша и Подметкин ищут деньги Канчукевича

Евгений Гребенка

Рано утром вошел в комнату Алеша. Я его не видала со дня своего заключения и решительно не узнала бы, если бы не привыкла слышать его голос. Вместо оборванного мальчишки я увидела парня лет за двадцать, правда, тощего, но здорового, с порядочными усами, с жилистыми руками, с угрюмой физиономией, с глазами, немного глуповатыми.

Алеша подошел к старику и спросил:

– Спишь, а? Спишь?

Ответа не было.

– Уж не тово ли!.. Спишь ты?

Он взял отца за руку.

– Батюшки светы! Да он преставился! Совсем остыл!.. А как страшно глядит!.. Побежать к Подметкину!

Алеша в ужасе выбежал, не затворив дверь. Скоро вошла в двери собака, обнюхала все углы, подошла к сундуку, стащила свечку и съела, потом опять стала на задние лапы, а передние положила на сундук, посмотрела пристально на покойника, полизала его руку и, усевшись на полу, жалобно завыла. Ветер дул в растворенные двери и шевелил старые лоскутья на полу: под потолком кружилась, вилась и плясала паутина.

«Ах ты, проклятая, какой вой подняла!»

За этими словами полетела в собаку фуражка с козырьком, а вслед за фуражкой явился Подметкин; за Подметкиным стоял Алеша.

Подметкин когда-то служил в каком-то полку, но за поступки, неприличные званию, был отставлен и поселился в городе, недалеко от дома Канчукевича. Чем жил он и как жил – об этом история умалчивает вместе со многими любопытными вещами; но жил он, казалось, весело, потому что часто, идя по улице, певал песни, и всегда эти песни были самые веселые. Носил он венгерку с самой бедной цифровкой, широкие шаровары с бесконечными карманами и форменную фуражку с козырьком. Как он познакомился и когда с Алешей, тоже неизвестно, только он всегда говорил Алеше:

«Терпи, казак – атаманом будешь. Я знаю твоего отца: у него вот сколько денег, да человек он дрянь, все равно что свинья: пока жива, ни шерсти, ни молока, ни еды – ничего от нее нет; а зарежут – и мясо, и сало, и студень, и щетина, и колбасы – все явится. Погоди, вытянет лапки родитель – кутнем, только чур сейчас меня известить; я знаю тебя: душа овечья, все растаскают, надуют тебя, а я уж, мое почтение… я тебя проведу по такой музыке, что злость весь город возьмет – увидишь! Дай бог дожить скорее…»

– Дай-то, господи! А уж куда мне прискучила моя собачья жизнь, – обыкновенно отвечал на подобные речи Алеша.

И вот теперь кончилась эта жизнь!.. Старик недвижим, безгласен!. Открылась широкая воля молоде у человеку, спали с души тяжелые цепи капризов и предрассудков старого Канчукевича. Алеша, настроенный Подметкиным, ждал с нетерпением этой катастрофы, только и мечтал об этом с какой-то нечеловеческою радостью, а теперь стоял печально перед трупом: неясная грусть или упрек совести пробудились в нем – и он стоял, будто совершивший преступление; еще несколько секунд, и глаза его заплакали бы – о чем? отчего? Это другое дело, на это трудно отвечать: но невольная слеза, следствие нервического раздражения или чего бы то ни было, уже дрожала и сверкала под ресницами Алеши.

– О чем задумался? – спросил Подметкин. – Небось, жаль стало? Некому будет выдавать тебе по грошу в день на пропитание, некому будет водить тебя босиком в заморозки? Опомнись, Алеша! Он был враг твой, а кто за врагом плачет? Разве баба. Ну, да та вчастую плачет, сама не зная от чего!

– Да я… Нет, я ничего, так себе!

– А худо! Ты, Алеша, начинаешь жить не по-товарищески. Лукавишь, брат! Худо! Коли против меня кто лукавит, того и бог забудет!..

– Э! Друг мой желанный Подметкин, грех говорить такое. Чем я лукавлю?

– Говорил: «Чуть шарахнется, сейчас беги ко мне». А ты сам уже распорядился, и белье на него надел, и совсем снарядил в дорогу…

– Да это он сам; заказал так и похоронить себя.

– А! Сам надевал и белье и прочее?

– Сам.

– И никого при этом не было?

– Никого.

– И заказал похоронить себя в этом?

– Да.

– Умный человек! Надел, что ни было худшего, тряпка на тряпке или, как говорится, там где-то в книгах, тряпка тряпку призывает!.. Да что-то мне странно, ну да посмотрим дальше. Показывай-ка свое наследство.

– Да я его не знаю!.. Этот дом, да садик, да собака, да платье.

– Так!.. Да паутина, да пауки, да еще черт знает что! Ах ты, овечья душа! Деньги где? Плевать я хочу на твой дом и на собаку: что в них? Денег у тебя должна быть страшная куча: ведь покойник был жид, маклак, такая жила, что тянул с живого и мертвого. Где же оно? Это собранное, натянутое, награбленное? Подавай его сюда! Мы с ним разделаемся!..

– Я сам не знаю, разве поискать.

– Разумеется! Ну, поворачивайся!

Алеша и Подметкин начали свои поиски: отворили сундук – в сундуке пусто; посвистал Алеша над сундуком, удивился и Подметкин, но сказал, что унывать не надобно, что Блюхер, по словам немцев, никогда не отступал; а подражать храброму генералу не предосудительно. Начали опять перерывать весь старый хлам, вытряхивали и жилеты, и брюки, и картузы всех форм и цветов, глядели за подкладкой и в сапогах, везде тревожили пыль, моль и паутину; воздух сгустился от пыли и принял характер, располагающий к чиханию, а все ничего не было…

Алеша в отчаянии опустил руки.

– Неужели?! – громко завопил Подметкин. – Неужели?.. Да нет, черт возьми! У него были деньги: он где-нибудь спрятал их. Г-н Канчукевич! Слышите ли? Где ваши деньги? А? Говорите же! Вот ваш сынок со мной собирается протереть им глаза… Все промотаем – слышите? Нет, заправду умер, а то не выдержал бы, проклял бы нас! Да что это за толстая тряпка у него на шее, словно зимой хвосты, у модной барыни…

– Оставь его, Подметкин! Его воля, чтоб не трогать и так похоронить, как сам оделся; бог с ним…

– Нет, брат, Алеша, овечья душа, куриные у тебя чувства, не оставлю, пока не выдергаю этого подгалстучника… Посмотри-ка, вот где зимуют раки!.. Ах, он жидомор! Хотел с собой унесть в могилу денежки! Нет, брат, Алеша, теперь я его так не оставлю, я его до нитки рассмотрю!..

И, говоря это, Подметкин радостно вытягивал из дряхлого шейного платка пачки ассигнаций.

– Вот они! Вот они! Вишь, сколько их набралось!.. Нет, Алеша, надобно все осмотреть, уж положись на меня: и пол подымем, и печку разорим, и крышу снимем. Видна птица по полету: теперь видно, каков человек был покойник! Да меня, брат, не проведет! А ты бы, овечья душа, так все и оставил! Говорил тебе: слушай меня: я ли не бывал в переделках – ух! Унеси ты мое горе!

И Подметкин начал рассказывать нескончаемую историю о том, как он был в Туретчине, пленял молдаванок, обыгрывал и дурачил молдаван и валахов – историю, которой я не могла никак понять. Алеша, видимо, не понимал, да, судя по глазам Подметкина, и сам он не понимал своего рассказа. Во время моего странствования мне не раз случалось находить таких редких говорунов; слона у них вот так и льются, словно ручей по камешкам, так и летят одно за другим, будто пчелы из улья в ясное теплое утро; а слушаешь, слушаешь, ничего не разберешь, и спроси у рассказчика, о чем он говорил, он собьется и станет в тупик. Явление странное, а действительное.

Примітки

Блюхер Гебхард-Леберехт (1742 – 1819) – прусський фельдмаршал, з 1815 р. головнокомандуючий пруссько-саксонської армії.